Пленники вечности - Морозов Дмитрий Витальевич. Страница 41

Толмач тут же принялся бойко переводить.

Ярослав вышел из тесной кибитки, потянулся, глядя на стаю голубей, сорвавшихся с крыши ратуши и кружащих над городом.

Вокруг театрального каравана собиралась толпа праздных гуляк, стрельцов, свободных от службы и, конечно же, детей. Среди русских людей цепкий взор засечника углядел высокую фигуру ангмарца.

— Здорово, служилый, — крикнул он и раскрыл объятия. — Так вас тоже в город поставили?

— Да нет, я тут с парой друзей провиант закупаю. Стоим в лагере Серебряного, аккурат возле ратного поля. А ты-то откуда свалился? Светлейший князь прогнал тебя, что ли?

Ярослав кивнул на расписной воз:

— Там наш кормилец, куклами балуется.

Ангмарец присмотрелся к фигуркам, шевелящимся на крыше, рассмеялся:

— Образчик средневековой культуры, ядрен батон! Вот Дрель порадуется. Схожу, позову ее.

— А я уже тут. — Из толпы появилась эльфийка, в сопровождении двух ратников Легиона, ведущих в поводу груженых тюками коней. — Прелесть какая, кукольный театр!.. Хочу! Есть у нас деньги на представление, злыдень?

— Маловато, — растеряв всяческий энтузиазм, буркнул назгул, потрогав тощий кошель на поясе. — Не до забав, вообще-то.

Дрель обижено надула губки.

— Да вы не кручиньтесь, — заметил Ярослав, исподволь любуясь эльфийской принцессой, одетой в длинное платье и пуховый платок, что весьма красило ее, по мнению засечника. — Если князь такой интерес проявил, не минует вас это фиглярство площадное.

— Слышь, Дрель, сам князь здесь! Может, конец нашим сухопутным мытарствам? — оживился ангмарец. — Обрыдла нам, брат Ярослав, эта странная война. Народ ропщет, хочет на корабли вернуться. В конце-то концов, мы судовая рать…

Ярослав поразмыслил, откровенничать ли с давними знакомцами, но не найдя в том худого, заметил:

— Князь намедни говорил про вас. Готовьтесь, скоро к себе призовет.

Они некоторое время болтали, вспоминая былую встречу и поход к Рингену, когда наконец появился Басманов.

— А ну расступись, немчура, — гаркнул Ярослав.

Толпа раздалась, пропуская воеводу. Ангмарец сорвал с головы шапку, с неудовольствием заметив, что делает это почти без внутреннего сопротивления. Дрель запахнулась в платок и отвесила поклон, также не оконфузившись, как бывало не раз.

— Не чаял вас до вечорки увидеть, — заметил Басманов. — Но то к лучшему, что сами подвернулись. В лагере стоите, или в городе?

— В лагере, княже.

— Слышал про ваши деяния. Не посрамили ни меня, ни Карстена Роде. За то вам честь и хвала. Никита Романович о вас хорошо говорил, сердечно.

Ангмарец придал себе максимально молодцеватый вид, хотя, похоже, не очень-то ему это удалось. Оглядев назгула с ног до головы, Басманов недовольно покачал головой, перевел взор на ратников, и тут тоже остался недоволен.

— Пообносились вы, исхудали…

— Так война же. Совсем недавно сеча отгремела. Вот прошлись по лавкам, кое-что прикупили, приведем себя в порядок.

Басманов переглянулся с Ярославом.

— Никита Романович жаловался на денежное довольствие, дескать, застряли телеги со златом где-то под Псковом. В этом тоже воровство и измена есть. Толкают обозные воеводы войско на разбой, а через то державу к позору на всю Европу.

Ангмарец тактично промолчал. Еще вчера он велел Шону наведаться в ближайший сдавшийся русским замок и реквизировать дюжину коней и еще всякую «мелочь».

— Раздай своим, — сказал Басманов, отстегивая с пояса кошель. — Только других воев не злите, деньгой не швыряйтесь направо-налево.

— Так, может, мы как все? — несмело спросил ангмарец, хотя глаза его вспыхнули.

— Вы — опричные люди, а не вотчинная рать, — отрезал князь и, подумав, добавил еще серебряное фигурное запястьице, цены немалой.

Ангмарец сказал своим, пряча награду:

— Теперь следите в оба, чтобы кошель не срезали. В большом городе должны быть специалисты соответствующие.

Басманов вновь повернулся к кибиткам.

— Разумею так, — сказал он. — Надо бы направить сей балаган на Москву, царя порадовать. Раз при европейских дворах они любы, придутся по сердцу и в первопрестольной. Ярослав, сей час отправляйся к Серебряному, возьми дюжину верхоконных с верным десятником. Втолкуй — если целехонькими не доставит в Кремль заморских гостей, не жить ему.

Засечник убыл, успев шепнуть ангмарцу: приглядывай, дескать, за князем. Назгул и сам понимал, сколь много значит для отряда персона опричного воеводы. По сути, без его покровительства давно уже пропал бы Легион. Про многочисленные покушения на опричника он слышал не раз, да и из истории кое-что помнил, и потому, отослав ратников с конями и тюками, сам остался возле благодетеля, бдительно обшаривая взглядом толпу и держа руку поблизости от кинжала.

Дрель тоже осталась. Она во все глаза смотрела на кукол, являя собой весьма комичную картину. Повернувшись к ангмарцу, она сказала:

— А ведь я когда-то в самодеятельности занималась, как раз куклами. Сама шила, сама ладила. Эх, ментальность не та у народа!

— А что тебе ментальность?

— Мы на жизнь мечами да стрелами столько в жизни не заработаем, сколько лупили бы с публики, создай вместо дружины бродячий театр. Вот люди наверняка золото лопатой гребут…

— А что тебе золото? В кабаках пропивать? Коней покупать? Жемчуга да каменья?

Дрель вздохнула.

— Ведь мы же постареем когда-то, перестанем носиться взад-вперед, где-нибудь осядем. Тогда и припомним, что капитал-то не нажили.

Басманов слишком часто общался с легионерами, чтобы обращать внимание на странные обороты их речи. Он продолжал рассматривать кукол, прикидывая возможную реакцию царя. «Курбский завзятый охотник, любит государя таскать на медведя, или утицу бить из лука. Там и делишки свои обговаривает, а не в палатах. В том его сила — поднаторел зверя бить, и слабину государеву хорошо изучил. Глядишь, из этого балаганчика большая польза образуется. Не пойдет Курбский на кукол смотреть, как пить дать не пойдет. А государь развлечения жалует, многое из того, что есть на Москве, ему опостылело…»

Мысли назгула лежали совершенно в другой плоскости.

Он вдруг решился, может быть, в первый раз, дать князю совет.

— Театр — это сила, — сказал он со значением. — Многое с его помощью свершить можно.

— Какая же это сила? — подивился Басманов. — Потеха одна. Сердце порадуется, изнуренное войной, на время кручина отхлынет, словно от хмельного кваса.

— И все же, не гневайся, по-всякому театр использовать можно.

— Говори, боярин, если дело удумал, — сказал опричник.

— Они скитаются по дорогам европейским, вхожи во все столицы и замки, многое видят, многое им с рук спускается. Купца, к примеру, всякий может обидеть, тот же стражник у ворот, получив мало мзды, или чванливый вельможа, которому вовремя не уступили дорогу. А если артист пожаловал выступать у короля, или герцога какого — что ему стражники, что ему рыцари, при таких покровителях…

Басманов быстро ухватил суть.

— Всякий раз поражаешь ты меня, человече, — признался он. — Ведь знаю, что умом востер, но все одно, дивлюсь.

Ангмарец стал развивать свою мысль:

— Нужны опричнине верные людишки, свободно по Европе катающиеся. Вместо того, чтобы изображать им латинских богомольцев, мелких служек да торговцев, стоило бы создать свой театрик. Деньги на свое прожитье артисты сами заработают, это уже немало для казны. А уж про всякие дворцовые делишки у соседей скорее узнают балаганные кукольники, чем иные прознатчики.

Басманов крякнул:

— Жаль, так и не сказал ты мне своего рода-племени. Ей-богу, дать бы тебе поместье, да в опричные верха ввести! А то, не ровен час, сложишь где голову…

— Постараюсь не сложить, — скромно потупился назгул. — А среди именитых бояр мне нечего делать. Из разного теста мы. Вот ты, княже, не чураешься с простым командиром отряда о столь деликатном деле разговаривать, Карстен Роде и Никита Романович тоже, таков и Репнин был… — Они оба перекрестились, рядом хлюпнула носом Дрель. — А представь себе — даю я совет Курбскому, или Толбузину тому же, это как?..