Собака, которая не хотела быть просто собакой - Моуэт Фарли. Страница 21

Время отплытия было назначено на восемь часов утра в субботу в середине июня, а местом отплытия был выбран илистый берег по соседству с выходом в реку главной канализационной трубы города. Об этом сообщалось в местной газете крупным шрифтом во всю ширину страницы: «МОУЭТ И ПУЛ ОТПЛЫВАЮТ С УТРЕННИМ ПРИЛИВОМ». Однако сам спуск судна пришлось отложить на один день, когда сбылось мрачное пророчество о том, что Эрону не так-то просто будет извлечь свое судно из подвала. Пришлось нанимать бульдозер, и Эрон с бесшабашной небрежностью истинного искателя приключений приказал бульдозеристу срезать всю восточную стену своего дома, для того чтобы высвободить «Лысуху». Толпа, собравшаяся посмотреть на спуск судна на воду, сначала было разочаровалась отсрочкой, но отправилась в тот вечер домой вполне удовлетворенной предварительным развлечением и предвкушая новые.

Папа и Эрон имели основание быть благодарными отсутствию зрителей в тот момент, когда лодку наконец сняли с прицепа и опустили в Саскачеван. Лодка абсолютно не претендовала на зачисление ее в надводные суда и сразу же погрузилась на илистое дно, где лежала, издавая бульканье, как старый буйвол в любимой луже.

Горе-судостроители с большим трудом вытащили лодку на берег и затем всю ночь трудились при керосиновых фонарях. К рассвету они снова сделали «Лысуху» водонепроницаемой, заткнув щели в бортах девятью фунтами шпаклевки и клиньями из кедрового дерева. Ее спустили на воду перед завтраком; на этот раз она осталась на плаву.

В то воскресное утро церкви фактически пустовали, а огромная нарядная толпа усеяла берега реки с наветренной стороны. Илистая отмель была ареной бурной деятельности. Папа и Эрон суетились, деловито выкрикивая странные приказы на морском жаргоне и все больше сердясь друг на друга, когда распоряжения понимались неправильно. «Лысуха» мирно ждала, но в толпе зевак находились люди, которые чувствовали, что судно едва ли готово для великого дерзания. Его палуба была отстроена только частично. Мачта еще не была установлена. Рулевые крючья и петли еще не были доставлены, и руль нелепо болтался за кормой на крюках из толстой проволоки. Но зато выглядела «Лысуха» очень красочно. Стремясь побыстрее подготовить ее к спуску, Эрон не дождался прибытия партии специальной эмали для судов, а покрыл лодку всеми остатками красок, которые ему удалось наскрести со дна банок, лежавших кучей в его мастерской. Результат был впечатляющим, правда слишком ошарашивающим.

И Эрон и папа всю ночь принимали от поклонников поздравления и знаки сердечного расположения. К утру оба оказались не в состоянии решить техническую проблему погрузки. Гора провианта и судового оборудования, которая скопилась на илистой отмели, требовала для своей перевозки целой флотилии из «Лысух». Капитан и его помощник все время препирались и этим поддерживали веселое настроение толпы. Назначенный час приблизился, а момент отплытия, казалось, еще больше отдалился.

Терпение зрителей время от времени вознаграждалось развлечениями: например, когда Эрон не удержал пятидесятифунтовую головку сыра – подарок местной сыроварни – и она плюхнулась в поток сточной воды. Присутствующие пришли в восторг. Эрон заметался по отмели, истошным голосом требуя, чтобы помощник нырнул и спас сыр, но помощник решительно взбунтовался, и положение спасли умелые действия двух мальчишек с удочками, которые зацепили коварный сыр и осторожно подтянули его к берегу. Но они не решились дотронуться до сыра руками, – впрочем, по причине близкой канализации, трогать его никому по хотелось. Н еще долго после того, как «Лысуха» уплыла, круг сыра оставался на илистой отмели, брошенный и никому не нужный. Во время этой суеты Матт важничал. Он был записан судовым псом, и возбуждение, царившее на месте отплытия, ему очень нравилось. Когда добровольные помощники наконец оттолкнули «Лысуху» от берега, Матт горделиво балансировал на фордеке, и потому-то ему первому из палубного груза пришлось оказаться в воде, когда перегруженное судно резко накренилось на правый борт и стряхнуло с себя все лишнее.

«Лысуха» еще раз вернулась к илистой отмели. Матт спрятался за растущей грудой брошенных припасов, для которых на борту не оказалось места. Ему было не по себе не столько от запаха сточных вод, сколько от бессердечного смеха толпы.

Наконец, перед самым полднем, они отчалили, и «Лысуха» произвела потрясающее впечатление, когда нырнула под своды моста Нью-Бридж, сопровождаемая флотилией из тридцати шести буханок хлеба, мокрых и разбухших от воды. Буханки эти провалились сквозь дно картонного ящика, поднятого Эроном с мокрого днища лодки и неосторожно поставленного для просушки на покатую палубу кормы.

Около мили я сопровождал их на велосипеде, двигаясь по прибрежной тропинке, затем помахал им вслед и возвратился в город, где вместе с остальными жителями Саскатуна стал ждать сообщений о продвижении «Лысухи». Наша газета превзошла саму себя, так как, желая должным образом освещать происходящее, она завербовала в специальные корреспонденты всех паромщиков по реке. Один паром отстоял от другого примерно на десять миль. Это были квадратные баржи, снабженные деревянными подводными килями, которые можно было разворачивать под некоторым углом к течению, так чтобы давление воды на эти лопасти заставляло паромы двигаться поперек реки, туда и обратно, а стальные тросы, протянутые с берега на берег над самой поверхностью воды, направляли и удерживали паромы на курсе. Паромщики были, как правило, фермеры с очень скудными сведениями о более многоводных реках, чем их река, а поэтому представитель газеты, который посетил их, сам родом из приморского города, дал каждому подробные указания о том, как следует докладывать о торговом судоходстве.

Когда в течение целых пяти дней после того, как «Лысуха» покинула нас, от паромщиков не поступило ни одного доклада, мы начали слегка волноваться. Затем в пятницу ночью человек с ближайшего к городу парома (примерно в пятнадцати милях) позвонил в газету в состоянии сильного возбуждения, чтобы сообщить, что какой-то объект, неразличимый из-за темноты, налетел на него как раз перед полуночью, ткнулся в паромный трос и снова исчез под звуки банджо, вой собаки и потоки ужасного моряцкого сквернословия.

Болельщики догадались, что таинственным объектом была «Лысуха», но репортер, которого на рассвете отправили на указанный участок реки, не смог обнаружить никаких следов этого судна. Он проехал дальше вниз по течению и наконец встретил семью украинцев, живших над рекой. Фермер не знал английского, а жена его говорила по-английски очень плохо, но она сделала все, что могла, теми средствами, какими располагала.

Она призналась, что в то утро определенно видела что-то, – тут она замолкла и перекрестилась. То, что она видела, выглядело как огромный гроб слишком яркого цвета, который, по-видимому, не был рассчитан на обыкновенное человеческое тело. Когда она увидела этот предмет в первый раз, его тянули через широкую илистую отмель-тут она вновь перекрестилась – лошадь и собака. Их сопровождали две голые пританцовывавшие фигуры, которые могли бы быть и человеческими, но больше походили на бисов. «На водяных чертей», – добавила она после некоторого размышления. Она не видела, что случилось с гробом потом. Того, что она видела, ей было вполне достаточно, и она поспешила назад в свой домик, чтобы помолиться перед семейной иконой.

Репортер спустился к реке и там в мягком иле обнаружил следы, оставленные процессией: две цепочки следов босых ног, глубокую борозду, оставленную килем лодки, цепочки собачьих и лошадиных следов. Следы извивались по бару на протяжении двух миль и затем исчезали у кромки воды, годной для плавания. Исчезали все следы – и следы лошади тоже. Репортер возвратился в Саскатун со своим рассказом, но, когда он докладывал нам об увиденном, выражение его глаз было странным.

О том, что же все-таки произошло в течение тех пяти дней, когда «Лысуха» исчезла из поля зрения, бортовой журнал моего папы сообщает очень мало. Журнал содержит только очень краткие, а порой загадочные записи вроде следующих: