Тогда и теперь - Моэм Уильям Сомерсет. Страница 6

Слова герцога встревожили Макиавелли.

— У вас очень веские аргументы, ваша светлость. Никто не смог бы представить их более убедительно. Такое сочетание тактической мудрости великого полководца с умением рассчитывать самые отдаленные последствия принятого решения и даром оратора выпадает на долю одного человека раз в тысячу лет.

Герцог, улыбаясь, вяло запротестовал, но Макиавелли продолжал, хотя и понимал, что Эль Валентино ждет от него совсем других слов.

— Я обо всем напишу Синьории.

— Что это значит? — удивленно воскликнул герцог. — Столь важное дело не терпит отлагательства.

— Я не обладаю правом заключать соглашение.

Герцог вскочил.

— Тогда зачем вы сюда приехали?

В этот момент открылась дверь, и по спине Макиавелли пробежал холодок. Но вместо красно-желтых солдат Борджа в зал вошел Агапито да Амала.

— Я прибыл сюда по требованию вашей светлости прислать посла для ведения переговоров с моим государством.

— Да, но полномочного посла.

Предельная вежливость герцога сменилась яростью. Сверкая глазами, он подошел к флорентийцу. Макиавелли встал.

— Синьория дурит мне голову. Вас прислали только потому, что вы не вправе принимать решения. Эта вечная нерешительность выводит меня из себя. Как долго они собираются испытывать мое терпение?

Кардинал, все время молчавший, попытался успокоить бурю, но герцог резко осадил его. Он метался по залу, извергая громы и молнии. Макиавелли молча наблюдал за ним. Наконец Эль Валентино бросился в кресло.

— Я глубоко оскорблен. Так и передайте вашему правительству.

— Меньше всего мое правительство хотело бы оскорбить вашу светлость. Мне поручено сообщить, что мятежники обратились к нам за помощью и получили отказ.

— Вы, как всегда, выжидаете… — усмехнулся герцог, — полагаю, чтобы узнать, куда прыгнет кот.

Герцог был прав, и его слова задели Макиавелли. Но флорентиец остался совершенно спокойным.

— Синьория не питает симпатий ни к Орсини, ни к Вителлоццо. Мы хотим иметь с вами дружеские отношения, но я должен просить вашу светлость высказаться более определенно. Это необходимо для того, чтобы я мог сообщить во Флоренцию, какие конкретные положения вы хотели бы увидеть в будущем соглашении.

— Разговор закончен, — отрезал герцог. — Вы заставляете меня начать переговоры с мятежниками. Я могу привести их к повиновению хоть завтра, обещав Орсини напасть на Флоренцию.

— Флоренция находится под защитой короля Франции, — резко ответил Макиавелли. — В случае необходимости он обещал прислать нам четыреста кавалеристов и пехоту.

— Французы много обещают, когда им нужны деньги, но редко держат слово.

Действительно, флорентийцы часто страдали от жадности и лживости короля Франции. Получив золото, он тянул и тянул время, а потом, бывало, посылал вдвое меньше солдат, чем обещал. Герцог не мог выразиться яснее. Либо Республика заключает с ним договор (а во всей Италии не было более вероломного союзника, чем Борджа), либо готовится к отражению нападения войск герцога и мятежных капитанов. Шантаж! Макиавелли лихорадочно искал выход из создавшегося положения. Нужно было оставить хоть какую-то лазейку для продолжения переговоров. Но герцог не позволил ему говорить.

— Чего вы ждете, секретарь? Можете идти.

Он не потрудился ответить на глубокий поклон Макиавелли. Агапито да Амала проводил посла до дверей.

— Его светлость — вспыльчивый человек и не привык, когда ему перечат, — пояснил он.

— Я это заметил, — холодно ответил Макиавелли.

Пьеро и курьер ждали Макиавелли в караульном помещении. Втроем они вышли из дворца и направились к «Золотому льву». Там они хорошо и вкусно поели, выпили красного вина, хотя и уступающего тосканскому, но достаточно крепкого и приятного на вкус. Поразмыслив, Макиавелли пришел к выводу, что беседа с герцогом прошла небесполезно. Эль Валентино явно нервничал, раз позволил себе вспылить, а настойчивое требование немедленного союза с Флоренцией свидетельствовало о шаткости его положения. Настроение Макиавелли улучшилось. Неучтивость герцога его не огорчила: он был готов к этому. Закончив трапезу, он попросил слугу отвести его в монастырь. Монахи выделили флорентийцу просторную келью, а Пьеро и курьеру пришлось расположиться в коридоре на соломенных матрацах среди прочих путешественников, благодаривших бога за крышу над головой. Перед тем как лечь спать, Макиавелли написал письмо Синьории, в котором подробно изложил события прошедшего дня. На заре курьеру предстояло увезти послание во Флоренцию.

— А ты напиши Биаджо. Пусть он успокоит твою мать, сообщит ей о твоем благополучном прибытии, — сказал он Пьеро. — И попроси его прислать мне Плутарха.

Макиавелли взял в дорогу только своего любимого Данте и «Анналы» Ливия. Когда Пьеро закончил, Макиавелли без особых церемоний взял письмо и прочел его:

«Мессер Никколо молчал все утро, и, понимая, что его ум занимают важные проблемы, я старался не докучать ему. Но после обеда он заговорил. Более остроумного и доброжелательного человека я не встречал. Даже не заметил, как доехали до Имолы. Мессер Никколо полагает, что у меня хороший голос. Жаль, я не взял с собой лютню. Он просит прислать сочинения Плутарха».

— Отличное письмо, — улыбнулся Макиавелли. — Твоя мать будет довольна. Ну а теперь пора и отдохнуть. У нас был трудный день.

Макиавелли не привык долго спать. Он поднялся с рассветом и позвал Пьеро помочь ему одеться. Долго оставаться в монастыре он не собирался: не хотел, чтобы вся Имола знала, как и с кем он проводит время. Макиавелли не без оснований полагал: визиты некоторых гостей целесообразно сохранять в тайне.

Курьер уже ускакал во Флоренцию. И Макиавелли вместе с Пьеро отправился в «Золотой лев». Шли они по узким, извилистым улочкам. Смена власти никак не ощущалась в маленькой Имоле. Горожане занимались своими делами. Казалось, ничто не потревожило мирного течения их жизни. Многочисленные пешеходы расступались, пропуская всадников или вереницу ослов, навьюченных дровами. Разносчик иголок и булавок, ниток и лент громко расхваливал свой товар. Все лавочки гостеприимно раскрыли двери. Кто-то покупал молоко, женщина примеряла башмаки, цирюльник стриг мужчину. Все дышало спокойствием и процветанием. Ни один нищий не приставал к прохожим.

В «Золотом льве» Макиавелли заказал хлеба и вина. Хлеб, смоченный вином, казался приятнее на вкус. Под крепившись, они пошли к цирюльнику. Тот побрил Макиавелли, брызнул ароматной водой на его короткие волосы и причесал их. Все это время Пьеро задумчиво поглаживал свой гладкий подбородок.

— Я думаю, мне надо побриться, мессер Никколо.

— А я полагаю, тебе можно подождать еще пару месяцев, — улыбнулся Макиавелли и добавил, обращаясь к цирюльнику: — Причеши его. И не забудь подушить.

Когда Пьеро встал, Макиавелли спросил цирюльника, как пройти к дому некоего мессера Бартоломео Мартелли. Объяснения оказались такими путаными, что Макиавелли попросил найти кого-нибудь, кто бы отвел их к мессеру Бартоломео. Цирюльник кликнул игравшего на улице оборвыша и велел ему показать дорогу. Они вышли на площадь, по случаю ярмарки запруженную повозками крестьян, привезших в город овощи, фрукты, цыплят, мясо и сыр, и лотками ремесленников, продающих посуду, инструменты, одежду, обувь. Люди торговались, покупали, просто смотрели. Залитая ярким октябрьским солнцем площадь грохотала. Когда Макиавелли и Пьеро проходили мимо дворца герцога, раздался удар гонга и шум на площади разом стих.

— Это глашатай! — воскликнул мальчишка. — Пойдемте послушаем, что он скажет.

Толпа ринулась вперед, и на другой стороне площади Макиавелли увидел виселицу, на которой качались тела двух мужчин. Забыв обо всем, их провожатый уже бежал туда, в центр событий. Глашатай начал говорить, но Макиавелли стоял слишком далеко и ничего не слышал.

— Что там случилось? — спросил он толстуху с лотком. — О чем он говорит?