Уддияна или путь искусства - Артемьев Илья. Страница 13

— А если на каком-то этапе я почувствую, что мне это не нужно или испугаюсь?

— Представь себе, что ты забрел высоко в горы. Рад ты этому или нет, но слева от тебя пропасть и справа — пропасть. Ты можешь думать о чем угодно, но вокруг

— объективная реальность, которая требует конкретных решений. Не ты создал эти горы, но ты пришел туда.

— Допустим, это так и есть. Но какова в этом твоя роль? Зачем ты решил быть моим учителем?

— Я и не думал становиться чьим-то учителем. Твое намерение учиться, твоя готовность выбрали меня — здесь и сейчас. А я, в свою очередь, выбрал помочь тебе. На пути Искусства нет гуру, потому что научить Искусству невозможно.

Допустим, я могу передать тебе кое-какие знания, но это будут реальные, практические вещи. Никто из людей Искусства не будет учить тебя жить, принимать решения вместо тебя.

— Ты делаешь это бесплатно — в прямом и переносном смысле?

— Конечно нет! Самая худшая вещь на свете — стремление причинять добро или пользу. Я помогаю тебе только для того, чтобы вырасти самому.

— Чистейшей воды эгоизм!

— Так оно и есть. И это лучший из мотивов; все остальное — ложь. Я помогаю сам себе — если при этом тебе что-то перепадает, я счастлив вдвойне.

ГЛАВА 10. ПУСТОЕ ЛИЦО

В жизни я успел перепробовать множество вещей, большинство из которых можно назвать близкими мистицизму. Все началось с кришнаитов. Они научили меня своей знаменитой мантре, но их полусказочные концепции и стремление походить на индусов отбили у меня охоту к учению Кришны. Возвращаясь к кришнаитам теперь, я сознаю, что неудовлетворен, в основном, был мой ум — он требовал учения более изощренного.

Дальше был буддизм в изложении Оле Нидала — датчанина или голландца, который ездил в Непал за марихуаной, а нашел там ламу Кармапа, который преподал ему учение тибетского буддизма. Оле Нидал был вполне доходчив, но, вникнув, я обнаружил в ваджраяне массу тонкостей и остыл — не в моих правилах было копать слишком глубоко. Кроме того, местные (как, впрочем, и любые другие) буддисты имели склонность объединяться в секту; я же принципиально не желал входить в какое-либо сообщество. Еще одним шагом в сторону буддизма были занятия тибетским боевым искусством школы Лунг-Жонг-Па. Здесь до метафизики я добраться не успел:

тренировки были до того изнурительны, что я оставил Лунг-Жонг-Па после нескольких месяцев усилий. В ту пору я мечтал уехать в буддийский монастырь где-нибудь в Бурятии, но силы небесные удержали меня.

Через некоторое время началось увлечение Раджнешем, которому весьма благодарен и по сей день. После Раджнеша бал дзен, Гурджиев и масса других вещей. Однако где-то внутри я не был удовлетворен ни одним из путей, по которым пытался идти.

По-моему, ни один из них не был «путем сердца», о котором говорил Кастанеде Дон Хуан. При этом я не отличался терпением и всегда «задним умом» испытывал недоверие ко всему, к чему прикасался.

Не могу сказать, что Искусство, о котором говорил Халид, слишком привлекало меня. Оно было запутанным, непонятным, противоречивым, без начала и конца. Тем не менее, я начал чувствовать в себе перемены. Когда я только начал приступать к мистицизму, я ощущал, что меня отделяет от мира как бы стеклянная стена: оно — рядом, но достичь его невозможно. Через некоторое время чувство «стены» исчезло.

На смену ему пришло ощущение, что сердце заперто крышкой, как подвал. Вокруг хозяйничает ум, а там, в подвале, бурлит своя, скрытая жизнь — бурлит, но не может выплеснуться наружу. Мучительные попытки открыть «подвал» сверху, из головы приводили лишь к тому, что крышка запиралась еще больше. Я сознавал, что открыть ее можно лишь изнутри, разрешив сердцу открыться.

Пока мы общались с Халидом, происходило нечто странное. Похоже, крышка действительно отворилась, и что-то живое выплеснулось наружу. Я стал гораздо чувствительнее к миру, не стремился подавлять эмоции и даже наслаждался их течением, чего не мог позволить себе раньше. Исчезла внутренняя скованность, и даже тело ощутило себя гораздо лучше. Не могу сказать, что перестал болеть, но теперь я ясно видел взаимосвязь болезней и психических явлений. Часто возникали проблемы с желудком — Халид считал, что это происходит оттого, что я не могу «переварить» новую для меня информацию. Вероятно, так оно и было.

Теперь я чувствовал себя как бы «на крючке» у мира: мог трепыхаться и быть собой, но крючок сидел глубоко, и леса не думала рваться. Главной метафорой я для себя избрал «соскочить с крючка».

Халид настаивал, чтобы я пользовался для работы материалом сновидений. Он придавал им особое значение, хотя и говорил, что мне рано вникать в сновидения слишком глубоко. Кстати, сны изменились радикальным образом: они стали ярче и событийнее. Нередко в снах я находил новые для себя состояния. Одно из них Халид назвал необыкновенно важным.

Если опустить подробности, то сон этот сводился к следующему. Мне нужно было проникнуть в некий запретный сад, огороженный высокими стенами домов. Путь лежал через ворота, но ворота охранялись молчаливыми черными стражами. Я твердо знал, что им велено не пропускать чужих, и обмануть стражей не удастся. Внезапно во сне я понял, что есть только один выход: стать невидимым. Приняв такое решение, я начал действовать так, как если бы давно умел становиться невидимкой. Я внутренне собрался, опустил голову, и внутри появилось специфическое чувство, которое и делало меня невидимым стражам. Медленно и молча я двинулся к воротам, миновав охрану, и вошел внутрь. Когда я проснулся, это чувство сохранялось в дремоте еще некоторое время, а потом угасло.

Халид подробно расспрашивал меня о подробностях сновидения, а затем остановился на невидимости.

— Видит Бог, судьба благосклонна к тебе, засранцу! Такие подарки приходят нечасто, и ты должен немедленно им воспользоваться. Только не спрашивай меня, зачем это нужно в реальной жизни.

— Итак, что мы будем делать? — с готовностью спросил я.

— Будем не торопиться. Подумай, что делает человека видимым, заметным?

— Да все! Тело, одежда, движение, голос.

— Очевидная глупость. Это то, что мы ошибочно называем объективной реальностью.

Вспомни, сколько раз ты, проходя по улице, совершенно не замечал своих знакомых.

Конкретные люди не обращают внимания на конкретных людей в силу конкретных причин.

— Каких причин?

— Например, нежелания видеть.

— Но этого недостаточно.

— Разумеется. Есть и другие причины. Например, когда человек ничем не отличается от всех остальных. А лучше всего это удается тогда, когда сознание чем-то очень занято. Или другой хороший пример: летящая на всех парах «скорая помощь». Она яркая, страшно воет. Ее все замечают и сразу дружно перестают о ней думать — никто не хочет там оказаться. Спроси человека, у которого болит сердце, видел ли он сегодня «скорую», — конечно скажет нет, хотя она проехала у него под самым носом.

— Пока ничего не понимаю, — я покрутил головой.

— Ничего страшного. Искусство быть невидимым — на редкость сложная штука. Ее трудно объяснить простыми словами. Да, впрочем, и объяснять особенно не нужно.

Главное здесь — пустой ум.

— Ты имеешь ввиду прекращение внутреннего диалога?

— Примерно так. Вспомни движение с помощью ветра. Ты даешь ветру заполнить твое сознание, и он несет тебя вперед. Но здесь ветер — это метафора. Начнем с простого. Первое упражнение — «пустое лицо». Смотри.

Взгляд Халида слегка затуманился, черты разгладились, стали какими-то нерезкими, расплывчатыми. Ничто не выражало в этом лице мысли или эмоции. Оно было действительно никаким, «пустым».

— Лицо, — продолжал Халид, — зеркало сознания, как бы пошло это ни звучало.

Легче всего влиять на сознание с помощью лица, лицевой мускулатуры. Сперва почувствуй лицо как маску из мяса и кожи на передней части черепа. Это действительно так. Помотай головой из стороны в сторону, почувствуй, как эта маска крепится к кости, как неплотно она прилегает. Найди это ощущение неплотности.