Государева охота - Арсеньева Елена. Страница 50

Екатерина присмотрелась к Алексею Григорьевичу. Она ничего не слышала о случившемся с Миллесимо и мало что поняла в словах отца, однако, хорошо зная его нрав и повадки, не усомнилась: он подстроил какую-то невероятную пакость ненавистному австрияку. Такую пакость, последствия которой могут быть воистину необратимы. Пожалуй, теперь и впрямь невозможно устроить тихий и незаметный брак согрешившей дочери с ее соблазнителем.

Но если так — поспешил папенька со своими придумками. Ведь позор падет не только на голову Екатерины, но коснется всего семейства Долгоруких!

— Что ж мне, в отхожее место ребеночка рожать? — грубо спросила Екатерина — и злорадно хмыкнула, увидав, как перекосило отца, никак не ожидавшего от своей изнеженной, манерной дочери этаких словечек. — Или бабку найдешь надежную — такую, чтоб помалкивала о позоре княжеской дочери?

— Балда ты балдовина, — покачал головой отец. — Самое бы лучшее — до тех пор тебя охаживать вожжами по голой заднице, пока ублюдка не скинешь. Уж и не знаю, почему не кликну Стельку. Ты хоть понимаешь, что сама себе жизнь изломала? Понимаешь или нет? Миллесимо — теперь нуль без палочки. После того, как из-за его дурости дело чуть ли до драки не дошло, на нем крест не только Братислав, но и все австрияки поставили. Вернется в Вену — думаешь, будет там при императорском дворе блистать? Как бы не так! Зашлют его в родовое имение, и будет там твой рыжий-пегий винищем от злости наливаться, горюя о загубленной карьере. Охота с таким человеком вязаться, в глуши богемской себя хоронить, когда у ног твоих весь мир мог бы лежать-полеживать?

— Ну, батюшка, теперь делать нечего, так или нет? — зло бросила Екатерина, пытаясь подняться, но головокружение тотчас вынудило ее снова сесть. — Либо мне плод вытравливать, либо ублюдка рожать, либо тебе с Братиславой мириться, а мне — замуж за Миллесимо идти. Вот и выбирай, что лучше.

Она ожидала новой вспышки отцовского гнева, однако голос его звучал на удивление спокойно.

— Ты, гляжу, только до трех считать умеешь, — проговорил Алексей Григорьевич. — А жаль. Это ведь только в сказках у богатыря три дороги: направо пойти — убиту быти, налево пойти — коня потеряти, прямо пойти — обратной дороги не обрести. А на самом деле всегда есть четвертый путь.

— Это какой же? — подозрительно спросила Екатерина.

— Да такой. Прямо с этого места, с росстаней, воротиться назад — туда, откуда пустился в странствие. И сделать вид, что никуда не ездил вовсе. Кумекаешь?

Княжна Екатерина долго смотрела в темные, живые глаза отца, размышляя, правильно ли поняла его. Наверное, правильно, однако как же он себе это мыслит: сделать вид, будто ничего не произошло? Екатерина хмыкнула. Для нее давно были прозрачны отцовские намерения: толкнуть ее в постель к мальчишке-государю, которому после такой оказии ничего не останется, как жениться на соблазненной им девушке. И Екатерина, право слово, порою приходила в такую ярость от его заметной холодности и слишком явной увлеченности этой деревенщиной, Дашкой Воронихиной, что и впрямь была бы готова его соблазнить. Только вот в чем загвоздка: император нипочем не поверит, что был у нее первым. И правильно сделает. Никто на его месте не поверил бы!

— Ты, батюшка, небось позабыл, что с девкою бывает, когда она в первый раз к мужчине в постель ложится? — спросила она с той же грубой откровенностью, немыслимой в разговоре с отцом еще в самое недавнее время, но вполне естественной теперь.

Да, время недомолвок между ними прошло. Теперь они — как два воина, которые стоят спина к спине и прикрывают друг друга в битве... Полягут замертво — так оба. Ну а ежели повезет, то победят — тоже вдвоем.

— Девства потерянного мне ни за какие деньги не вернуть. А рисковать, надеясь, что он ничего не заметит, — глупо, глупее некуда. Чай, он уже стольких девок распочал, что не проведешь на мякине-то.

— На мякине, девонька, только старого воробья не проведешь, — усмехнулся отец. — А такого-то желторотого птенца — очень даже запросто. Напоить покрепче, а потом... сама знаешь, ночью все кошки серы. И ежели мужик видит поутру в своей постели бабенку, разве может он усомниться, что именно с нею всю-то ноченьку кохался-миловался, а не с какой-то другой?

— Надо еще, чтобы та, другая, согласилась, — протянула задумчиво Екатерина. — Чтоб согласилась и чтоб целая была, да еще чтоб глянулась ему.

— Чтоб целая и чтоб ему по нраву — такая у нас есть, ты ее хорошо знаешь, — деловито молвил князь. — А вот насчет согласия ее — тут дело посложнее будет. Не сомневаюсь, предложишь ей это — потом стонов-воплей не оберешься. Ни за какие коврижки не согласится! Кабы с ней так вышло, как со Стелькою: и отказу ни в чем не дает, и не помнит ничего, что было. Кабы нам такого зелья раздобыть, коим Стельку опаивали!

Екатерина так и вонзила зрачки в глаза отца. Откуда, откуда это ощущение, что он знает, кто опоил Стельку? Нет, это совесть нечистая будоражит, а отцу правды нипочем не узнать...

Однако не зря говорят про Алексея Григорьевича: в его-де голове хитрости на десятерых хватит. Если так... если так, надо воспользоваться случаем и прояснить один вопрос, который давно тревожит Екатерину. Вот уже целый месяц, а то и поболее — с того самого дня, как на лесной дороге на карету Долгоруких напали грабители, Екатерина облизнула губы, набираясь храбрости.

— Батюшка... — Голос невинный-невинный, что у девицы-белицы [27]. — Батюшка, помнишь ли, мы как-то в деревне были на крестьянской свадьбе? Женихова брата звали, кажется, Ксаверий. Этакий веселый, разбитной мужик, борода будто у старика, даром что молодой еще. Не помнишь ли, где он теперь, что с ним?

— А что тебе до этого Ксаверия? — Чудится или в голосе отца появилась некоторая настороженность?

— Да так, — пожала плечами Екатерина. — Просто спрашиваю. Вроде был он большой забавник, весельчак, умел скидываться кем хочешь, что твой скоморох. Даже лесным разбойником однажды представлялся, если память мне не изменяет.

Алексей Григорьевич молча смотрел на дочь — не без удивления смотрел, надо признаться. Ишь ты какая глазастая девка уродилась, он и подумать не мог, что она разглядит Ксаверия и, главное, вспомнит, где его видела! Не учел этого Алексей Григорьевич, не подумал, что Катька могла мужика запомнить. Вот же чертова девка, а? Интересно знать, она тогда же догадалась, что разбойники отцом были посланы, или только теперь связала концы с концами? Должно быть, и сейчас она не вполне уверена, камушек на пробу закидывает, тонкий ледок дрожащей ножкой пробует. Запросто можно отпереться — мол, знать не знаю никакого Ксаверия, однако надо ли отпираться? Гораздо лучше, если отец и дочь Долгорукие перестанут играть друг с другом в прятки. Раз уж начали называть вещи своими именами — стоит продолжать.

— Дурак он, этот Ксаверий, — с усмешкой ляпнул Алексей Григорьевич. — Мог я его наградить, а вместо того получил наш разбойничек плетей. Мало, что тебя до смерти напугал, так еще и бедолагу Мавруху убил. Оно, конечно, Бог шельму метит, а все ж не про нее пуля была отлита. Не про нее!

— Но ведь хорошо, что этак вышло, — не сдержала улыбки и Екатерина. — Иначе... иначе что бы мы теперь делали, а, батюшка?

— И то! — покачал он той самой головой, хитрости в которой, по слухам, хватало на десятерых. — Твоя правда, Катюша!

И заботливо помог дочери подняться, глядя на нее с прежней любовью и нежностью.

Да уж! Его дочь, воистину — его! Только ежели отцовой хитрости хватит на десятерых, то дочкиной — аж на чертову дюжину!

Сентябрь 1729 года

Из донесений герцога де Лириа архиепископу Амиде. Конфиденциально:

"Ежели ваше преосвященство изволит вспомнить, некоторое время тому назад я писал, что внезапная, до установления нового наследника, смерть его царского величества, русского государя, могла бы вызвать бурю и смуту в этой стране, и первыми пострадали бы именно мы, представители иностранных государств, поскольку отвращение и даже ненависть русских к иноземцам превосходит всякие мыслимые и немыслимые представления. Достаточно было бы сказать, что мой новый посольский секретарь и переводчик дон Хорхе Монтойя вновь лишен возможности приступить к исполнению своих обязанностей: мало того, что он был ограблен и ранен по пути в Москву, так вдобавок оказался избит местными разбойниками, причем столь жестоко, что вынужден пребывать в постели у же который день...