Джаз - Моррисон Тони. Страница 40
Тут я остановилась, потому что не могла больше говорить от слез и от того, что перехватило дыхание.
Я прямо ненавидела себя за то, что расплакалась.
Они меня не утешали. Мистер Трейс дал мне свой платок, и, когда я перестала, он был насквозь мокрый.
– Это первый раз? – он спросил. – Ты первый раз о ней плачешь?
Я подумала, и действительно, в первый.
Миссис Трейс сказала: «Ах, черт».
Они оба просто смотрели на меня и ни слова не говорили. У меня возникло впечатление, что они вообще теперь больше ничего не скажут, но миссис Трейс говорит: «Приходи к нам на ужин. Вечером в пятницу. Ты любишь зубатку?»
Я ответила, что приду, но на самом деле я не собиралась. Черт с ним, с кольцом. А в четверг я вспомнила, как мистер Трейс на меня смотрел и как его жена сказала «я».
Как она это сказала. Не так, будто «я» это кто-то крутой, кого она собрала по частям, чтобы на людях показывать. А будто это кто-то, на кого она может рассчитывать и кто ей нравится. Кто-то тайный, с кем не надо бороться и кого не надо жалеть. Кому не надо воровать колец в отместку белым, а потом врать и говорить, что это их подарок. Я ведь хотела найти это кольцо не только потому, что мама все время спрашивает, где оно. В нем есть один фокус. Вот, скажем, оно очень красивое. Оно принадлежит мне, и при этом оно не мое. Я люблю его, но в нем есть обман, и я должна пойти на этот обман, чтобы назвать его своим. Как тот светловолосый мальчишка, который жил в голове у миссис Трейс. Подарок, взятый у белых и данный мне, когда я еще была слишком мала, чтобы сказать: «Нет, спасибо».
Ее с ним похоронили. Я это узнала, когда пришла к ним на зубатку. Миссис Трейс видела его на руке Доркас на похоронах, куда пришла, чтобы стукнуть ее ножом.
У меня даже в животе стало как-то странно и в горле пересохло, но я все равно спросила, зачем она это сделала, испортила все похороны. Мистер Трейс посмотрел на нее так, будто это он спросил.
– Потеряла кое-кого, – ответила она. – Засунула куда-то и забыла, куда.
– А как нашли?
– Искала, вот и нашла.
Мы сидели и молчали. Потом кто-то постучал в дверь, и миссис Трейс пошла открывать. Кто-то сказал: «Вот тут и вот тут. Всего-то работы на две минуты».
– Я по две минуты не работаю.
– Ну пожалуйста, Вайолет. Я бы не стала тебя просить, но, понимаешь, срочно нужно, срочно.
Они вошли в столовую, миссис Трейс и женщин женщина, которая упрашивала ее сделать ей укладку: «Вот тут и тут. Ну и вот здесь чуть наверх. Не завивать, а просто подвернуть, ты знаешь как».
– Идите в ту комнату. Я быстро, – это она нам сказала, когда мы поздоровались, но никто никого не знакомил.
На этот раз мистер Трейс сел не у окна. А рядом со мной на диване.
– Фелис. Это означает счастливая. Ты счастлива?
– Конечно, нет.
– Доркас не была уродливой. Ни внyтpeннe, ни внешне.
Я пожала плечами.
– Она использовала людей.
– Только если они сами того хотели.
– Вы хотели, чтобы она использовала вас?
– Наверное, хотел.
– Ну а я нет. И слава Богу, что ей это теперь не удастся.
Я пожалела, что сняла свитер. Платье у меня сверху всегда туго натянуто, что я ни делаю. Он смотрел в лицо, не на тело, и я даже не знаю, почему я разнервничалась, что мы остались одни в комнате.
Он сказал:
– Ты злишься, потому что она умерла. И я тоже.
– Это вы виноваты.
– Я знаю. Я знаю.
– Даже если вы ее не убили, если она сама захотела, все равно это вы.
– Это я. И до самой своей смерти буду я. Хочу тебе сказать кое-что. Я в своей жизни не видел никого более жалкого.
– Доркас? Вы хотите сказать, что все еще тоскуете по ней?
– Тоскую? Ну да, если ты имеешь в виду, что мне нравилось, что я чувствую к ней. Тогда да.
– А миссис Трейс? Как она?
– Мы зализываем раны. После того, как ты зашла к нам и рассказала, дело пошло быстрее.
– Доркас была холодная, – сказала я. – До самого конца у нее слезинки не выкатилось. Я ни разу не видела, чтобы она из-за чего-нибудь плакала.
Он говорит:
– А я видел. Ты знала, какая она жесткая, а я видел ее совсем другой, мягкой. И мне выпало заботиться о ней.
– Доркас? Мягкая?
– Доркас. Мягкая. Та девочка, которую знал я. Если у нее был панцирь, это не значит, что ее ничто не мучило. Никто не знал ее так, как я. Никто не пробовал ее любить.
– Зачем же вы стреляли, если вы ее любили?
– Боялся. Не знал, как надо любить.
– А теперь знаете?
– Нет. А ты, Фелис?
– Делать мне больше нечего.
Он не засмеялся, поэтому я сказала:
– Я вам еще не все сказала.
– А есть что-то еще?
– Вам, наверное, надо знать. Последнее, что она сказала. Перед тем как… заснула. Все визжали: «Кто это сделал? Кто в тебя стрелял?» Она сказала: «Оставьте меня в покое. Я вам завтра скажу». Она надеялась, что завтра будет жива, и меня ввела в заблуждение. Потом она стала звать меня, хотя я была рядом, стояла рядом с ней на коленках: «Фелис. Фелис. Ближе. Ближе». Я почти что прижалась к ней лицом. Чувствовала Фруктовый запах в ее дыхании. Она вся была в испарине и чего-то шептала про себя. И глаза у нее все время закрывались. А тут она открыла их широко и сказала, громко так: «Есть только одно яблоко». Да, вроде яблоко. «Только одно. Скажи Джо».
– Видите? Она о вас о последнем вспоминала. Я была рядом, прямо у нее под боком, ее лучшая подруга, во всяком случае я так думала, но ради меня она не захотела поехать в больницу и сохранить себе жизнь. Она дала себе умереть прямо при мне вместе с моим кольцом, и даже не подумала обо мне. Ну вот. Все. Я вам сказала.
Вот тогда он улыбнулся во второй раз, но улыбка у него была не довольная, а грустная.
– Фелис,– сказал он. И все повторял: – Фелис. Фелис. – В два слога. Не как обычно произносят мое имя. Включая и отца.
Женщина с завивкой прошла мимо нас к двери, болтая по пути: «Спасибо, пока, Джо, извини, что оторвала, до свидания, дорогой, не расслышала, как тебя зовут, милочка, ты золото, Вайолет, просто золото, пока».
Я сказала, что мне пора идти. Миссис Трейс шлепнулась в кресло, откинула голову и свесила руки. «Люди гады, – сказала она. – Настоящие гады».
Мистер Трейс говорит: «Да нет. Просто комичные». Он посмеялся немного в подтверждение своей мысли. И миссис Трейс тоже. И я тоже, только как-то неестественно, потому что эта женщина вовсе не показалась мне смешной.
В доме через дорогу кто-то поставил пластинку, и через открытое окно была хорошо слышна музыка. Мистер Трейс сидел и покачивал в такт головой, а миссис Трейс щелкала пальцами. Потом она встала и сделала несколько движений перед ним, а он улыбнулся. И они стали танцевать. Как-то по-стариковски, что ли. Смешно было на них смотреть. И тут я по-настоящему засмеялась, но не потому что они так забавно танцевали, нет. Я почувствовала, что я тут лишняя. Не надо мне тут быть. Смотреть на все это.
Мистер Трейс говорит:
– Давай-ка, Фелис. Покажи нам, как ты умеешь. – И протянул руку.
Миссис Трейс тоже говорит:
– Да, Фелис, давай. А то сейчас пластинка кончится.
Я отнекалась, но вообще-то мне хотелось потанцевать. Потом, когда все кончилось, я стала искать свой свитер, и миссис Трейс говорит:
– Приходи к нам, когда захочешь. Во всяком случае зайди, я тебя подстригу. Без всяких денег. Тебе пора снизу подровнять.
Мистер Трейс сел и потянулся. И сказал:
– В этой квартире явно не хватает птиц.
– И граммофона.
– Ого, выбирай слова, детка.
– Если у вас будет граммофон, я принесу пластинки. Когда приду делать прическу.
– Слышишь, Джо? Она принесет пластинки.
– Да, чувствую я, придется мне искать новую работу. – Он тронул меня за локоть, когда я шла к двери. – Фелис. Тебя правильно назвали. Помни это.
Скажу матери правду. Она гордится, что украла этот опал, я знаю. Гордится, что не побоялась – в отместку тому, в костюме, который заподозрил ее, когда она и не думала воровать. Моя мама вообще-то честная, над ней даже люди смеются. Она, например, возвращает в магазин перчатки, если ей случайно дали две пары. Или отдает кондуктору пятаки, которые находит в трамвае. Как не в большом городе живет. Отец в таких случаях хватается руками за голову, а люди в магазине и в автобусе на нее смотрят, будто у нее не все дома. Я понимаю, что это для нее значило украсть то кольцо. Она гордилась собой, что осмелилась в кои-то веки нарушить правила. Скажу ей, что я все знаю и что мне не кольцо нравится, а то, что она это сделала.