Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана - Мориер Джеймс Джастин. Страница 41

Матушка сидела на земле, посреди своих старух, насупротив родительницы невесты, также окружённой старухами. Мариям вошла в комнату в одно время со мною, но через противоположные двери. Матушка надела ей на палец медное кольцо, снятое с моего пальца; дяде попу родственница Мариям поднесла вина, и когда он потянул порядочно из кувшина, тотчас объявил, что мы помолвлены надлежащим образом. Мы с Мариям не полагали пределов нашему счастию.

Вскоре потом мы с матушкой отправились в Эривань для покупки подарков, она верхом на осле, я пешком возле неё с саблею и ружьём за плечами. Мы проходили мимо лагеря сардара, расположенного на высотах Аберана, но нас никто не беспокоил. Возвращаясь домой с покупками, мы спускались с горы, господствующей над долиною, где лежит наша деревня, как вдруг матушка приметила что-то белое, мелькающее вдали между строениями.

«Что это, Юсуф? – сказала она. – Неужели шатёр раскинут на нашем дворе?»

Занятый мыслями о невесте и свадьбе, я отвечал беззаботно: «Да, кажется, шатёр. Они, верно, делают приготовления к пиру».

«Ради бороды моего мужа, перестань говорить о пире! – сказала матушка с гневом. – Ты с ума сошёл, что ли? Там должны быть или русские, или персы. Это так же несомненно, как то, что я христианка. В том и другом случае нам беда – мы пропали!»

Мы подъехали поближе и убедились, что замечание матушки было справедливо. В наше отсутствие русские заняли Гевмишлю. Мы нашли в деревне пятьдесят человек их пехоты и пятидесятника, или, как они называют, капитана. Солдаты распределены были по дворам, а начальник остановился в нашем доме. О свадьбе нечего было и думать: родители наши, заботясь единственно о сохранении имущества, отложили её бессрочно и в настоящих обстоятельствах признали необходимым притвориться совершенными бедняками.

Капитан был достойный молодой человек, и хотя возбуждал в нас смех своими белыми волосами, маленькими голубыми глазками и необыкновенно узким платьем, все, однако ж, чрезвычайно его полюбили. Он держал своих солдат в строжайшей подчинённости, был очень ласков и обходителен с жителями и подавал собою пример редкой воздержности. Мы были очень довольны нашими незваными гостьми: сравнивая наглость и хищничество наших персидских ратников, в мирное даже время, с кротким и дружеским поведением неприятеля, мы считали себя счастливыми, что хоть на несколько месяцев были покорены русскими. Капитан, как все франки, казался очень любопытным: он беспрестанно расспрашивал нас о разных подробностях наших обычаев, учился от нас по-персидски, записывал всё, что ни услышит, принимал даже участие в семейных наших обстоятельствах. Узнав, что прибытие его помешало счастию хозяйского сына, он был весьма огорчён этим обстоятельством, старался ободрить нас всеми мерами и просил поступать дома так, как бы его там не было. Он уверял, что военные действия возобновятся ещё не скоро, так как персы не обнаруживают никакого движения, русские же ожидают подкреплений из Тифлиса, и что мы доставим ему большое удовольствие, если все переженимся в его пребывание в нашем селе. Он даже предложил пособить по возможности моей свадьбе и подарил моей невесте несколько грузинских галдунов [89].

Убедясь, что нам нечего опасаться от русских, мы тотчас приступили к совершению свадебных обрядов. Вечером отправил я в Гюклю свои подарки; их отнесли туда несколько человек наших поселян, торжественно, на головах, на деревянных подносах, с музыкою впереди, которая состояла из двух человек певчих, зурны и бубна. Приятель наш, капитан, одолжил меня своим русским барабаном, который, в руках одного из наших пастухов, гремел в горах, как див, и произвёл удивительное впечатление в целом околотке: все сказали, что такой шумной свадьбы у нас ещё не бывало. Взамен получил я в подарок от моей невесты пару кавказских пистолетов, оправленных медью и принадлежавших её деду, который когда-то служил ратником в войске грузинского наместника.

На следующее утро мы поехали в Гюклю за невестою. Время было ясное, но душное и предвещало грозу. Я нарядился в новое платье, украсив себя серебряным набедренником, лядункою, богатым ятаганом и другими принадлежностями, занятыми мною у грузина, находившегося в службе капитана, а сам капитан ссудил мне своего коня, отличного карабахпа. Сопровождаемые родственниками и капитаном и умножив по возможности нашу толпу всеми добрыми знакомыми и незнакомыми, мы построились в торжественный ход недалеко от Гюклю, вступили в деревню с музыкою, песнями и шумными восклицаниями, остановились перед домом тестя и, после обычных поздравлений и прохладительных, отправились обратно в Гевмишлю, с невестою. Она была покрыта с ног до головы красным покрывалом, ниспадавшим кругом её с широкого блюда, помещённого на голове, и ехала возле меня на жеребце своего родителя, удерживаемом за поводья двумя её братьями. Дорогой мы держали с нею кушак, она за один конец, а я за другой. Впереди ехали дядя поп и дядя диакон, из Эчмиaдзинa; за нами же следовали родители, родственники, друзья и вся деревенская молодёжь, одни верхом на лошадях, другие на ослах, иные пешком, совершая различные игры и потрясая воздух весёлыми кликами. Подъезжая к деревне, мы остановились, зажгли свечи и тронулись с места в порядке, тихим шагом. Дядя поп и дядя диакон принялись за псалмы, напевая их как можно крепче в нос, на лучший эчмиадзинский манер, среди шуму многочисленных зрителей. Мы спешились перед церковью, у дверей которой любезный капитан, наш покровитель, выстроил своих воинов, чтоб придать более блеску священному обряду; даже алтарь, невзирая на бедность дяди попа, был убран для нас великолепнее обыкновенного, цветами, лентами и зеркалами. Через полчаса мы вышли супругами из храма божия.

Между тем небо покрылось густыми тучами. К вечеру начал накрапывать дождь: гости разбежались, и мы принуждены были отложить до следующего дня пир и увеселения, приготовленные батюшкою. Наступил час, так нетерпеливо ожидаемый, столь драгоценный для супругов. В нашей стране, так же как и в Грузии, деревенские домы строятся по большей части в земле и освещаются отверстиями в плоской крыше. Нередко странник, думая, что ходит по ровной почве, попирает ногами жилище бедного поселянина. Таков был и дом моих родителей; спальня, отведённая для нас, новобрачных, с дверьми, выходящими прямо на двор, озарялась дневным светом сквозь одно из подобных отверстий, которое, для такого важного случая, было закрыто.

По нашим обычаям, новобрачный удаляется первый в спальню: потом является к нему юная супруга, которая снимает ему башмаки и чулки, тушит светильник и тогда уже скидает с себя покрывало. Сильная гроза, с молниею, громом и проливным дождём, разразилась над нашею деревнею в то именно время, когда я пошёл в спальню. Когда Мариям тушила светильник, на дворе нечаянно послышался чрезвычайный шум, и чуть только ступила она белою ногою в брачное ложе, бросаясь в объятия обожающего её супруга, вся крыша потряслась и что-то необыкновенное провалилось в нашу горницу с ужасным треском, огнём и несносным запахом серы.

– Громовая стрела, клянусь святым Георгием, упала возле нашей кровати! – вскричал я. – Это нехорошая примета. Уходи, душа моя, мой друг, Мариям! Уходи отсюда поскорее.

Она схватила покрывало и побежала к дверям. Вдруг последовал страшный взрыв, но взрыв такой сильный, такой оглушительный, что я думал, будто ад разверзся подо мною. Я упал без чувств под градом обрушивающихся камней с песком и обломками штукатурки. Помню только, что сперва ослепил меня огромный клуб разительного свету, вспыхнувший с облаком серного, удушливого дыму, потом вдруг водворилось гробовое молчание.

Я долго лежал под грудою развалин; наконец опомнился, слыша другие взрывы и постепенно увеличивающуюся суматоху, крик людей, топот и ржание лошадей, бряцание оружия, ружейную пальбу, стоны раненых и умирающих. «Что это такое, ради всего священного в мире? – сказал я про себя. – Неужели настал день светопреставления?» Тут услышал я крик женщины. «Это Мариям!» – вскричал я и сильно стряхнул с себя навалившуюся кучу обломков. К немалому изумлению своему, я почувствовал себя свободным. Я быстро вскочил на ноги, хотя во многих местах тела ощущал жестокие ушибы; но когда взобрался на крышу, то первый предмет, который представился моим взорам, был свирепый перс с саблею в одной руке, а в другой с кровавою человеческою головой, которую в то мгновение озарил блеск молнии. Он кинулся опрометью на меня, и я, от страху, опять упал в развалины. «Но моя Мариям, моя невинная супруга! Где она? Что с нею сталось?» – подумал я и, пренебрегая всякою опасностью, снова полез на крышу. Тут новое блистание молнии облило ярким светом ужасное зрелище перед моими глазами – именно, сражение, или, лучше сказать, отчаянную сечу между русскими и персами. Воины преследовали друг друга с неслыханным ожесточением; поселяне спасались бегством; земля устлана была трупами. Вдруг произошёл новый взрыв, гораздо сильнейший всех прежних. Деревенский скот, испугавшись треску, разломал заборы и разбежался во все стороны с визгом и дикою стремительностью: часть его вторгнулась между сражающихся и довершила суматоху, произведённую взрывом. Персы начали отступать. Я метался в разные стороны, совершенно как бешеный, не зная, что делать и куда бежать: мне казалось, что везде слышу вопль прелестной моей подруги, и нигде её не видел. Бегая босиком, в одной рубахе, я жестоко изранил ноги свои кремнями и острыми обломками; наконец лишился сил в исступлении и повалился на пол, как мёртвый.