Город грешных желаний - Арсеньева Елена. Страница 20

Но Троянда ничего этого не видела. Проведя день в глубоком беспамятстве, она очнулась лишь за полночь и тут же впала в такое отчаяние, разразилась такими горькими рыданиями, что Аретино не знал, как ее успокоить. Всюду чудился ей призрак Моллы; отовсюду слышалось медленное шлепанье ее босых ног, из-за каждой портьеры сверкали мученически выкаченные, слишком яркие белки.

Аретино едва сдерживал ярость. Всякое случалось в его доме, этом многоликом мире: драки, поножовщина, разнузданные оргии, даже покушение было, когда кондотьер Пьетро Строцци за одну сатирическую песенку возненавидел Аретино и послал bravi заколоть его в постели, – но смерть при родах… Сам дьявол не смог бы придумать ничего подобного.

Ему, разумеется, не было жаль Моллу – сама виновата! – но состояние Троянды пугало и раздражало его. Он еще не насытился этой покорной, всепоглощающей любовью, его еще возбуждали постоянное смиренное ожидание любовницы, ее готовность жить им одним, лишь для него, ему нравилась женщина, не обремененная лишними знаниями и ревнивыми подозрениями… «Меньше знаешь – лучше спишь, – философски размышлял он, – а то, чего не знаешь, вообще не существует». Но теперь все изменилось. Теперь Троянда плачет, и кричит, и уверяет, что призраки одолевают ее, и называет три свои великолепные комнаты тюрьмой похуже монастырской… Она не в себе, это понятно, поэтому Аретино не обижается. Добродушный по натуре, он не мог не быть великодушным по отношению к одной из лучших своих Аретинок. Троянде необходимо развеяться, сменить обстановку.

Что ж, в правом крыле дворца, на втором этаже, есть три неплохие комнаты. И тоже сад, но попросторнее, весь заросший розами. Чудесное местечко, Троянде там будет хорошо! Правда, комнаты стоят пустые и неубранные, после того как оттуда сбежал этот юный дурачок Винченцо. Неужели ему было мало тех денег, что платил Аретино? Ну, пусть поищет другого такого щедрого и снисходительного покровителя. Надо велеть Луиджи хорошенько убраться в тех покоях и, конечно же, устроить все заново: повесить другие картины, более яркие портьеры, поставить новую мебель. Ни одна вещь не должна напоминать Троянде о той жизни, в которой присутствовала Молла… и, разумеется, о прошлом обитателе апартаментов. Он, Пьетро Аретино, оденет свою северную розу во все новое с головы до пят, осыплет драгоценностями. Все, что она пожелает, – лишь бы успокоилась, лишь бы снова стала той же веселой птичкой, которая беззаботно чирикала в золотой клетке в ожидании своего хозяина.

Все новое! И – вот замечательная, поистине великолепная мысль! – эти новые вещи Троянда сможет выбрать себе сама. Целый день они вдвоем проведут на Мерчерие [24], и Аретино будет покупать Троянде все, что ей ни пожелается, пусть даже это будет солнце в небе. А потом, к вечеру, они вернутся во дворец, пройдут в свежеубранные покои, куда будут уже доставлены все покупки, устроят великолепный ужин, отмечая новоселье… а потом будет ночь, такая ночь, что прекрасная Аретинка забудет обо всем на свете, не то что об этой дикарке Молле, которая всем была хороша, да вот беда: оказалась так глупа, так непроходимо глупа, что заслуживает теперь лишь скорейшего забвения.

И, изгнав мертвую африканку из своей бездонной памяти, Аретино вытянулся на постели рядом с беспокойно задремавшей Трояндой, намереваясь хоть немного поспать перед оргией покупок, которая начнется завтра с самого утра.

Толпа на улицах пестротою превосходила всякое вероятие, но Мерчерие – это было что-то сказочное! Блестящие патриции и патрицианки, разряженные в пух и прах; албанские воины, находящиеся на службе у республики; греки; матросы всевозможных судов; залитые в золото и багрянец должностные лица Венеции; гондольеры в бархате – все мешалось, сталкивалось и разливалось по узкой улице, между двумя рядами блестящих лавок. Витрина каждой была убрана с таким вкусом и роскошью, что представляла собою бесценную картину. Сукна, разные невиданные материи, шелка, атласы, бархат, дивные, тончайшие в мире кружева, изящные бахромы, полотна, разноцветные ленты, парча, золото, серебро, перлы, бриллианты – все это представляло зрелище неописуемое.

У Троянды разбежались глаза, она не знала, куда смотреть: то ли в витрины, то ли на платья проходивших мимо дам (некоторые она мысленно примеряла на себя самое), то ли, задрав голову, разглядывать балдахины с золотыми кистями, украшавшие каждую лавку. Все стены в честь завтрашнего праздника Успения Богоматери были закрыты волнами белого шелка и атласа, от дома к дому через улицу висели цепи, на которых красовались фонари из граненого хрусталя. Наверное, вечером, когда зажгут эту иллюминацию, горящая бесчисленными огнями и убранная во все белое Мерчерие будет представлять собою воистину волшебное зрелище! Впрочем, подумала Троянда, если они с Пьетро и дальше будут продвигаться с такой же черепашьей скоростью, останавливаясь перед всякой витриною, заходя во всякую лавку и покупая все подряд, они недалеко уйдут, и вечер застанет их на Мерчерие, и они увидят все великолепие иллюминации.

Сердце Троянды дрожало от восторга. Какой Пьетро добрый, как любит ее, если привел ее сюда и всячески старается развлечь! Конечно, он и сам любил роскошь, прекрасные вещи, блеск, золото и сверкание ожерелий, колец, серег; он и сам получал удовольствие, перешучиваясь с торговцами, толкаясь среди покупателей… особенно когда его бриллиантовые пуговицы, нарочно пришитые кое-как, вдруг отрывались, катились по мостовой, их кто-то поднимал, с трепетом возвращал – и тогда Аретино снисходительно дарил пуговицу поднявшему, забавляясь, как дитя, его восторгом… Конечно, ему самому здесь нравилось, но все-таки он потратил целый день своего драгоценного времени и кучу денег и готов потратить еще больше, только чтобы утешить ее, изгладить из ее памяти смерть Моллы.

Страшный образ мертвой негритянки и впрямь отодвинулся куда-то в глубины сознания, однако порою всплывал на поверхность, и тогда словно бы черная тьма застила взор Троянды, стирала улыбку с ее уст, холодила ладони. Но она не давала Пьетро заметить свою печаль и с удвоенным интересом перебирала неисчислимые богатства Мерчерие, заглядывалась на прохожих, смеялась, пила ледяной лимонад, ела конфеты…

Крики продавцов воды и сладостей покрывали даже гул, неумолчно стоящий на Мерчерие с полудня, когда открывались лавки, до глубокой ночи, когда они закрывались. Казалось, торговцы caramelli орали для собственного удовольствия! Зажмурится, пошире расставив ноги и прижимая к себе лоток с товаром, – и начнет выводить ноты одну пронзительнее другой, а тут давно уже стоят дети и взрослые с сольди в руках, ожидая, когда артист достаточно накричится и можно будет взять у него обваренную сахаром фигу, или весь в леденцовой коре померанец, или нанизанные на палочку и посыпанные сахарной пудрой орехи, изюм, виноград…

Троянда засмеялась от счастья. Боже, Иисусе сладчайший! Ей чудилось, будто она заново родилась. Сколько уж лет – десять, а то и больше? – толком не бывала она на улицах Венеции?

Конечно, в день святого Марко все монахини из всех монастырей, в черных вуалях и черных платьях, наводняли церковь на главной площади, где был похоронен евангелист.

Троянда почему-то недолюбливала святого Марко (хотя, казалось бы, чем перед нею провинился смиренный апостол веры?!), особенно не нравилось ей это имя, почему-то часто являвшееся в снах и напоминавшее короткий окровавленный обрубок. И все-таки его день был для всех истинным праздником, которого с нетерпением ждали до будущего года, бесконечно вспоминая, как становились на колени на плитах, касаясь ног бронзового Христа и безостановочно творя крестное знамение; как бросали монеты в ящик, которым обносили церковь, собирая подаяние для бедных умерших…

Почему-то Троянда всегда норовила стать рядом с застывшими в дружеских объятиях четырьмя статуями из красного порфира. Венецианцы называли их quattro mori – четыре мавра. Говорили, что статуи были поставлены здесь в память о неудавшейся попытке ограбления сокровищницы Сан-Марко, предпринятой четырьмя сарацинами [25]. Под скульптурами выбита была старинная венецианская поговорка: «Замышляй и поступай как знаешь, но помни о последствиях».