Норвежский лес - Мураками Харуки. Страница 21

— А если отец твой скажет ехать в Уругвай, что будешь делать?

— Я хочу съездить. Интересно же. А сестра говорит, ни за что не поедет. Сестра грязные вещи, грязные места терпеть не может.

— Что, в Уругвае так грязно?

— Не знаю, но сестра так считает. Типа там на дорогах ослиное дерьмо, над ним мухи жужжат, в туалетах воды нет, ящерицы со скорпионами ползают... В кино, наверное, видела где-нибудь. Сестра насекомых ненавидит. Что она любит, так это на сверкающей тачке куда-нибудь в Сёнан прокатиться.

— Хм.

— А Уругвай — плохо, что ли? Я бы поехала.

— А кто сейчас в магазине работает?

— Сестра. Родственник, что по соседству живет, каждый день помогать приходит. доставку делает. Я тоже, как время есть, помогаю. В книжном магазине тяжелой работы нет, так что потихоньку справляемся. Если совсем ни в какую станет, думаем магазин продать, правда.

— Любишь отца?

Она покачала головой.

— Не могу сказать, что очень уж люблю.

— Тогда почему говоришь, что в Уругвай готова ехать?

— Потому что верю.

— В смысле, веришь?

— Ну да. Не очень люблю, но верю, папе-то. Хоть он и махнул рукой и на детей, и на работу из-за шока, когда мама умерла, и в Уругвай уехал, но я ему верю. Понимаешь?

Я ответил, вздыхая :

— Вроде и понимаю, а вроде и не понимаю.

Она засмеялась, точно шутке, и слегка шлепнула меня по затылку.

— Ну и ладно, какая разница?

После обеда в то воскресенье одно за другим произошли разные события. Странный был день. По соседству от Мидори загорелся дом, и мы смотрели на пожар с крыши третьего этажа, потом мы с ней поцеловались ни с того, ни с сего. Звучит по-дурацки, но именно так все и происходило.

Мы говорили об университете и пили кофе, когда послышался вой пожарной сирены. Судя по тому, как этот вой постепенно усиливался, похоже было, что пожарных машин подъезжает все больше и больше. Под окнами пробегало много людей, некоторые что-то громко кричали.

Мидори пошла в комнату, откуда была видна дорога, открыла окно и посмотрела вниз, потом сказала : «Подожди-ка здесь», и куда-то исчезла. Послышалось, как гулко стучат ее ноги вверх по лестнице.

Я в одиночку пил кофе и думал : «А Уругвай, это вообще где?» Бразилия — знаю, Венесуэлла — знаю, рядом там Колумбия, думал я, но где находится Уругвай, никак вспомнить не мог.

Тут спустилась Мидори и сказала : «А ну, иди сюда скорее!» Я пошел вслед за ней, поднялся по узкой крутой лестнице и оказался на просторной крыше. Она была гораздо выше крыш других окрестных домов, и весь район был с нее виден.

Через три или четыре дома от нас в небо поднимались клубы дыма, и легкий ветер сносил их в сторону дороги. доносился сладковатый запах гари.

Мидори, почти перегибаясь через перила крыши, сказала :

— Это дом, где Сакамото живут. Сакамото раньше лавку строительных инструментов держали. Сейчас, правда, закрыли.

Я тоже посмотрел в ту сторону, чуть не перегнувшись через перила. Как назло, трехэтажное здание все загораживало, и толком ничего понятно не было, но похоже было, что подъехало то ли три, то ли четыре пожарных машины и они сейчас борются с огнем. Но из-за узости заехать на нее смогли только две машины, остальные ожидали на большой дороге. А на самой дороге, как полагается, галдела толпа зевак.

— Если какие-то особо нужные вещи есть, лучше собрать и выйти отсюда, — сказал я ей. — Сейчас ветер в обратную сторону дует, так что без разницы, но кто знает, когда он поменяется, а тут бензоколонка под носом. Собирай вещи, я помогу.

— Да ничего особо нужного нет.

— Ну что-то же есть. Сберкнижки, печати, расписки. Если что, прежде всего без денег ведь тяжело будет.

— Не страшно. Я все равно не побегу.

— Даже если дом загорится?

— Да, мне все равно, хоть умереть! — сказала она.

Я посмотрел ей в глаза. Она тоже посмотрела мне в глаза. Я совершенно не мог понять, насколько серьезно она говорит, а насколько шутит.Я довольно долго смотрел на нее, и за это время мне стало все равно.

— Хорошо, пускай. Я тоже с тобой останусь.

— Умрешь вместе со мной? — сказала она, сверкая глазами.

— Ну вот еще. Опасно станет, я уйду. Хочешь умереть, можешь помирать одна.

— Какой ты эгоист!

— Не могу же я с тобой вместе умереть из-за того, что ты меня обедом накормила. Вот если бы ужином, тогда, может, другое дело.

— Хм, ну ладно, все равно, давай еще посмотрим отсюда, что будет, да песни попоем. А станет опасно, тогда, если что, еще подумаем.

— Песни?

Она принесла снизу две подстилки, четыре банки пива и гитару. Мы пили пиво, глядя на клубы дыма. Потом она запела под гитару.

Я спросил ее, не будут ли соседи про нее плохо думать за такие вещи. думалось, что не очень-то это правильно, пить на крыше пиво и петь песни, глядя на то, как у соседей горит дом.

— Да ничего страшного. Мы на соседей вообще особо внимания не обращаем, — легкомысленно ответила Мидори и запела модную когда-то песню в стиле «folk».

Даже с большой натяжкой ее пение и игру на гитаре нельзя было назвать великолепными, но сама она явно получала удовольствие. Она пела без устали : «Lemon Tree», «Pop», «500 miles», «Куда ушли цветы», «Греби, Майкл».

Сперва она хотела научить меня партиям низкого голоса и петь со мной дуэтом, но так как пел я вообще неважно, то она отказалась от этой мысли и пела сама, что приходило на ум. Я потягивал пиво и, слушая ее пение, внимательно наблюдал за развитием событий у горящего дома.

Дым то начинал было валить сильнее прежнего, то немного ослабевал. Люди громко выкрикивали какие-то распоряжения. Громко шумя винтами, прилетел вертолет с журналистами, сделал несколько снимков и улетел. Я подумал, что хорошо, если мы не попали в кадр.

Полицейский громко орал через громкоговоритель на зевак, чтобы они отошли немного назад. Плачущий ребенок звал маму. Откуда-то послышался звук разбитого стекла.

Потом ветер стал дуть как попало, и до нас стали долетать белые хлопья пепла. А Мидори все попивала пиво и пела без конца. Спев все знакомые песни, она запела странную песню, слова и музыку к которой сочинила сама.

"Хочу приготовить для тебя пюре,

Но у меня нет кастрюли.

Хочу связать для тебя шарф,

Но у меня нет шерсти.

Хочу написать для тебя стихи,

Но у меня нет карандаша."

— Песня называется «Ничего нет», — сказала Мидори. Слова были глупые, мелодия тоже была глупая.

Я слушал эту дурацкую песенку и думал : «Если огонь доберется до бензоколонки, этот дом ведь тоже на воздух взлетит».

Она отложила гитару в сторону, точно устав петь, и прильнула к моему плечу, как пригревшаяся на солнце кошка.

— Я эту песню сама сочинила, как тебе?

— Необычно, оригинально, хорошо показывает твой характер, — дипломатично ответил я.

— Спасибо. Главная тема — «ничего нет».

— Я догадался.

— Хм, знаешь, я все про то, как моя мама умерла, — сказала она, повернувшись ко мне.

— Угу.

— Мне нисколечки грустно не было.

— Угу.

— И когда папа исчез, совсем не огорчилась.

— Да?

— Да. Как-то это неправильно, тебе не кажется? Эгоистка я, да?

— Но были же причины тому какие-то. Ну, из-за чего так получилось.

— Ну да, были кое-какие, — сказала она и продолжила. — От того у нас и было все так непонятно, в семье нашей. Но я всегда так считала, что как бы там ни было, но если что-то нас разлучит, что с папой, что с мамой, будь то смерть или жизнь, то мне будет грустно. Но вышло по-другому. Не одиноко, не тяжело, даже воспоминаний никаких. Только во сне иногда вижу. Маму вижу, как она в темноте смотрит на меня и говорит : «Стыдно тебе, что я умерла?» Радостного тоже мало, что мама померла. Просто не грустно мне от этого, и все. Честно сказать, ни одной слезы не пролила тогда. В детстве, когда кошка моя умерла, я всю ночь проревела.