В объятиях Шамбалы - Мулдашев Эрнст Рифгатович. Страница 75

Я споткнулся о камень, и чуть было не упал. Я сверил направление хода с азимутом. Под ногами опять захрустели тибетские камни.

— Эх! Как легко идется-то! — послышался сзади голос Селиверстова — Да уж, — прокряхтел Рафаэль Юсупов.

— Вы что, устали что ли, Рафаэль Гаязович? — начал интриговать Селиверстов.

— Да нет, иду.

— Нет, скажите, Вы устали все-таки?

— Слегка…

— Моя бабушка говорила — «умрем — отдохнем».

— К чему это?

— Да так…

— Вы, Сергей Анатольевич, сказали это не зря. Так ведь?

— Да нет, просто так сказал.

— Вы определенно что-то имели в виду!

— Нет, не имел. Сказал, да и все.

Ну ладно тогда. А то… и накаркать можно!

Стрелка компаса вела по тибетскому плоскогорью. Город Богов, в центре которого стояла Башня Шамбалы, отдалялся от нас.

— Скоро мы доберемся до цивилизации. Там нас встретят «цивилизованные» люди, которым мы начнем доказывать, что Город Богов существует на самом деле, и что… и что… там, когда-то в глубокой древности, происходили события, равных которым не было в истории человечества, и что… и что… наши истоки исходят из Тибета, где… где… где… — стали «заикаться» мои мысли, как бы не желая преждевременно подводить итог экспедиции.

Опять вспомнились эти самые игроки в «золотую лихорадку», рисующие сюжеты жизни, и мне сразу представилось, что они, будучи тоже божьими созданиями, хотят главного — любви, но, по причине своей духовной неразвитости, не знают, что это такое — любовь-то. Они с дурости путают любовь, как таковую, с желанием, чтобы все до одного влюблялись в нее (или в него). У них, «золотых сюжетчиков», конечно же, не всегда это получается, поскольку романтичных дураков слишком мало по жизни. И каждый романтичный дурак, способный влюбиться в «сюжет», ценится на вес золота. Эх, если бы основная масса населения состояла из романтичных дураков! Влюбляй в себя одного за другим и ходи королевой — Королевой Любви! Вот где счастье-то!

И надо прямо сказать, что символ королевы (или короля) Любви очень привлекателен. Он более сладок, чем, например, символы «Мистера-Деньги» или «Мисс-Популярность», так как здесь задействуется главное, идущее от самого Бога, — Любовь. А все божьи создания хотят быть ближе к Богу!

Любви хотят все: и умные, и глупые, и красивые, и некрасивые, и молодые, и старые. Люди готовы отдать все — и деньги, и положение и многое другое — за Любовь. В сравнении с Любовью меркнут даже Жадность и Зависть, так что даже какой-нибудь законченный жмот способен отдать все «злато, над которым чахнет», за Любовь. Это непонятное чувство, называемое Любовью, может творить чудеса.

Но Любовь, будучи беспредельно заманчивой, может подмениться псевдолюбовью, главным вариантом которой является хорошо нам известная «всенародная любовь» к вождю, товарищу генеральному секретарю, дуче, фюреру, любимому руководителю и тому подобным лидерам. Но тоталитарный лидер, «славный путь» которого озарен лучами безграничной власти, в руках которого сосредоточены все деньги, весь интеллектуальный потенциал и все достижения науки, все равно чего-то хочет. Хочет, хочет и еще раз хочет! Он не спит ночь, вторую, третью… ворочая на сверкающей белизной постели свое рыхлое тело с кратерообразным пупком, и думает — «Чего же я хочу?». Наконец к нему приходит «гениальная» догадка, что он хочет любви. Он, вождь (или дуче) намекает об этом своим слугам в ранге, например, премьер-министра, и… вскоре к нему, под вечер, приводят объект любви в виде прожженной б…. бабы, которая технично начинает ласкать его «отработанным способом». Вождь, конечно же, слушается, и даже от волнения начинает ковыряться в своем кратерообраз-ном пупке, но элегантно (пусть даже тяп-ляп) совершает то, что положено не просто настоящему мужчине, а «сверхна-стоящему» мужчине, как волшебную музыку слушая при этом душераздирающие крики, свидетельствующие, конечно же, о ее «беспредельном возбуждении».

Потом ему, вождю (или дуче) приводят еще одну такую «влюбленную» в него, потом — третью, четвертую… и… у него возникает желание, чтобы его любили (вернее, были влюблены) все женщины страны. А потом, когда вождь (или дуче) полностью утверждается во мнении, что все женщины от него без ума, то у него возникает желание охватить вторую половину общества — мужскую… возможно даже и не в «голубом варианте», а просто так, чтобы любили, да и все. Так и возникает «всенародная любовь», сладость которой беспредельно высока и не идет ни в какое сравнение с сексом.

Но «всенародной любви» хочется все больше и больше, хочется, чтобы все люди думали только о нем, любимом… что вождь, наконец, кивает, когда ему предлагают при жизни поставить памятник до неба, естественно, скрыв всякие там недостатки типа… кратерообразного пупка.

Люди, когда думают о Любви, почему-то напрочь забывают о том, что надо, прежде всего, любить самому, а уж потом желать любви к самому себе. Люди боятся любить сами, катастрофически боятся дарить Любовь! Почему?!

Да потому, что настоящая Любовь в Душе обязательно требует Чистоты. А Чистота — вещь сложная — с жадностью, стервозностью и завистливостью Чистым не стать.

А как стать Чистым? Как? Да очень просто — надо чисто мыслить, потому что именно в мысли заложена чистота человека. Человек с грязными мыслями чистым не станет.

В каждом из нас сидит и превалирует Человек-Пространство, который так хочет, так хочет стать тоже «Сыном Бога», как и его вечный собрат — Человек-Время, но… для достижения этого нужно пройти много-много испытаний и нужно много-много времени, а самое главное — нужно осознать то, что важнейшим критерием прогресса является Чистота Помыслов. Если это произойдет, то Создатель, наверное, скажет: «Да, Мир Пространств освоен… по-божески!».

А пока… пока мы рисуем, рисуем жизнь. И еще много-много времени пройдет, пока мы станем просто жить, а не «рисовать жизнь». А чтобы перестать «рисовать жизнь», надо, прежде всего, перестать путать настоящую Любовь с любовью к себе. Ведь в основе настоящей Любви лежит Чистота, а в основе любви к самому себе — самый страшный грех — считать себя Богом. Настоящая Любовь — от Бога, а эгоистичная любовь — от Дьявола.

В моей голове опять пронеслись всевозможные люди в малиновых рубашках и черных кальсонах, «золотые женщины» разного пошиба, и я… как-то сразу понял, что люди не виноваты в том, что они рисуют жизнь и рисуют любовь.

В этом их слабость — в желании рисовать в угоду вездесущему греху — считать себя Богом, ведь грех этот очень силен, очень, и по силе даже сравним с силой Любви, поэтому люди и… носят золото. Но надо с ним бороться, с этим грехом, сильно и упорно бороться и… бороться, прежде всего, с Самим Собой Великим. Тогда не будут появляться мужчины в малиновых рубашках, женщины в «золотом обрамлении», вожди (или дуче) и многое тому подобное, исходящее от величайшего греха.

От этих мыслей мне стало даже весело. Я шагал по Тибету, весело шагал. В голове всплыло четверостишье из моего стихотворения о женщинах:

Нарисованной быть хочет, А с картины, кто захочет, Может копию отснять И другую мисс обнять…

Мне страстно захотелось быстрее оказаться в моем родном городе Уфе и взглянуть в глаза женщинам. Мне почудилось, что по всей улице идут люди, освещая ее влюбленными друг в друга глазами. Я представил влюбленные глаза и… мне показалось, что все-таки таких глаз становится все больше и больше. Что же, Человек-Пространство совершенствуется.

А еще мне показалось, что люди Шамбалы давно уже научились по-настоящему любить.

Мы дошли до места, где когда-то стояла наша палатка и откуда мы уходили в загадочный Город Богов. Я оглянулся — Башни Шамбалы уже не было видно.

Мы поставили палатки. Сварили нехитрый ужин. Выпили по чуть-чуть спирта. Желудок почти не болел.

— Ребята! Завтра я пойду к Месту Голодного Черта… один, — сказал я.

Глава 20. К Месту Голодного Черта

Утром следующего дня я проснулся раньше обычного, что со мной бывает редко. Обычно меня надо будить громким криком в ухо «Подъем!» или (что очень противно) щекотанием. Когда я все-таки встаю (а это случается каждый день), я минимум час хожу как зомби, ничего не соображая, — куда уж тут сделать зарядку или умыться, окропив водой хотя бы кончик носа, в туалет сходить — и то лень, — приходится терпеть.