Правила игры - Мун Элизабет Зухер. Страница 30

— Уведите ее, смотрите, чтобы руки у нее все время были в наручниках. Начинайте с четверки. Пока только физиологический раствор, ничего больше.

Ничего больше. И как долго? Вдруг она поверила. Все происходит на самом деле, все правда, но… не может быть! Ее грубо подтолкнули вперед, она ступала на пол босыми ногами и ощущала каждую неровность, которую раньше скрадывали ботинки. Она замерзла, но еще дрожала от страха, страха, который раньше никогда не могла понять, хотя читала много старинных книг из библиотеки отца и смотрела много разных фильмов на кубах.

В каюте четверо мужчин уложили ее на койку, совершенно не обращая внимания на ее сопротивление, крепко-накрепко закрепили руки в наручниках по бокам койки, ноги тоже связали. Брюн попробовала разжалобить их взглядом: «Ослабьте кляп, на секундочку, пожалуйста, пожалуйста!» Они только ухмылялись, самодовольно и удивленно. Вошел еще один, взял ее руку, точным движением ввел под кожу иглу номер четыре. Она уставилась на бутыль с физиологическим раствором, которую подвесили за крюк наверху.

— Когда мы будем готовы, — сказал один из них с улыбкой, — то усыпим тебя. Добро пожаловать в реальный мир.

Брюн ненавидела их всех, терпеть не могла, но что толку.

Она заснет… все будет как во сне, даже когда она проснется. Плохой сон, страшный. Она пойдет потом, расскажет обо всем Эсмей и извинится за то, что смеялась над ней когда-то. Она…

Проснулась она из-за того, что почувствовала боль. Она стряхнула с себя остатки сна. Во рту никакого кляпа, можно спокойно дышать. Неужели они… Но вот он, язык, она его чувствует, правда, какой-то слишком большой, словно ему тесно во рту. Значит, нет. По крайней мере пока еще нет. Она сглотнула. Как больно, все горло как открытая рана. Осторожно огляделась. Никого… руки прикованы к краям кровати, капельница на месте, но никого из пиратов не видно. Она вздохнула с облегчением… а-а-а.

И застыла в ужасе. Ни звука. Попробовала снова, потом еще раз. Ни звука, только воздух свистит в горле. И страшная боль. Она попробовала шептать и обнаружила, что может складывать слова, может шипеть и цокать (хотя от этого боль в горле становилась просто невыносимой), но звуков не получалось, ее бы не услышал даже человек, находившийся рядом.

В этот момент открылась дверь, и вошел тот, кто вводил ей подкожно иглу.

— Тебе надо пить, — сказал он и поднес ей ко рту соломинку. — Глотай.

Что-то холодное, с привкусом мяты. Глотать она может, а вот говорить — ни слова. Сначала горло разболелось еще больше, потом понемногу успокоилось.

— Ты догадалась, что мы с тобой сделали, — сказал мужчина. — Перерезали голосовые связки. Язык оставили на месте, ты сможешь есть, пить и все остальное, для чего нужен язык. А говорить не будешь. И не волнуйся, теперь уже ничего не срастется. Мы специально так делаем.

Все-таки это должен быть сон, но уж слишком все похоже на правду. Она чувствует, что ей холодно, ведь она не одета, чувствует, как затекло все тело от того, что так долго лежит в одном положении, чувствует боль в горле, и потом… эта тишина, когда она пытается говорить. Она попробовала прошептать несколько слов, но он закрыл ей рот рукой.

— Прекрати. Ты никогда не должна разговаривать с мужчинами, никогда. Если только посмеешь кривляться, будешь сразу наказана.

Но это же не кривляние, это общение. Неужели он этого не знает?

— Нас не интересует то, что ты можешь сказать. Потом, если будешь себя хорошо вести, мы разрешим тебе разговаривать одними губами с другими женщинами, и то только на женской половине. Но не теперь. И никогда ты не будешь разговаривать с мужчинами. А теперь мне нужно тебя осмотреть. Делай то, что я скажу.

Это был полный медицинский осмотр, но делал он все достаточно аккуратно. Очень похоже на то, как ее осматривали врачи в клиниках отца. Результаты осмотра он наговаривал вслух на магнитофон. Брюн узнала, что теперь ее называют «пленницей номер четыре, не девственницей, потаскушкой, генномодифицированной и способной к воспроизводству». На секунду она обрадовалась, что он допустил ошибку, но он продемонстрировал ей контрацептивный имплантант, и Брюн поняла, что его попросту удалили. Она даже чувствовала, как болит от надреза левая нога, видимо, до этого она не ощущала боли из-за всех лекарств, которыми ее пичкали. Значит, она может забеременеть, особенно если им известны препараты, повышающие репродуктивные функции организма. Скорее всего известны.

Когда осмотр был закончен, он позвал остальных. Ее отнесли в другую каюту, большую по размерам, но почти совершенно пустую. Ни одного предмета, который можно использовать как оружие. Руку закрепили в наручнике у края кровати, на этот раз только одну. Рядом с кроватью оставили тюбик питательного геля и канистру с питьевой водой. Она забылась на какое-то время, а когда пришла в себя, в каюту вошел командир с тем человеком, который ее разбудил.

— Ну, как долго?

— Она будет в порядке дня через два-три, но овуляция наступит не раньше, чем дней через двенадцать—четырнадцать. Я ввел ей препараты, но нужно время.

— Когда она окрепнет, поместим ее вместе с девчонкой и маленькими. Пусть учится шить, вряд ли она умеет это делать, так же как и девчонка.

Он подошел к кровати.

— Теперь ты знаешь, что я говорил правду. Конечно, ты мне не верила, ты же привыкла жить с лжецами. Теперь следующий урок. Ты уже не прежняя. Никто никогда больше не назовет тебя твоим старым мерзким именем. Там, куда ты попадешь, никто его знать не будет. Сейчас у тебя вообще пока не будет имени. Ты потаскуха, потому что не девственница, но и не жена. А потаскухой может наслаждаться любой. Когда родишь третьего ребенка (если ты еще кому-нибудь приглянешься и будешь хорошо себя вести), ты сможешь стать младшей женой.

Он ушел и увел с собой второго. Брюн не успела даже про себя выругать их как следует. Ей хотелось плакать, но слез уже не было. Девушку охватило отчаяние, все вокруг казалось мрачным и беспросветным. И никуда не деться, к тому же она так устала.

Она снова заснула, потом проснулась. Горло по-прежнему болело, она пососала гель из тюбика, и от прохладной пищи боль немного улеглась. Хорошо, что ее переведут в другую каюту. Если ей придется вот так лежать все время в одиночестве, она просто с ума сойдет. Присутствие других женщин, пусть даже принадлежащих этим монстрам, все же лучше.

Хэйзел подняла глаза от малышей, но только до пояса стоявших перед ней мужчин, выше она смотреть не осмеливалась. Она прямо-таки остолбенела, увидев среди них обнаженные женские ноги. Пираты говорили ей про эту женщину, и Хэйзел очень жалела ее, но она сильно испугалась, потому что они показывали ей картинки и рассказывали, что сделали с этой женщиной, а потом пригрозили, что с ней и с малышками сделают то же самое, если Хэйзел посмеет их ослушаться. Женщину подтолкнули к тюфяку у стены. Хэйзел оттащила девочек назад в угол. Женщина была очень бледна, и на белой коже резко проступали синяки и царапины. На ноге и на шее у нее были свежие красные шрамы. Девочке совсем не хотелось смотреть на ее лицо, но у женщины были такие пронзительные голубые глаза, они так настойчиво смотрели на Хэйзел и, казалось, ждали от нее ответа.

— Девчонка, будешь присматривать за этой. Корми ее. Следи, чтобы она ела, пила и ходила в туалет. Смотри, чтобы она умывалась. Но разговаривать с ней нельзя. Понятно?

Хэйзел кивнула. Ей уже так много раз повторяли, что, если она будет разговаривать с этой женщиной, с ней сделают то же самое. И с малышками тоже. Она не может позволить себе такого.

— Научишь ее шить, если она не умеет. Сделай ей приличное платье. Материю мы принесем.

Хэйзел снова кивнула. Они ушли. Женщина осталась в каюте. Хэйзел потянулась в угол, аккуратно, чтобы не заголить ноги, и вытащила на середину пакет с едой. Она протянула женщине тюбик с пастообразным концентратом. Женщина закрыла рот рукой и отвернулась. Хэйзел вернулась в угол к малышкам. Те во все глаза смотрели на странную женщину.