Агнец - Мур Кристофер. Страница 66

— Я из Галилеи. Это в Израиле.

— Ни разу не слыхала. Это далеко? — Она скользнула рукой мне под рубаху и принялась выбирать рисинки из моего пояса, то и дело проводя мне ногтем по мышцам живота и роняя зернышки обратно в миску.

— Очень далеко. Я приехал сюда с другом, чтобы обрести священное древнее знание, ну и всякое такое.

— И как зовут тебя?

— Шмяк… то есть левит по прозванью Шмяк. Мы в Израиле этим самым «прозваньем» часто балуемся.

— Следуй за мной, Шмяк, и я покажу тебе кое-какое священное и древнее знание. — И она зацепила пальцем мой пояс и вошла в ближайшую дверь, почему-то в совершенной уверенности, что я действительно за нею последую.

Внутри, среди холмов ярких подушек, разбросанных по всему полу, и глубоких ковров, подобных коим я не видел нигде после крепости Валтасара, стояла резная кафедра из камфарного дерева, а на ней лежал громадный открытый кодекс. Книгу переплели в желтую медь, украсили филигранью красной меди и серебра, а страницы изготовили из пергамента столь тонкой выделки, что я прямо не знаю.

Женщина подтолкнула меня к книге и забыла свою руку у меня на спине, пока я оглядывал разворот. Рукописный шрифт был вызолочен и столь причудлив, что я едва различал слова, от которых все равно проку не было, ибо взор мой приковала иллюстрация. Мужчина и женщина. Оба голые, оба совершенные. Мужчина уложил женщину лицом на ковер, ее ноги уцепились за его плечи, а руки она держала за спиной, пока он ее пронзал. Я попытался призвать на помощь все мое буддистское воспитание и дисциплину, чтобы не оскоромиться перед незнакомкой.

— Древняя священная мудрость, — сказала она. — Подарок покровителя. Называется «Камасутра». «Нить Желанья».

— Будда сказал, что желанье есть источник всех страданий, — ответил я, чувствуя себя мастером кунгфу, коим, без сомнения, и был.

— Разве похоже, что они страдают?

— Нет. — Я вострепетал. Слишком много времени провел я вне женского общества. Очень и очень много.

— Хотел бы так попробовать? Вот так пострадать? Со мной?

— Да, — ответил я. Все тренировки, вся дисциплина, весь самоконтроль вылетели из меня с этим коротким словом.

— У тебя есть двадцать рупий? — Нет.

— Тогда страдай. — И она шагнула прочь.

— Вот видишь. Я же тебе говорил.

И она пошла к дверям, унося с собой шлейф ароматов сандала и роз, и бедра ее, покачиваясь, прощались со мною, пока шла она через всю комнату, и браслеты на запястьях ее и лодыжках звенели крохотными храмовыми колоколами, призывая меня поклоняться ей в ее же тайном гроте. У двери она поманила меня пальцем, и я вышел.

— Меня зовут Кашмир, — сказала она. — Возвращайся. Я научу тебя древним и священным знаниям. По странице за один раз. Каждая по двадцать рупий.

И я забрал свои дурацкие, жалкие, бесполезные рисинки и пошел к своим святым, дурацким, бесполезным, дурацким друзьям мужского пола, торчавшим на береговом утесе.

— Я принес тебе риса, — сказал я Джошу, взобравшись по стене в свою нишу. — Теперь Мельхиор может провернуть свой фокус с рисом, и на ужин нам хватит.

Джош сидел на карнизе, сложив ноги в позу лотоса, а руки — в мудру сострадательного Будды.

— Мельхиор учит пути Божественной Искры, — ответил он. — Сначала ты должен угомонить свой разум. Именно поэтому требуется столько физической дисциплины и внимания к дыханию. Ты должен все так контролировать, чтобы иллюзия тела не мешала тебе видеть.

— А чем это отличается от того, что мы делали в монастыре?

— Разница тонкая, но есть. Там разум мчался на волне действия, и ты мог медитировать, прыгая по тренировочным кольям, стреляя из лука, сражаясь на мечах. Цели не было, ибо негде больше быть, кроме как в настоящем моменте. А здесь цель — видеть дальше этого момента, заглядывать в душу. И мне, кажется, там что-то приоткрылось. Я учусь разным позам. Мельхиор говорит, совершенный йог умеет продевать все тело через обруч диаметром с голову.

— Здорово, Джош. Главное — полезно. Но знаешь, я тут с одной женщиной познакомился. — Я перескочил на Джошев карниз и рассказал, как провел день: о женщине, о «Камасутре» и о том, что, кажется, это и есть та самая древняя духовная информация, без которой молодому Мессии — никак. — Ее зовут Кашмир, а это значит — мягкая и дорогая.

— Но она же блудница, Шмяк.

— Когда ты просил меня помочь тебе научиться сексу, блудницы тебя как-то иначе волновали.

— Они меня и сейчас не волнуют. Просто у тебя денег нет.

— У меня такое чувство, что я ей понравился. Вот я и подумал: может, она даст мне pro bono, если ты понимаешь, к чему я клоню? — Я ткнул его локтем в ребра и подмигнул.

— Ты имеешь в виду — «для блага общества», да? Латынь забыл? Pro bono это и означает [6].

— Ой. А мне казалось, что-то другое. Нет, для блага общества она мне не даст.

— Да, это вряд ли, — согласился Джош.

На следующий день первым делом я отправился в Никобар, полный решимости найти работу, однако к полудню очутился на обочине рядом со слепым и безногим мальчуганом-попрошайкой. На улице вовсю торговались, заключали сделки, наличные деньги обменивали на товары и услуги, а мальчишке то и дело перепадала сдача. Меня поразило, сколько уже накопилось в его миске, — хватило бы на целых триетрани-цы «Камасутры». Нет, у слепого я бы красть ни за что не стал…

— Слушай, Пострел, похоже, ты немного устал. Хочешь, посторожу твою мисочку, а ты пока передохнешь?

— Убери свою лапу! — Пацан поймал меня за руку — меня, мастера кунг-фу. Поспел пострел… — Я знаю, чего ты задумал.

— Ладно, ладно. А хочешь, я тебе фокусов покажу? Крибле-крабле-…

— Ага, хочу, аж хохочу. Я же слепой.

— Мое дело предложить.

— Я сейчас цехового старосту позову, если ты отсюда не свалишь.

И я свалил — отчаявшийся, сломленный, и денег у меня не было даже на поля от страницы «Камасутры». Я дотащился до утесов, вскарабкался в свою норку и решил было утешиться остатками холодного риса после вчерашнего ужина. Я развязал котомку и…

— А-а-а-ййй! — Я отскочил, едва не сверзившись с высоты. — Джош, ты чего там делаешь?

Из котомки выглядывала блаженная физиономия моего друга, и лицо его с обеих сторон, как огромные уши, украшали подошвы его же ног. Кроме того, в глубине мешка виднелись одна рука, мой пузырек с инь-яном и баночка мирры.

— Вылезай оттуда сейчас же. Ты как вообще туда забрался?

Про наши котомки я вам уже рассказывал. Греки называли их кошелями, а вы бы, наверное, назвали вещмешками. Делались они из кожи, имели длинный ремешок — перекидывать через плечо, — и, наверное, если б вы меня раньше спросили, я бы ответил, что да, человека в такой засунуть возможно — только не одним куском.

— Мельхиор научил. Я все утро тренировался. Хотел тебя удивить.

— Тебе удалось. А вылезти можешь?

— Не думаю. По-моему, я бедра вывихнул.

— Ладно. Где мой обсидиановый нож?

— На дне.

— Почему это меня не удивляет?

— Если ты меня отсюда вытащишь, я покажу, что еще умею. Мельхиор научил меня множить рис.

Через несколько минут мы с Джошем сидели на карнизе моей ложбинки под бомбежкой чаек. Чайки слетались на огромную гору вареного риса, наваленную между нами.

— Поразительнее я в жизни ничего не видел. — Разве что по правде увидеть, как они это делают, все равно не получалось: вот у тебя всего горсть риса в руках, а в следующий миг — целая корзина.

— Мельхиор говорит, у йога на то, чтоб научиться так манипулировать материей, обычно уходит гораздо больше времени.

— Насколько больше?

— Лет тридцать-сорок. По большей части они так и отходят в мир иной, не научившись.

— Так это, значит, вроде исцеления? Часть твоего… э-э… наследства?

— Это не вроде исцеления, Шмяк. Этому научить можно. Если хватит времени.

Я швырнул горсть риса в воздух — чайкам.