К югу от границы, на запад от солнца - Мураками Харуки. Страница 27

Когда делать становилось совсем нечего, я шел в универмаг и покупал там что под руку попадет. Один раз отоварился сразу шестью рубашками. Девчонкам покупал игрушки и кукол, Юкико снабжал бижутерией. Заходил в салон «БМВ» посмотреть на модель М5. Покупать машину я не собирался, но все объяснения продавца выслушивал.

Я несколько недель не находил себе места, пока наконец не смог снова сосредоточиться на деле. Решил: Все! Хватит! — и пригласил дизайнера и оформителя, чтобы поговорить о том, как по-новому оформить интерьер в моих барах. Пришло время кое-что перестроить, а заодно подумать, что дальше делать с этим бизнесом. У баров, как у людей, жизнь идет полосами: то тихо-спокойно, то подходит срок, и надо все менять. Когда дело долго варится только в собственном соку, начинаешь терять энергию, замираешь, как в летаргии. А у меня чутье: я заранее чувствую, какие требуются перемены. Людям и воздушные замки надоедают, если в них ничего не менять. Прежде всего я взялся за бар — надо было избавиться от всяких штуковин и прибамбасов, которыми толком никто не пользовался, переделать все, что мешало замыслу дизайнера, и вообще превратить его в более функциональное заведение. Еще капитально переоборудовать звукоусилительную систему и кондиционеры. Придумать новое меню. Переговорил со всеми работниками, выслушал, что они об этом думают, и составил подробный список того, что и где нужно поправить. Список получился довольно длинный. Я в деталях изложил дизайнеру, каким видится мне новый бар, попросил его нарисовать эскизы и чертежи. Поправил его творение и отдал на переделку. Так повторялось несколько раз. Я выбирал стройматериалы, выбивал из подрядчиков смету, рассчитывал, сколько надо заплатить за работу. Три недели решал, какие в туалетах повесить мыльницы. Бегал все это время по токийским магазинам, чтобы подыскать идеальный вариант. Что называется, горел на работе. Но именно в этом я тогда больше всего нуждался.

Закончился май, на смену ему пришел июнь. А Симамото все не появлялась. Я стал думать, что больше не увижу ее. «Наверное, я не смогу приходить сюда какое-то время», — написала она. Расплывчатость и неопределенность — «наверное», «какое-то время» — угнетали меня больше всего. Может, она и вернется в один прекрасный день, но нельзя же сидеть на месте и ждать у моря погоды. Так и в идиота превратиться недолго. Поэтому я старался чем-нибудь себя занять. Стал чаще ходить в бассейн — каждое утро проплывал два километра без остановки. Потом поднимался в тренажерный зал в том же здании и ворочал там гири, штанги и другие железяки. Через неделю мои мышцы взбунтовались. Стоя у светофора, я почувствовал, что у меня онемела левая нога, и никак не мог выжать сцепление. Впрочем, мышцы скоро привыкли к нагрузкам, которые надежно защищали от лишних мыслей и помогали концентрировать внимание на обыденных, повседневных мелочах. Я избегал абстрактных размышлений и старался максимально собраться, когда делал что-нибудь. Умываться — значит, умываться. Музыку слушать — только серьезно, сосредоточенно. Иначе я бы просто не выжил.

Летом мы с Юкико часто брали детей и уезжали на уикэнд в Хаконэ, на дачу. На природе, вдалеке от Токио, жена и дочки отдыхали в свое удовольствие — собирали цветы, наблюдали в бинокль за птицами, играли в салочки, плескались в речке. Или просто беззаботно дремали в саду. «И ничего-то они не знают», — думал я. А ведь застрянь тогда наш самолет в занесенной снегом Исикаве, и я элементарно мог бы все бросить и остаться с Симамото. Был готов в тот день, не задумываясь, отказаться от работы, семьи, денег. Все мои мысли были о Симамото. Я все не мог забыть, как обнимал ее тогда за плечи, как коснулся губами щеки. Пробовал выбросить ее из головы, вообразить жену на ее месте. Бесполезно. Никто понятия не имел, что творится у меня в голове, так же, как и я никогда не мог догадаться, о чем думает Симамото.

Остаток лета я решил потратить на переоборудование бара. Жена жила с дочками в Хаконэ, я же оставался в Токио — следил за тем, как идут работы, отдавал распоряжения, а в свободную минуту отправлялся в бассейн или тренажерный зал. Приезжал в Хаконэ в конце недели, брал дочек и шел с ними в отель «Фудзия», где тоже был бассейн. Потом обедали все вместе. Ну а вечером наступало наше с Юкико время.

Жизнь катилась вперед, неотвратимо приближаясь к порогу, за которым о человеке говорят: «средних лет». Но пока я был в хорошей форме — ни капли лишнего жира, волосы еще густые и ни одного седого. Организм сбоев пока не давал — вот что значит спорт. Здоровый образ жизни, никаких излишеств и диета. Я никогда не болел, и больше тридцати мне не давали.

Жена любила за меня подержаться — провести рукой по груди, ощупывая выпуклости мышц, погладить плоский живот, потеребить и поиграть тем, что ниже. Она тоже регулярно ходила в зал, но стройнее от этого не становилась.

— Что поделаешь! Это возраст, наверное, — вздыхала она. — И вес вроде уменьшается, а жир с боков никак не сгоню.

— Ты мне и так нравишься. С тобой все в порядке, не мучай себя этой физкультурой, диетами разными. Ты же совсем не толстая, — говорил я. И это была правда. Я в самом деле любил ее полноватое, мягкое тело. Мне доставляло удовольствие гладить ее по голой спине.

— Ничего ты не понимаешь, — качала головой Юкико. — Тебе легко говорить: все в порядке. Знаешь, чего мне стоит не толстеть?

Со стороны могло показаться, что у нас все идеально. Я и сам иногда так думал. Дело мое мне нравится и приносит хороший доход. Квартира на Аояма, дача в Хаконэ, «БМВ», «чероки»... Безупречная, счастливая семья. Жену и дочек я люблю. Что еще человеку надо? Вот подойдут Юкико с девчонками, воображал я, и начнут просить: «Папочка, дорогой! Ну скажи, что сделать, чтобы мы еще лучше стали, чтобы ты еще сильнее нас любил?» А мне и сказать нечего. Всем доволен. Лучшей жизни и представить трудно.

Однако с тех пор как Симамото снова куда-то пропала, временами мне стало казаться, что я живу в безвоздушном пространстве, как бы на Луне. Если я ее больше не увижу, никого у меня на этом свете не останется, перед кем можно душу открыть. Лежу ночью, сон не идет, а перед глазами одно и то же — занесенный снегом аэропорт Комацу. Я надеялся, что со временем воспоминания поблекнут. Ничего подобного. Чем чаще всплывал в памяти тот день, тем отчетливее и ярче рисовалась эта картина. Надпись «задерживается» на табло аэропорта напротив указателя рейса «Дзэнникку»  23на Токио; снег за окном валит так, что в пятидесяти метрах ничего не видно. Симамото, в темно-синей куртке, с шеей, обмотанной шарфом, съежилась на скамейке. Запах ее тела, смешанный со слезами и печалью. Он оставался со мной до сих пор. А рядом тихо посапывала во сне жена. Спит и ничего не знает. Я закрыл глаза и тряхнул головой. Она ничего не знает.

Перед глазами вставали заброшенная автостоянка у боулинга, Симамото... Я растапливаю во рту снег и вливаю воду прямо ей в губы. Мы сидим в самолете, я обнимаю ее. Ее закрытые глаза; из чуть приоткрытого рта вырывается дыхание. Ее тело, мягкое, усталое. Тогда я был ей нужен, и сердце ее было для меня открыто. А что я сделал? Остался в этом мире, таком же пустом и безжизненном, как лунная поверхность. И чем кончилось? Она меня бросила, и вся жизнь оказалась перечеркнутой.

Воспоминания не давали спать. Я поднимался среди ночи и больше не мог заснуть. Шел на кухню, наливал виски и со стаканом в руке долго смотрел на темнеющее за окном кладбище и огни проносившихся внизу автомобилей. Как долго тянулись эти темные предрассветные часы. Умел бы я плакать, может, было бы не так тяжко. Но из-за чего плакать? И о ком? С какой стати плакать о других? Для этого во мне слишком много эгоизма. А о себе плакать? Смешно в моем возрасте.

А потом наступила осень. И я окончательно решил: так жить дальше нельзя.

13

Утром, доставив дочек в сад, я, как обычно, поехал в бассейн, чтобы отмерить положенные две тысячи метров. Я плыл как рыба — обыкновенная рыба, которой не надо ни о чем думать. Даже о том, куда и как плыть. Просто сам по себе. После бассейна ополоснулся в душе и, переодевшись в майку и шорты, пошел качаться в зал.