По Уссурийскому краю - Арсеньев Владимир Клавдиевич. Страница 54

Река Ното порожистая, и плавание по ней считается опасным. В нижнем течении она около 60 метров ширины, 1 метра глубины и имеет быстроту течения до 8 километров в час в малую воду. В дождливый период года вода, сбегающая с гор, переполняет реку и производит внизу большие опустошения.

Тут мы нашли брошенные инородческие юрты и старые развалившиеся летники. Дерсу мне сообщил, что раньше на реке Ното жили удэгейцы (четверо мужчин и две женщины с тремя детьми), но китайцы вытеснили их на реку Ваку. В настоящее время по всей долине Ното охотничают и соболюют одни манзы.

На другой день мы пошли вверх по реке Дананце. Она длиной около 50 километров.

Здесь в лесах растёт много тиса (Taxus cuspidata S. et Z.). Некоторые деревья достигают 10 метров высоты и метра в обхвате на грудной высоте.

Не доходя километров десяти до перевала, тропа делится на две. Одна идёт на восток, другая поворачивает к югу. Если идти по первой, то можно выйти на реку Динзахе, вторая приведёт на Вангоу (притоки Тадушу). Мы выбрали последнюю. Тропа эта пешеходная, много кружит и часто переходит с одного берега на другой.

В походе Дерсу всегда внимательно смотрел себе под ноги; он ничего не искал, но делал это просто так, по привычке. Один раз он нагнулся и поднял с земли палочку. На ней были следы удэгейского ножа. Место среза давно уже почернело.

Разрушенные юрты, порубки на деревьях, пни, на которых раньше стояли амбары, и эта строганая палочка свидетельствовали о том, что удэгейцы были здесь год тому назад.

В сумерки мы встали биваком на гальке в надежде, что около воды нас не так будут допекать комары.

Козулятина приходила к концу, надо было достать ещё мяса. Мы сговорились с Дерсу и пошли на охоту. Было решено, что от рассошины [121] я пойду вверх по реке, а он по ручейку в горы.

Уссурийская тайга оживает два раза в сутки: утром, перед восходом солнца, и вечером, во время заката.

Когда мы вышли с бивака, солнце стояло уже низко над горизонтом. Золотистые лучи его пробивались между стволами деревьев в самые затаённые уголки тайги. Лес был удивительно красив в эту минуту. Величественные кедры своей тёмной хвоей как будто хотели прикрыть молодняк. Огромные тополи, насчитывающие около трехсот лет, казалось, спорили в силе и мощности с вековыми дубами. Рядом с ними в сообществе росли гигантские липы и высокоствольные ильмы. Позади них виднелся коренастый ствол осокоря, потом чёрная берёза, за ней — ель и пихта, граб, пробковое дерево, жёлтый клён и т. д. Дальше за ними уже ничего не было видно. Там все скрывалось в зарослях крушины, бузины и черёмушника.

Время шло. Трудовой день кончился; в лесу сделалось сумрачно. Солнечные лучи освещали теперь только вершины гор и облака на небе. Свет, отражённый от них, ещё некоторое время освещал землю, но мало-помалу и он стал блекнуть.

Жизнь пернатых начала замирать, зато стала просыпаться другая жизнь — жизнь крупных четвероногих.

До слуха моего донёсся шорох. Скоро я увидел и виновника шума — это была енотовидная собака (Nyctereutes procyonoides Grau) — животное, занимающее среднее место между собаками, куницами и енотами. Тело её, длиною около 80 сантиметров, поддерживается короткими ногами, голова заострённая, хвост длинный, общая окраска серая с тёмными и белесоватыми просветами, шерсть длинная, отчего животное кажется больше, чем есть на самом деле.

Енотовидная собака обитает почти по всему Уссурийскому краю, преимущественно же в западной и южной его частях, и держится главным образом по долинам около рек Животное это трусливое, ведущее большей частью ночной образ жизни, и весьма прожорливое Его можно назвать всеядным, оно не отказывается от растительной пищи, но любимое лакомство его составляют рыбы и мыши. Если летом корма было достаточно, то зимой енотовидная собака погружается в спячку.

Проводив её глазами, я постоял с минуту и пошёл дальше.

Через полчаса свет на небе ещё более отодвинулся на запад Из белого он стал зелёным, потом жёлтым, оранжевым и наконец тёмно-красным. Медленно земля совершала свой поворот и, казалось, уходила от солнца навстречу ночи.

В это время я услышал треск сучьев и вслед за тем какое-то сопение Я замер на месте Из чащи, окутанной мраком, показались две тёмные массы. Я узнал кабанов Они направлялись к реке. Судя по неторопливому шагу животных, я понял, что они меня не видали Один кабан был большой, а другой поменьше. Я выбрал меньшего и стал в него целиться. Вдруг большой кабан издал резкий крик, и одновременно я спустил курок Эхо подхватило звук выстрела и далеко разнесло его по лесу Большой кабан шарахнулся в сторону. Я думал, что промахнулся, и хотел уже было двинуться вперёд, но в это время увидел раненого зверя, подымающегося с земли. Я выстрелил второй раз, животное ткнулось мордой в траву и опять стало подыматься Тогда я выстрелил в третий раз Кабан упал и остался недвижим. Я подошёл к нему. Это была свинья средней величины, вероятно, не более 130 килограммов весом.

Чтобы мясо не испортилось, я выпотрошил кабана и хотел было уже идти на бивак за людьми, но опять услышал шорох в лесу. Это оказался Дерсу Он пришёл на мои выстрелы. Я очень удивился, когда он спросил меня, кого я убил Я мог и промахнуться.

— Нет, — засмеялся он, — моя хорошо понимай, тебе убей есть.

Я просил объяснить мне, на чём он основывает свои предположения Гольд сказал мне, что обо всём происшедшем он узнал не по выстрелам, а по промежуткам между ними. Одним выстрелом редко удаётся убить зверя Обыкновенно приходится делать два-три выстрела. Если бы он слышал только один выстрел, то это значило бы, что я промахнулся Три выстрела, часто следующих один за другим, говорят за то, что животное убегает и выстрелы пускаются вдогонку Но выстрелы с неравными промежутками между ними показывают, что зверь ранен и охотник его добивает.

Решено было, что до рассвета кабан останется на месте, а с собой мы возьмём только печень, сердце и почки животного.

Затем мы разложили около него огонь и пошли назад.

Было уже совсем темно, когда мы подходили к биваку.

Свет от костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные на земле комарники, освещённые изнутри огнём, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесённая кабанина тотчас же была обращена в ужин, после которого мы налились чаю и улеглись спать. Остался только один караульный для охраны коней, пущенных на волю.

Одиннадцатого числа мы продолжали свой путь по реке Дананце. Здесь в изобилии растёт кедр. По мере приближения к Сихотэ-Алиню строевой лес исчезает всё больше и больше и на смену ему выступают леса поделочного характера, и наконец в самых истоках растёт исключительно замшистая и жидкая ель (Picea ajanensis Fisch.), лиственница (Larix sibtrica Lbd.) и пихта (Abies nephrolepis Maxim.). Корни деревьев не углубляются в землю, а стелются на поверхности. Сверху они чуть-чуть только прикрыты мхами. От этого деревья недолговечны и стоят непрочно. Молодняк двадцатилетнего возраста свободно опрокидывается на землю усилиями одного человека. Отмирание деревьев происходит от вершин. Иногда умершее дерево продолжает ещё долго стоять на корню, но стоит до него слегка дотронуться, как оно тотчас же обваливается и рассыпается в прах.

При подъёме на крутые горы, в особенности с ношей за плечами, следует быть всегда осторожным. Надо внимательно осматривать деревья, за которые приходится хвататься. Уже не говоря о том, что при падении такого рухляка сразу теряешь равновесие, но, кроме того, обломки сухостоя могут ещё разбить голову. У берёз древесина разрушается всегда скорее, чем кора. Труха из них высыпается, и на земле остаются лежать одни берестяные футляры.

Такие леса всегда пустынны. Не видно нигде звериных следов, нет птиц, не слышно жужжания насекомых. Стволы деревьев в массе имеют однотонную буро-серую окраску. Тут нет подлеска, нет даже папоротников и осок. Куда ни глянешь, всюду кругом мох: и внизу под ногами, и на камнях, и на ветвях деревьев. Тоскливое чувство навевает такая тайга. В ней всегда стоит мёртвая тишина, нарушаемая только однообразным свистом ветра по вершинам сухостоев. В этом шуме есть что-то злобное, предостерегающее. Такие места удэгейцы считают обиталищами злых духов.