Охота на овец - Мураками Харуки. Страница 59
Вдобавок к этому, порог, на котором стоял я, находился сантиметров на двадцать выше уровня земли, из-за чего я оказывался в положении пассажира автобуса, взирающего из окна на снующих внизу пешеходов. И вот, словно демонстрируя, насколько глубоко ему плевать на такую разницу между нами, Человек-Овца стоял ко мне боком и изо всех сил разглядывал почтовый ящик. В ящике, конечно же, ничего не было.
– Что ли можно войти? – быстро, сквозь зубы осведомился он, не поворачивась ко мне. По тону Человека-Овцы можно было подумать, будто его как следует разозлили. Он согнулся пополам и проворно, в одну секунду, развязал шнурки на тяжелых походных ботинках. Ботинки были покрыты застывшей грязью, как пирожное шоколадом. Разувшись, Человек-Овца взял по ботинку в каждую руку и привычными движениями постучал один о другой. Грязь отвалилась большими кусками и опала на землю. После этого с видом, будто знает дом до последнего шпингалета, незваный гость проворно нырнул в прихожую, сунул ноги в шлепанцы, протрусил в гостиную и плюхнулся на диван с глубочайшим удовлетворением на физиономии. Все тело Человека-Овцы было затянуто в косматые овечьи шкуры. Звериный наряд, как влитой, сидел на его коренастой фигуре. На плечах его и на бедрах болталось по паре самодельных бараньих ножек с копытами, притороченных прямо к шкуре. Закрывавший всю голову шлем был также сшит из кусков шкуры вручную, но два небольших изогнутых рога, искусно закрепленные на шлеме чуть выше висков, казались натуральными. Чуть ниже рогов из шлема торчали огромные плоские уши, форма которых, скорее всего, поддерживалась проволокой изнутри. Маска, скрывавшая верхнюю часть лица, перчатки и чулки, все – из матово-черной кожи. От шеи к рукам и ногам сбегали застежки-молнии: странный костюм был придуман так, чтобы снимать и надевать его не составляло труда. В шкуре на груди я увидел карман, также на молнии, в котором гость носил сигареты и спички. Человек-Овца достал из кармана пачку «Сэвэн Старз», прикурил от спички, затянулся и, пуская дым из ноздрей, тяжело и шумно вздохнул. Я сходил на кухню, принес оттуда чистую пепельницу и поставил на стол.
– Однако, выпить охота! – сказал Человек-Овца.
Снова сходив на кухню, я принес початую бутылку «Four Roses», пару бокалов и лед.
Мы смешали, каждый себе, по бурбону со льдом и, не чокаясь, выпили. Минуту-другую, покуда бокал его не опустел, Человек-Овца сидел и сердито бубнил себе под нос что-то невразумительное. Его несуразно огромный нос размерами никак не соответствовал телу, и широкие ноздри при каждом вдохе раздувались в стороны и сдувались опять, словно хлопала крыльями птица. Глаза в прорезях черной маски никак не могли успокоиться и все ощупывали пространство вокруг меня. Лишь опорожнив стакан, Человек-Овца, похоже, пришел в себя. Потушив сигарету, он запустил пальцы обеих рук под маску и начал с силой тереть себе веки.
– Шерсть в глаза попадает, – сказал Человек-Овца.
Совершенно не представляя, что на это ответить, я терпеливо молчал.
– Вы оба пришли вчера утром, – протараторил Человек-Овца, продолжая тереть глаза. – Я все видел.
Он плеснул в бокал с полурастаявшим льдом еще виски и отхлебнул, не размешивая.
– А вечером женщина обратно ушла.
– Это ты тоже видел?
– Как не видать. Мы же сами ее и спровадили.
– Спровадили?
– Угу. Заглянули со двора на кухню и сказали: «А тебе, женщина, лучше уйти отсюда».
– Но почему?!
Человек-Овца насупился и замолчал. Возможно, сам вопрос «почему» оказался тупиковым для его сознания. Я уже начал подумывать, на спросить ли как-нибудь иначе, когда в глазах его снова забрезжила мысль.
– Женщина вернулась в отель «Дельфин», – произнес Человек-Овца.
– То есть, это она так сказала? – уточнил я.
– Ничего она не сказала. Просто взяла и вернулась в отель «Дельфин».
– А тебе-то откуда это известно?
Человек-Овца ничего не ответил. Положив руки на колени, он молча сидел и сверлил глазами стакан на столе.
– Так значит, она вернулась в отель «Дельфин»? – переспросил я.
– Угу. Отель «Дельфин» – хороший отель. Овцами пахнет, – сказал Человек-Овца.
Мы опять помолчали. Я рассмотрел Человека-Овцу повнимательнее; шкуры на нем оказались до ужаса грязными, шерсть свалялась и кое-где свисала сосульками, будто на нее опрокинули банку с клеем.
– И она ничего не просила передать, когда уходила?
– Не-а, – покачал головой Человек-Овца. – Она не говорила, мы не спрашивали.
– Что же, ты ей сказал «уходи отсюда», она молча собралась и ушла, так, что ли?
– Угу. Она сама хотела уйти – вот мы и сказали, чтоб она уходила.
– Но она пришла сюда по собственной воле!
– Врешь!!! – заорал Человек-Овца. – Женщина хотела уйти отсюда! Но ей морочили голову, и она не решалась. Вот мы ее и спровадили! А ты морочил ей голову своей ерундой!
Продолжая орать, Человек-Овца привстал с дивана, сжал правую руку в кулак и что было силы шарахнул по столу. Бокалы с виски отъехали в сторону сантиметров на пять.
Несколько секунд Человек-Овца стоял, замерев в такой позе; затем пламя в его взгляде угасло, и он, будто растеряв последние силы, рухнул назад на диван.
– Это ты заморочил ей голову, – повторил он, на этот раз очень тихо. – Черт бы тебя побрал. Ничего ты не понял. Всю жизнь думал только о себе...
– Ты хочешь сказать, что она не должна была сюда приходить?
– Да! Она не должна была сюда приходить. А ты думал только о себе.
Развалившись на диване, я молча потягивал виски.
– Ладно. Все закончилось, ничего теперь не изменишь, – сказал Человек-Овца.
– Что закончилось? – не понял я.
– Эту женщину ты уже никогда не увидишь.
– Да?... И это потому, что я думал только о себе?
– Да! Ты всю жизнь думал только о себе. Вот теперь и расплачивайся.
Человек-Овца встал, подошел к окну, легким, небрежным движеньем одной руки сдвинул вверх тяжеленную раму окна и, шумно вздохнув, набрал в грудь свежего воздуха. Силищи ему было явно не занимать.
– В такой ясный день окна лучше открывать, – сказал Человек-Овца. Затем аккуратно, вдоль стен, обошел половину комнаты, остановился перед стеллажами и, сложив руки на груди, принялся разглядывать корешки книг. Чуть пониже спины из его шкуры торчал короткий овечий хвостик. Посмотреть сзади – самая настоящая овца, вставшая на задние ноги.
– Я ищу своего друга, – сказал я наконец.
– А-а, – безразлично, даже не обернувшись, протянул Человек-Овца.
– Он здесь жил какое-то время. А неделю назад исчез.
– Не видели!..
Человек-Овца подошел к камину, взял в руки карты и, выгнув в пальцах, с упругим хрустом пролистал всю колоду.
– А еще я разыскиваю овцу со звездой на спине, – сказал я.
– Не встречали!..
И все-таки Человек-Овца что-то знал и про Крысу, и про Овцу – это было ясно, как день. Слишком уж демонстративным выглядело его безразличие. Слишком быстро выпаливались заготовленные фразы в ответ, и слишком ненатурально кривился произносивший их рот.
Я решил изменить тактику. С видом, будто беседа потеряла для меня всякий интерес, я стянул со стеллажа первую попавшуюся книгу, раскрыл ее и замер, уткнувшись в текст и лишь иногда переворачивая страницы. Очень скоро Человек-Овца занервничал и как бы случайно вновь очутился в кресле напротив меня. С минуту он сидел передо мной и смотрел, как я читаю.
– Что ли это интересно – книжки читать? – спросил он наконец.
– Угу, – только и сказал я в ответ.
Еще с минуту он боролся с собой. Я с безразличным видом читал.
– Мы тут это... громко с тобой разговаривали, – тихо сказал Человек-Овца, – У нас в голове иногда того... Овца как сцепится с человеком – просто искры из глаз. А плохого мы совсем не хотели. Просто ты сказал, что мы виноваты – вот мы, значит, и это...
– Да ладно, – сказал я.
– И что свою женщину ты уже не увидишь, нам, правда, очень жалко. Только мы здесь не виноваты.
– Угу...