Кукла госпожи Барк - Мугуев Хаджи-Мурат Магометович. Страница 22

«Зося», – подумал я, вспоминая рассказ сержанта.

Девушка быстро сбежала вниз, сделала она это легко и бесшумно, и спросила с полупоклоном:

– Господин офицер приехал к мистрис Барк?

– Да! А вы… Зося?

Девушка присела. Глаза ее блеснули, но, подавив удивление, она улыбнулась и, глянув на меня из-под лукаво опущенных ресниц, сказала:

– А теперь, сэр, и я знаю, кто вы… Вы тот самый русский офицер, который помог госпоже купить такую чудесную шкуру, не правда ли, сэр?..

Я молча наклонил голову и, улыбаясь, смотрел на нее. Нет, эта девушка, конечно, не могла быть англичанкой, в ней не было той чопорной деловой сдержанности, той почтительно-натянутой сухости, которой так выделяются образцовые, исполнительные слуги. Это была живая, веселая, кокетливая резвушка, у которой вот-вот сорвется с губ забавное словцо, а глаза, смеющиеся и живые, все время искрились так лукаво и шаловливо. Нет, Зося не была ни англичанкой, ни американкой.

– Да… Я именно тот самый офицер. Доложите, пожалуйста, обо мне госпоже Барк и, если она принимает…

Зося игриво замахала руками.

– Прошу вас, прошу…

Мы поднялись по устланной ковром лестнице.

– Сюда, – сказала Зося, и, пройдя мимо скульптуры Анадиомены, мы вошли в комнату. Зося прошмыгнула вперед и ввела меня в гостиную.

– Я доложу госпоже Барк, – и опять неуловимым, быстрым, как взмах крыла, движением она окинула меня взглядом и, полная грации и непреодолимой прелести, исчезла в дверях.

Гостиная была в типично буржуазном стиле. Несколько картин, почти все копии – Ватто, Грез, Фрагонар… Строгая, стильная мебель. Столик, покрытый спадавшей кистями к полу кружевной скатертью. Несколько изящных статуэток, фарфор за стеклом и прекрасные персидские ковры. На полу большой султан-абад, на стене два шелковых кашанских коврика и замечательный, в четыре краски, сарух. Я залюбовался переливчатой игрой оттенков ковра.

Легкий шум шагов раздался сзади. Госпожа Эвелина Барк, непринужденная, веселая, улыбающаяся, подходила ко мне.

– Как это мило, что вы посетили меня. Признаться, я не была уверена в этом. Дела, война… О, эти серьезные вещи могли помешать вам, но тем более приятен ваш визит, – пожимая мою руку, сказала она.

Здоровалась она типично по-американски, крепко тряхнув мою руку и кивая не головою вниз, как обычно здороваются все, а подбородком вверх, типично американская манера приветствия.

Мы сели. Она пододвинула столик на колесиках. Индийские пахитоски с опиумом, американские сигареты и изящные лахиджанские коричневые пигмейки лежали в цветном лакированном ларце.

– Курите, – сказала она. – Я очень люблю курить, это то немногое, что еще оставила нам цивилизация, не изменив самой сути этого очаровательного порока.

– Почему же порока? – удивился я.

– Так говорили наши бабушки, – засмеялась хозяйка, – говорили и сами покуривали тайком от мужей… Это было свойственно старой, послевикторианской Англии и Америке…

– А теперь? – спросил я.

– Сейчас определенных устоев нет. Каждый делает так, как хочет, вернее, как хочет и может. Так лучше, во всяком случае легче жить. Первая мировая война положила начало этому принципу. Она разрушила стройный мираж государственного здания страны и незыблемую веками семейную крепость… Увы, эти могучие сооружения заколебались при первых же выстрелах войны 1914 – 1918 годов, а окончательно разлетелись в прах под натиском урагана вашей революции.

– Как так? – делая удивленные глаза, спросил я.

– Не старайтесь казаться наивным. Если достаточно респектабельная и укрощенная Наполеоном французская революция столетие колебала умы Европы и вызывала подземные толчки, то какое землетрясение охватило нас в результате Октября 1917 года! О-о! Каждая женщина у нас закабалена семьей, мужем, детьми, законами, церковью, положением в обществе, традициями, литературой, которую ей с пяти лет подсовывают бабушка, школа и мать. И, как все закабаленные люди, мы рвемся к свободе. Вот почему ваша революция сыграла исключительную роль…

– Что же будет теперь, после второй мировой войны? – спросил я.

– Не шутите, – строго сказала Барк. – Что будет, я не знаю, только того, что было до нее, не будет, – и в области политики, и в области труда, и в области семьи и брака… Весь мир нуждается в коренных социальных преобразованиях.

– Вы демократка? – спросил я.

– Нет. Я прогрессивной партии и думаю, что эта партия единственно правильная у нас, и чем она скорее и решительней покончит с прошлым, тем легче будет дышать народу в нашей дорогой стране. По своему укладу жизни, по идеям и стремлениям я космополитка. Я люблю жизнь, и где мне хорошо, – там моя родина, кто дорог мне, – тот мой соотечественник, но… – она рассмеялась, – довольно, ради бога, политики. Я оказалась плохой хозяйкой и замучила вас ненужной болтовней. Скажите, у вас есть с собою русские папиросы?

– О да, мистрис Барк, прошу вас, – я протянул ей портсигар с папиросами «Казбек». Она отложила пахитоску и, взяв «Казбек», сильно и с удовольствием затянулась.

– Я люблю русские папиросы. Они крепче и ароматнее турецких. Их можно сравнить разве только с лучшими сортами настоящего египетского табака. Да… я забыла поблагодарить вас за ту чудесную шкуру зверя, которую вы помогли мне купить на базаре.

– Меня уже благодарила ваша камеристка, мадам, – засмеялся я.

– Зося? О-о, эта лукавая девочка всегда перебежит мне дорогу! Пойдемте, я покажу вам наш общий трофей, он еще не совсем отделан, но тем не менее я повесила его.

Мы встали. В дверях мелькнула Зося. Хозяйка что-то тихо сказала ей. Зося утвердительно кивнула головой.

Кабинет госпожи Барк был и деловым и нарядным. То и другое как-то хорошо и уютно сочеталось между собой. Было много книг, стоял большой глобус, несколько географических карт висело по стенам. Над креслом письменного стола, оскалив зубы, свешивался знаменитый мазандеранский зверь, шкурой которого пугали прохожих удалые врали на базаре.

Я потрогал клыки тигра.

– Не хотел бы попасть в лапы этого великана, – сказал я, – а вы знаете, мистрис Барк, что ведь не только шкура этого зверя была трофеем на базаре, но и еще…

– Что ж именно? – спросила она. Ее красивая рука держала папиросу и почти касалась моих пальцев.

– Вот эта записная книжка. Именно она заставила меня, отложив все дела, сегодня быть у вас, – сказал я, доставая изящный блокнотик, найденный на майдане.

– Ах, как это чудесно! – вскрикнула она, схватив мою руку. – Я, оказывается, вдвойне ваш должник… Вы даже не можете себе представить, как я была огорчена, заметив пропажу книжки… Уже через двадцать минут я послала на розыски моего спутника, помните, молодого лейтенанта, но все было тщетно. Я очень, очень благодарна вам. Скажите, как вы нашли?

Я вкратце рассказал о нашедшем книжку персе.

– Вы даже не представляете себе, дорогой полковник, как много вы сделали, вернув ее. А вы просмотрели ее? – спросила госпожа Барк.

– Я мельком пробежал ее, но, признаюсь, не очень внимательно.

– Женские записи… они понятны только самой владелице блокнота. Кстати, вас не удивило?.. – она вдруг замолчала, пытливо глядя на меня.

– Что именно? Кажется, ничего, – сказал я.

– Фамилия польской дамы, Генриэтты Янковецкой, написанная на первой странице книжки?

– Ах, это… – сказал я равнодушно. – Нет, я не придал этому никакого значения.

– Напрасно, – засмеялась госпожа Барк, – мне кажется, что вы еще обратите внимание на эту даму…

– Почему? – спросил я, делая вид, будто не замечаю двоякого смысла ее слов.

– Потому, что эта дама здесь и она очень, очень красивая женщина, мимо которой не проходит равнодушно ни один мужчина.

Я видел улыбающееся, приветливое лицо мистрис Барк, чувствовал на себе ее ласковые бархатные глаза, слышал спокойный тон обычной светской болтовни, но понимал, что идет тонкая, неуловимая игра и что за мною наблюдает умный и опасный противник.