Короля играет свита - Арсеньева Елена. Страница 47

– Да вы, драгоценный прадедушка, как я погляжу, большой шалун, – перебил его мысли суровый голос князя. – Мыслимое ли дело – уж третье поколение своим потомкам головы морочить! Ну прямо инвалид он, инвалид, одноногий он, одноногий! Куды! Вон, деревяшка-то под согнутую коленку подвязана, нога у вас вполне на месте. Что правая, что левая. Немудрено запутаться было. Не пойму, достопочтенный предок, какова причина шарлатанствовать? А может, сударь, у вас там, в райских кущах, лекари знаменитые собраны, кои способны все хвори исцелять? Ну да, – кивнул князь как бы сам себе, – говорят же, что смерть все болезни лечит. Но неужто и недостающие члены наращивать научились? Эх, жаль, нельзя нашим военным лекарям к вашим на выучку отправиться! То есть отправиться-то можно, но что толку будет от той выучки, если они назад потом не воротятся?

Князь, чудилось, разговаривал сам с собой, причем голос его звучал до того серьезно и задумчиво, что случайный человек вполне мог принять его слова за чистую монету. И только Алексей, в котором каждый нерв был напряжен, словно туго натянутая струна, различал насмешку и даже издевку в каждом слове, да что там – в каждом звуке! Не было сомнения: Василий Львович понял, что его бесстыдно дурачат, и, хоть воли гневу своему еще не давал, уже можно было вообразить, какие громы и молнии обрушит он на голову дерзеца.

Да... маскерад Алексея закончился полным провалом. Быть ему битому, быть ему посажену в рогатки, а то и сдану властям. Конечно, выдадут его как беглого крепостного, но и до изобличения его несовершенного преступления явно дойдет дело. Сейчас Алексею казалось, что весь мир вновь ополчился против него, а Случай-мужик столь же неумолим и безжалостен, сколь и баба-Судьба. Опустошение настало в душе, полное опустошение, тоска налетела, крылом своим накрыла, смяла, и только одно еще живое, искреннее чувство трепыхалось в нем: горе от того, что теперь-то князь точно не поверит его изобличениям, сочтет их таким же дерзким паскудством, как и сам маскерад. Все напрасно, напрасно все! Неужто быть России накрытой страшной черной тенью унии? От мысли этой впору было взвыть... ну, наш герой и взвыл, рухнув на колени так порывисто, что плохо пристегнутая деревяшка отвалилась и откатилась в сторону, погрохатывая в подголосок его отчаянной мольбе:

– Ваше сиятельство, со мной что хотите делайте, только поверьте! Сам, своими ушами слышал я, как аббат Флориан наставлял вашу супругу, чтобы вы передали письмо отца Губера государю императору. Вы-де согласитесь, поскольку жаждете снова при дворе оказаться в высокой должности. А государь обрадуется, что теперь можно от убийц его батюшки отворотиться и себя белым-белешеньким перед зарубежными монархами выставить. А коли заупрямится Александр Павлович, то ему надобно будет письмишко предъявить некое, где великий князь «добро» дает на цареубийство. Сие письмо у генерала Талызина ранее хранилось, а теперь у него украдено невесть кем, но это иезуитам не помеха, они фальшивку изваляют, им ведь совесть не за страх, а честь не за стыд!

– Совесть не за страх, а честь не за стыд... – задумчиво повторил князь, и Алексей быстро перевел дыхание, спекшееся от стремительной и отчаянной речи. – Хорошо сказано! Право слово, ты настолько хорошо осведомлен, мой юный друг, что таким осведомленным могло быть лишь истинное привидение, способное проникать сквозь стены в запертые помещения или хотя бы... проницать их взором.

Кабы Алексей не стоял на коленях, он при этих словах непременно покачнулся бы, ну а так – стойко снес намек, глазом даже не моргнул.

– Однако же говоришь ты страшные вещи и даже чудовищные, – так же размеренно, раздумчиво продолжал князь, глядя на него сверху вниз. – И призываешь меня поверить тебе... тебе, кто меня только что пытался одурачить самым что ни на есть смехотворным и позорным образом. А ведь я тебя узнал сразу, с одного только взгляда, и озлился непомерно, и потому лишь не изуродовал твою дурацкую рожу этим вот шандалом, – князь угрожающе покачал трехсвечником, и Алексей похолодел, представив, во что превратил бы его лицо хороший удар, нанесенный от души и со всего плеча (небось не только изуродован остался бы, но и пал с раскроенной головой!..), – потому лишь, говорю, удержал себя, что ты мою дочь от грабежа, а может, и от насилия да смерти спас, себя в том деле не пощадив. Но ежели ты думаешь, что впредь тебе все будет дозволено, – то здесь, друг мой, ты жестоко ошибся. Ежели ведет тебя не расчет, не желание поквитаться с неблагосклонной к тебе княгинею, не надежда урвать какой-то свой кус в той буче-свалке, которая теперь непременно поднимется и в доме нашем, и во дворце императорском (знаешь, по пословице: «Орлы дерутся, а молодицам перья достаются!»), то чистоту своих намерений ты мне должен доказать. Понял? Доказать, ежели не хочешь выйти отсюда в колодках!

– Иначе и не выйду, – пробормотал Алексей, повесив голову и окончательно смиряясь с тем, что дело его проиграно по всем статьям, спасения нет. Больше всего ему хотелось сейчас лечь ничком и заплакать, пожалеть себя, неповинного страдальца, жертву чьей-то злобищи непомерной, чьих-то происков. Но... солдаты ведь не плачут, когда они в бою, разве что потом, когда раны считают, однако бой Алексея Уланова еще не кончен был. – Иначе и не выйду! Вы думаете, я кто? Крепак беглый? Ах, кабы так! Но нет, я племянник генерала Петра Александровича Талызина и разыскиваюсь ныне властями по обвинению в его убийстве. Вот, сам я в ваши руки предался с потрохами, со всей жизнью моей, что хотите, то со мной и творите, а какие еще доказательства искренности моей представить, не ведаю, да и нет их у меня!

Брови князя взлетели.

– Да, не думал, не гадал, а судьбину повстречал, – пробормотал он как бы про себя, а потом пристально уставился на Алексея: – Слышал я об сем деле, о завещании деда твоего слышал, о бегстве твоем. Говоришь, не убивал генерала?

– Не убивал, – кивнул наш герой как мог твердо. – Как бог на небе свят. Он все видит, он солгать не даст.

– Ну, бог один, а нас много, – пожал плечами князь. – Разве уследишь за всяким клятвопреступлением? Давай уж лучше обойдемся без него, как и подобает мужчинам. Ты вполне можешь на своем голубом глазу солгать мне что угодно, а я уж сам должен решить, верить тебе или нет. Верю, что не убивал Талызина, – значит, должен верить, что и супругу мою не облыгаешь, что и впрямь она соблазнена католиком как на прелюбодейство, так и на государеву измену. Вот такая получается у нас палка о двух концах!

После сих слов князь умолк, и молчал он столь долго, что наш герой не выдержал-таки. Крепился, слово давал себе мысленно – молчать, смиренно и покорно ждать решения своей участи, но все же не вытерпел.

– И что же скажете, ваше сиятельство? – слабо шевеля губами, спросил Алексей неживым голосом. – Каково будет ваше решение?

– Есть одно, что бесспорно, безоговорочно свидетельствует в твою пользу, – холодно, как бы даже с неудовольствием оттого, что это свидетельство существует-таки, проговорил Василий Львович. – И это, как ни странно, именно то, что было принято господами дознавателями за основную улику против тебя. Завещание, в коем ты признан основным и главным наследником баснословного состояния. Уж такую малость ты мог бы сделать, ежели бы и впрямь дядюшку прикончил, – спрятал бы то, что изобличает твою заинтересованность.

– Вот именно! – воодушевленно возопил наш герой. – И я так же думал: где ваша логика, господа дознаватели? А ее у них и в помине нету. Но вы... как же вы сразу обо всем догадались, как же самое главное разглядели?

– Господа дознаватели видели тебя одним: непроспавшимся увальнем деревенским, который сам себя загубил своей алчностью, но и двух слов в свою защиту связать не может, – усмехнулся Василий Львович. – А я видел тебя другим: раненым героем, который жизнь, честь и кошелек моей дочери спас, себя не пощадив. Алчность грабителя и убийцы – и безрассудная храбрость защитника угнетенных в одном человеке никак ужиться не могут, это уж ты мне поверь, моему опыту поверь. В то же время ты отнюдь не простодыра какой-нибудь, у тебя ум изощренный, ему бы только дать возможность расправиться – ты небось еще и меня, старого интригана, за пояс заткнешь. Это ж надо было только додуматься: в привидение предка моего вырядиться! – Князь в комическом ужасе покачал головой. – То есть соображения до поры до времени скрыть завещание у тебя хватило бы, даже если бы ты и напился так, как живописует молва...