Кафка на пляже - Мураками Харуки. Страница 30

Перед нами стояла маленькая постройка – нечто вроде горной хижины. Разглядеть в темноте, что она собой представляла, было невозможно. На фоне леса проступали только черные контуры. Не выключая фар, Осима с фонариком в руке, не торопясь, подошел к домику, поднялся по ступенькам на крыльцо и, достав из кармана ключ, открыл дверь. Вошел, чиркнул спичкой, зажигая переносную лампу. Затем вышел на крыльцо и, держа над головой лампу, провозгласил:

– Добро пожаловать в мое убежище! – Он мне напомнил персонаж из книжки старинных сказок. Я поднялся на крыльцо вслед за ним. С потолка свисала еще одна лампа – побольше. Осима зажег и ее.

В доме была всего одна большая комната, похожая на ящик. В углу маленькая кровать. Стол для еды, два деревянных стула. Старый, потертый диван. Безнадежно выгоревший ковер. Казалось, интерьер оформляли чем попало, собирая по домам отслужившие вещи. На поставленных друг на друга книжных полках из толстых досок – много книг, зачитанных, в старых обложках. Древний комод для одежды. Примитивная кухонька: разделочный столик, газовая плитка, раковина. Водопровода не было. Вместо него – алюминиевый бак для воды. На полках расставлены кастрюли, чайники. На стене сковородки. Посреди комнаты – черная чугунная печка, которую топили дровами.

– Брат почти все здесь сам построил. Раньше в этой хижине жили рабочие с лесозаготовок, а потом он все переделал. Мастер на все руки. Я ему помогал, по мелочи, конечно, чтобы не пораниться, хоть и маленький был тогда. Хвастаться нечем – жилище первобытного человека. Света нет, я уже говорил. И водопровода. Туалет нормальный тоже отсутствует. Из достижений цивилизации – один пропан.

Осима взял чайник, слегка ополоснул и поставил кипятить воду.

– Места здесь, в горах, принадлежали моему деду. Он в Коти считался богачом. Имел большое состояние – землю, другое имущество. Лет десять назад дед умер, и нам с братом достался в наследство этот уголок. Считай, целая гора. Больше никому из родственников она не приглянулась. Далеко и почти ничего не стоит. Чтобы тут что-то сделать, людей надо собрать, все отремонтировать. Для этого денег нужна куча.

Я отодвинул занавеску и посмотрел в окно, но взгляд уперся лишь в стену непроницаемого мрака.

– В твои годы, – заговорил Осима, опуская в чайник пакетик чая с ромашкой, – я часто сюда ездил. Жил здесь один, ни с кем не встречался, не разговаривал. Брат почти насильно сюда меня выселял. Вообще-то с человеком, у которого такое заболевание, так не поступают. Опасно одного в глуши оставлять. Но брата это не волновало.

Облокотившись о разделочный столик, Осима ждал, когда закипит чайник.

– И дело не в том, что брат решил из меня человека сделать. Нет. Просто он считал, что мне это необходимо. И прав оказался. Я, пока тут жил, многого набрался. Книжек перечитал целую кучу, получил возможность спокойно подумать в одиночестве о жизни. Так получилось, что я почти перестал в школу ходить. Школу я не любил, и она не слишком меня жаловала. Потому что… как бы это сказать… я был другой, не такой, как все. От средних классов какие-то теплые чувства еще остались, а дальше всё один и один. Прямо как ты сейчас. Верно?

Я покачал головой:

– Значит, вы из-за этого так со мной возитесь?

– Из-за этого тоже, – сказал он и, помолчав немного, добавил: – Но не только.

Осима передал мне чашку с чаем, сам отхлебнул из своей. Горячий ромашковый чай успокаивал нервы, взбудораженные долгой гонкой.

Осима взглянул на часы.

– Мне уже пора. Сейчас расскажу, как здесь хозяйничать, и поеду. Воду бери из ручья. Он тут, рядом. Вода чистая, ключевая. Можно сразу пить. Гораздо лучше минералки. Дрова сложены на заднем дворе, станет холодно – затопи печку. Тут вообще-то прохладно. Бывает, и в августе топить приходится. На печке и готовить можно – сварить что-нибудь по-быстрому или пожарить. За домом сарай с разными инструментами. Поройся, если что понадобится. В шкафу вещи брата. Надевай что хочешь. Не бойся, он из-за тряпок переживать не станет.

Уперев руки в бока, Осима обвел комнату взглядом.

– Домик, как видишь, не для романтических приключений строили. Но жить можно. Вполне. Да, вот еще что. В лес Далеко заходить не советую. Лес здесь серьезный, глухой. Ни тропинок, ничего. Захочешь прогуляться – смотри, не выпускай дом из виду. А то заблудишься. И уж тогда замучаешься обратную дорогу искать. Со мной раз был случай… И отошел-то всего метров на триста-четыреста, зато потом полдня круги наматывал. Ты, может, подумаешь: «Ну как в Японии можно заблудиться? Она ведь такая маленькая». А на самом деле, только начни плутать, кругом чаща – куда ни поверни.

Я принял его совет к сведению.

– Вниз тоже без особой нужды не спускайся. До людей далековато будет. Жди здесь. Я за тобой приеду. Дня через два-три. Еды хватит. Кстати, мобильник у тебя есть?

Я сказал, что есть, и показал на рюкзак.

Осима улыбнулся:

– Не доставай. Все равно работать не будет. Сюда волны не доходят. Радио, естественно, тоже нет. Так что остаешься один, полностью оторванный от мира. Зато читать можно сколько хочешь.

Я вдруг вспомнил о делах житейских и спросил:

– А как же без туалета?

Осима широко развел руками.

– Лес большой. Весь в твоем распоряжении. Уж как-нибудь разберешься, надеюсь.

Глава 14

День за днем Наката приходил на огороженный забором пустырь. Пропустил только один раз – с утра зарядил проливной дождь, и он остался дома: надо было немного постолярничать. Все остальные дни Наката проводил на пустыре, сидя в зарослях и надеясь встретить пропавшую пеструю кошку или того человека в необычной шляпе. Но его бдения результата не давали.

С заходом солнца Наката отправлялся к хозяевам кошки с докладом о том, как продвигаются поиски: что узнал, куда ходил, что делал. Его выслушивали и вручали гонорар за день – три тысячи иен. Награждали всегда одинаково. Такова была его ставка. Никто ее не устанавливал, просто само собой получилось. В округе за ним закрепилось прозвище – «Мастер сыска», а вместе с ним как-то незаметно и эти три тысячи в день. С деньгами обязательно давали что-нибудь еще – еду, одежду. А если Наката находил и возвращал потерявшегося питомца хозяевам, получал премию – еще десять тысяч.

Кошки пропадали не каждый день, поэтому в месяц выходило немного, но с коммунальными службами за Накату расплачивался младший брат – он распоряжался оставшимся от родителей наследством (весьма скромным) и кое-какими сбережениями. Плюс Наката, как престарелый инвалид, получал от городских властей пособие, на которое можно жить, особо не нуждаясь. Так что вознаграждение за свои труды он мог тратить совершенно спокойно. Ему казалось, что денег у него целая куча. (По правде говоря, он плохо представлял, что с ними делать, и дальше редких вылазок в какое-нибудь местечко, где подавали угря, фантазия его не заводила.) То, что оставалось, Наката прятал дома под циновку. В банке или на почте человеку, который не умел ни читать, ни писать, делать было нечего. Ведь там бланки надо заполнять, писать имя, адрес…

Наката никому не говорил, что знал кошачий язык. Кроме кошек, об этом не подозревал никто. Попробуй скажи кому-нибудь – сразу решат: у старика окончательно крышу сорвало. Все, конечно, знали, что у Накаты мозги не в порядке, но одно дело – мозги, и совсем другое – крыша…

Бывало, он увлеченно беседует на обочине с какой-нибудь кошкой, и прохожим до них нет никакого дела. Подумаешь, старикан что-то бормочет. С кошкой, как с человеком, разговаривает. Что тут особенного? Люди даже восхищались: «Ну дает Наката-сан! И как он их повадки понимает? Говорить, что ли, по-ихнему научился?» А он в ответ только посмеивался. Всегда вежливый, улыбчивый, Наката у окрестных домохозяек был на самом хорошем счету. Еще его любили за опрятный вид. Жил он бедно, однако очень любил ходить в баню и стирать одежду – кроме денег, хозяева кошек часто дарили ему ненужные вещи, почти новые. Может, розовая рубашка для гольфа от Джека Никлауса и не очень ему подходила, но на такие пустяки он внимания не обращал.