Хроники Заводной Птицы - Мураками Харуки. Страница 102

Он был немного ниже меня ростом. На губах – радостная улыбка. Так натурально улыбаются люди, только что услышавшие веселую шутку. Не какую-нибудь вульгарщину, а нечто рафинированное, из тех историй, что уже несколько поколений министры иностранных дел рассказывают на приемах наследным принцам, вызывая вежливые смешочки окружающих. Я хотел представиться, но парень лишь покачал головой из стороны в сторону, давая понять, что в этом нет нужды. Придерживая открывшуюся внутрь дверь, пропустил меня в помещение и, мельком глянув в коридор, затворил ее. При этом не проронил ни слова – только смотрел на меня, чуть прищурившись и как бы извиняясь, что не может говорить, потому что рядом спит нервная черная пантера. Хотя никакой пантерой здесь, конечно, и не пахло – просто у парня почему-то был такой вид.

Я очутился в приемной, где стояли кожаный диван и кресла, весьма удобные с виду, старомодная деревянная вешалка и торшер. В дальней стене помещения была дверь, за которой, видимо, находилась еще одна комната. Рядом с дверью – повернутый от стены простой дубовый рабочий стол, на котором громоздился большой компьютер. Еще один маленький столик – на нем еле-еле помещался телефонный справочник – стоял у дивана. Пол застелен ковром приятной салатовой расцветки. Из невидимых динамиков тихо струились звуки квартета Гайдна. На стенах висели симпатичные гравюры с изображением цветов и птиц. Комната чистая, в идеальном порядке. Во встроенных шкафах по одной стене стояли альбомы с образцами тканей и журналы мод. Хотя обстановка была скромная и не новая, в этой изношенности ощущалось успокаивающее тепло.

Парень провел меня к дивану, а сам сел за стол. Слегка развел руки и повернул их ладонями ко мне, давая понять, что придется немного подождать. Вместо того чтобы сказать: «Извините, надо подождать», парень чуть улыбнулся, а вместо «совсем немного» только поднял вверх палец. Он, похоже, был мастер изъясняться без слов. Я только головой кивнул в знак того, что все понял. Открывать рот в его присутствии было бы вульгарно и совсем не к месту.

Осторожно, словно хрупкую вазу, парень взял лежавшую возле компьютера книгу и раскрыл на заложенной странице. Толстая черная книжка была без суперобложки, поэтому названия я не разобрал, а парень, только открыв ее, с головой погрузился в чтение и вроде даже забыл о моем существовании. Я бы тоже почитал что-нибудь, чтобы убить время, но под рукой ничего не было. Оставалось только сидеть на диване нога на ногу и слушать Гайдна (хотя я не был уверен, что это Гайдн). Неплохая музыка, хотя, как мне показалось, ее звуки, только родившись, тут же таяли в воздухе. У парня на столе кроме компьютера был еще обыкновенный черный телефон, пенал и настольный календарь.

Я был одет примерно так же, как накануне: бейсбольная куртка, джемпер с капюшоном, джинсы, теннисные тапочки. Надел то, что под руку попалось. В этой вылизанной комнате в присутствии красавчика-чистюли мои теннисные тапочки казались особенно непрезентабельными. Впрочем, что значит – казались? Они такими были на самом деле – стоптанные, неопределенного серого цвета, протертые сбоку до дыр. Чего только они на своем веку не повидали! Ведь я целый год каждый день в них ходил. Сколько раз перелезал через стену за домом, вляпывался в собачье дерьмо на нашей дорожке, спускался в колодец. Ничего удивительного, что они вид потеряли. С тех пор как я ушел с работы, мне ни разу не приходило в голову подумать: а в чем я хожу? Посмотрев теперь на то, что у меня на ногах, я воочию убедился, как я одинок, как далеко оторвался от жизни. Надо бы новое что-нибудь купить. Нельзя больше ходить в этих тапочках.

Гайдн кончился. Финал оказался вялый – мелодия будто оборвалась на полуслове. После небольшой паузы зазвучал Бах, какая-то вещь для клавесина (впрочем, и сейчас я не дал бы стопроцентную гарантию, что не ошибаюсь). Я несколько раз клал ногу на ногу, менял их. Зазвонил телефон. Парень заложил страницу полоской бумаги, захлопнул книгу и, отодвинув в сторону, снял трубку. Держа ее возле уха, легонько кивнул головой, поглядел на календарь и сделал в нем пометку. Потом поднес трубку к крышке стола и два раза стукнул по дереву, как в дверь, после чего положил ее обратно на рычаг. Все продолжалось секунд двадцать, и за это время парень не проронил ни слова. Немой он, что ли? Со слухом у него все в порядке – ведь среагировал на звонок и слушал, что ему говорили в трубку.

Какое-то время парень с задумчивым видом смотрел на телефон, потом без единого звука встал из-за стола, подошел ко мне и уселся рядом. Ровненько положил руки на колени. Глядя на его лицо, можно было догадаться, что и пальцы у него – красивые и тонкие. Так и оказалось. Кожа на костяшках собралась в складки. Совсем без складок пальцев не бывает – иначе ими даже не пошевелишь. Но у него складок было совсем мало – необходимый минимум, так сказать. Я тупо глазел на его руки и думал, что он, должно быть, – сын той самой женщины: форма пальцев у них очень похожа. Теперь стали заметны и другие схожие черты: такой же небольшой, слегка заостренный нос, кристально чистый взгляд. Парень снова приветливо улыбнулся. Улыбка на его лице появлялась и исчезала совершенно естественно. Так грот на морском берегу наполняется водой, которую приносит прилив, и спокойно отдает ее, когда волна откатывается назад. Парень поднялся – так же резко, как и сел, – и, повернувшись ко мне, беззвучно зашевелил губами. По артикуляции было понятно, что он хотел сказать: «Сюда, пожалуйста». Я встал и пошел за ним. Отворив внутреннюю дверь, он пригласил меня войти.

За дверью обнаружилась тесная кухонька с мойкой, а за ней – еще одна комната, очень похожая на приемную, где я сидел, только поменьше. Здесь был такой же изрядно потертый кожаный диван, такое же окно. На полу – ковер того же цвета. В центре стоял большой специальный рабочий стол, на нем аккуратно разложены ножницы, ящички с инструментами, карандаши, журналы с выкройками. Тут же – два портновских манекена. На окне – не жалюзи, а плотно закрытые двойные шторы, из ткани и тюля. Верхний свет не включен, поэтому в комнате темновато, как пасмурным вечером. В торшере возле дивана одна лампа не горела. На столике перед диваном – стеклянная ваза с чистой водой, в которой стояли белые гладиолусы, совсем свежие, словно только что срезанные. Музыки в этой комнате слышно не было, стены голые – ни картин, ни часов.

Парень жестом предложил мне сесть. Когда я устроился на диване (он оказался таким же удобным, как тот, что стоял в приемной), он достал из кармана брюк что-то вроде очков для плавания и показал мне. Это действительно были очки, самые обыкновенные – из резины и пластмассы. Почти в таких же я плавал в бассейне. Зачем здесь понадобились очки, я понятия не имел.

– Не бойтесь, – сказал парень. Точнее, не сказал, а произнес одними губами и чуть пошевелил пальцами. Но я все равно его понял и согласно кивнул.

– Наденьте это и не снимайте, пока я сам не сниму. И не двигайте их. Вы поняли меня?

Я снова кивнул.

– Вам никто не причинит зла. Все будет хорошо. Не беспокойтесь.

Я опять ответил кивком.

Парень зашел сзади и надел мне очки. Поправил сзади резинку, проверил, плотно ли прилегают прокладки. От моих эти очки отличались тем, что в них ничего не было видно. Прозрачную пластмассу чем-то наглухо закрасили, и меня окружила плотная – и искусственная – пустота. Я вообще ничего не видел, не знал даже, где торшер. Была иллюзия, что меня самого замазали толстым слоем неизвестно чего.

Парень тихонько положил руки мне на плечи, точно хотел ободрить. Пальцы у него были тонкие и очень деликатные, но вовсе не слабые. Их четкие касания напоминали пальцы пианиста на клавиатуре. Через них мне передавалось дружеское расположение, вернее, не расположение… но что-то очень близкое к тому. «Все будет хорошо. Не беспокойтесь», – говорили мне пальцы. Я кивнул, и парень вышел из комнаты. Послышались его удаляющиеся шаги. Дверь отворилась и закрылась.