Агнец - Мур Кристофер. Страница 24
— Я люблю тебя, Джошуа.
— Я люблю тебя, Мэгги, — ответил я. И она слегка разжала кольцо своих рук.
— Я не смогла бы выйти за Иаакана, не… я не смогла бы отпустить тебя, не… сказав тебе об этом.
— Он знает, Мэгги.
Тут она совсем от меня отстранилась.
— Шмяк?
— Ой-ёй…
Мне показалось, она сейчас завопит, вскочит и убежит, сделает сотню разных вещей, что скинут меня с небес в преисподнюю, но через секунду она вновь прижалась ко мне.
— Спасибо, что ты здесь, — сказала она.
Мы вышли на рассвете, и наши отцы проводили нас до самых врат Сефориса. При расставании мой дал мне молоток и зубило, чтобы я положил себе в котомку.
— С ними всегда сможешь заработать на еду, где бы ни оказался.
Иосиф дал Джошуа деревянную миску.
— Из нее всегда сможешь есть то, что заработает Шмяк. — И он подмигнул мне.
У врат Сефориса я в последний раз поцеловал отца. У врат Сефориса мы расстались с отцами и вышли в мир, чтобы отыскать в нем трех мудрецов.
— Возвращайся, Джошуа, и освободи нас, — крикнул нам в спину Иосиф.
— Ступай с Богом, — сказал мой отец.
— Ступаю, ступаю, — крикнул в ответ я. — Вот он тут рядом.
А Джошуа ничего не сказал — и не говорил, пока солнце не поднялось по небосводу и мы не остановились передохнуть и испить воды.
— Ну? — спросил Джош. — Она догадалась, что это ты?
— Да. Не с самого начала, но до того, как мы расстались. Она все поняла.
— Рассердилась на меня? — Нет.
— Рассердилась на тебя? Я улыбнулся:
— Нет.
— Пес! — сказал он.
— Знаешь, Джош, вообще-то надо было спросить ангела, что он хотел сказать своим «ты не познаешь ни единой женщины». Это ведь самое важное.
— Теперь ты понял, почему я не мог к ней пойти.
— Да. Спасибо.
— Мне ее не хватает, — сказал Джош.
— Ты себе не представляешь, — сказал я.
— Все подробности. Я хочу знать все подробности.
— Но тебе их знать не полагается.
— Ангел не это имел в виду. Рассказывай.
— Не сейчас. У меня еще на руках ее запах. Джошуа пнул ком глины.
— Я злюсь на тебя, я рад за тебя или я ревную? Не знаю. Выкладывай!
— Джош, вот сейчас впервые, сколько себя помню, я счастлив, что я — твой друг, а не ты сам. Можно, я еще немного порадуюсь?
Теперь, вспоминая ту ночь с Мэгги за синагогой, когда мы остались вместе до самого утра, когда любили друг друга снова и снова и, наконец, уснули голышом на кучке нашей одежды, — теперь, когда я вспоминаю об этом, мне хочется сбежать отсюда, из этой комнаты, от этого ангела и от его работы, найти озеро поглубже, нырнуть в него и спрятаться от ока Господня в темном иле на самом дне.
Странно.
Часть II
ПРЕВРАЩЕНИЕ
Иисус был добрый малый — зачем ему вся эта срань?
Глава 9
Надо было разработать план, а уж потом бежать из номера. Теперь я это понимаю. А тогда выскочить за дверь в объятья милой свободы само по себе казалось планом. Добрался я до вестибюля. Нет, вестибюль отличный, прямо как во дворце, но в смысле свободы маловат. Прежде чем Разиил втащил меня обратно в лифт, чуть не вывихнув мне плечо, я заметил в вестибюле чрезмерное количество стариков. Вообще-то, по сравнению с моим временем, стариков тут везде чрезмерное количество — ну, не в телевизоре, конечно, а во всех остальных местах — навалом. Народ, вы что, умирать разучились? Или всех молодых людей загнали в телевизоры и в мире не осталось ничего, кроме седин да морщин? Вот в мое время, если встретил сорок лет и зим, пора думать о том, как двигаться дальше, молодым место уступать. Если тянешь до пятидесяти, плакальщики на тебя уже гаденько косятся при встрече, словно ты их разорить надумал. Тора утверждает, что Моисей дожил до ста двадцати. Мне кажется, дети Израилевы шли за ним только ради того, чтоб посмотреть, где он свалится. И наверняка ставки делали.
Если мне удастся сбежать от ангела, зарабатывать на жизнь профессиональным плакальщиком я не смогу, раз публика тут настолько неучтива, что отказывается помирать. Да и в любом случае придется учить новые погребальные песни. Пробовал заставить ангела смотреть МТВ, чтобы я освежил свой музыкальный лексикон, но даже с даром языков научиться разговаривать на хип-хопе я не в состоянии. Почему, например, царапать и ломать может кто угодно, а читать чушь — нет? Почему «лять» всегда женского рода, «мамашка» — всегда мужского, а «сука» может быть всякого? Сколько челов бывает в тусе, что такое «пырбаба ёперный бабай», почему овца — отстой, бычье — отстой, а овцебы-чье вдруг бывает ништяк, и нужно ли мне быть глючным салом, чтобы стать бомбой, или для этого достаточно просто быть глупым? Не буду я отпевать ничьих дохлых мамашек, пока не пойму.
Путешествие. Странствие. Поиск волхвов.
Сначала мы отправились на побережье. Ни Джошуа, ни я раньше моря не видели, поэтому, как только мы перевалили гору у самой Птолемаиды и перед нами раскинулась безбрежная синь Средиземноморья, Джош упал на колени и вознес хвалы отцу своему.
— Отсюда край света можно увидеть, — сказал Джошуа.
Я прищурился от слепящего солнечного света и попробовал действительно высмотреть его край.
— Похоже, он закругляется, — сказал я.
— Чего? — Джош обшарил взглядом горизонт, но никакой кривизны, кажется, не заметил.
— Край света выглядит скругленным. Наверно, он и есть круглый.
— Кто круглый?
— Свет. Мне кажется, мир — круглый.
— Конечно, круглый. Как тарелка. Дойдешь до края — можно упасть. Это любой моряк знает, — изрек Джошуа с непререкаемым авторитетом.
— Да не как тарелка круглый, а как шар.
— Не говори глупостей. Если бы мир был круглый, как шар, мы бы с него соскальзывали.
— А если он липкий? — возразил я.
Джошуа поднял ногу и осмотрел подошву сандалии. Перевел взгляд на меня, потом — на землю.
— Липкий?
Я исследовал собственную подошву, надеясь, вероятно, обнаружить клейкие сопли, вроде плавленого сыра, что удерживали бы меня на земле. Когда твой лучший друг — Сын Божий, устаешь проигрывать ему все споры.
— Если этого не видно, еще не значит, что мир не липкий.
Джошуа закатил глаза.
— Лучше пошли купаться. — И он ринулся с горы вниз.
— А как же Бог? — спросил я. — Его же ты не видишь. Джош остановился на полпути и простер руки к сиянию аквамаринового моря:
— Правда, что ли?
— Паршивый аргумент, Джош. — И я побежал по склону за ним, крича на ходу: — Если не будешь стараться, я больше не буду с тобой спорить. А может, липкость — как Бог? Сам же знаешь, как он бросает наш народ и продает его в рабство каждый раз, когда мы перестаем в него верить. Может, и липкость такая же. Перестанешь верить, что она есть, — сразу в небо улетишь.
— Хорошо, что тебе есть во что верить, Шмяк. Я ныряю.
Джош побежал по пляжу, скидывая на ходу одежду, а потом голым прыгнул в волны прибоя.
Позже, до тошноты наглотавшись соленой воды, мы направились по берегу к Птолемаиде.
— Я не думал, что оно такое соленое, — сказал Джошуа.
— Ну да, — подтвердил я. — По виду и не скажешь.
— Ты еще сердишься на меня? Что мне твоя теория круглой и липкой земли не понравилась?
— Я и не рассчитывал, что ты поймешь, — ответил я, стараясь, чтобы прозвучало солидно и по-взрослому. — Ты ведь у нас девственник и все такое.
Джош остановился, схватил меня за плечо и развернул к себе.
— Всю ночь, которую ты провел с Мэгги, я молился отцу своему, чтобы изгнать мысли о вас. И он не ответил мне. Это как засыпать на терновой постели. С тех пор как мы ушли оттуда, я пытался забыть, а ты снова и снова швыряешь мне это в лицо.
— Ты прав, — ответил я. — Я не учел, какие девственники чувствительные.
И тут еще раз — но далеко не последний — Князь Мира заехал мне в глаз. Костлявый кулак каменотеса рассек всю правую бровь. Ударил он гораздо сильнее, чем раньше. Помню белых чаек в небе надо мной, перышки облаков. Помню, как пена прибоя плескала мне в лицо, забивая уши песком. Помню, как думал: надо бы встать и двинуть Джоша по башке как следует. Помню, думал: но вот встану я и Джош ударит меня снова. А поэтому я еще немного полежал и подумал.