Подземка - Мураками Харуки. Страница 16

Соно-сан работает в токийском филиале некоей фирмы «высокой моды» на Аояма. Сотрудник коммерческого отдела. Мыльный пузырь экономики лопнул, сбывать продукцию торговцам одеждой стало непросто. В последнее время дела едва-едва пришли в порядок. Похоже, он устал от того времени, когда старики таскали за собой молоденьких девушек и демонстративно сорили деньгами, продавая налево-направо дорогие брэнды. Времена сменились, и он успокоился. Вроде наконец-то у нас все вернулось к норме.

Соно-сан говорит, что коммерция — в его характере, но на преуспевающего торговца не похож. Нешумный, производит впечатление склонного к самоанализу спокойного человека. Ни попойки, ни групповые турпоездки с коллегами, ни гольф-туры не любит. Но коммерческий отдел обязывает, и в гольф играть ему приходится. Хотя из него такой гольфист, что, приезжая спустя долгое время на поле и раскрыв сумку с набором клюшек, он спрашивает у окружающих, какой из них бить.

«Не мудрено, что в скучном обществе вроде нашего, где все сломя голову гоняются за прибылями, молодые люди находят пристанище в такой духовной гавани, как религия. Правда, меня самого эта религия не прельщает». После происшествия какое-то время сильно страдал от осложнений, но личной ненависти или неприязни к исполнителям не питает. Почему — не знает сам.

«Работая в индустрии моды, я не испытываю к ней интереса. Быстро окидываю взглядом, что-то выбираю, покупаю, и совсем не сомневаюсь при этом». — Что-что, а одет он был со вкусом.

При экономическом буме одежда продавалась на ура. Нарадоваться не могли. Каждый год ездили всей фирмой отдыхать на Гавайи. Сейчас все обстоит весьма плачевно, несколько раз даже витала опасность разорения. Повылетали в трубу и крупные поставщики, и мелкие торговцы. В такой ситуации как бы мы ни старались, денег не собрать.

Десять лет, как я работаю здесь. Прежде четыре года проработал в простой компании в Осака. После института я поступил на работу в «Дзэнекон» бухгалтером. Акции этой фирмы котируются на бирже по первому разряду, и достаточно лишь закрепиться там, чтобы вести безбедную жизнь, — словно вытянул себе счастливый билет. Но работа оказалась настолько скучной, что я оттуда ушел. И как раз нынешняя фирма проводила набор на вакансию. Так я подал заявку, и меня приняли. В мир моды я не рвался, но эта работа казалась мне весьма привлекательной. Но и сейчас я не в восторге от работы. Хотя с точки зрения бизнеса она вполне интересна.

Работа в «Дзэнеконе» была неприметной, не требовала какой-либо инициативы. Разумеется, новички не могут делать то, что решили сами. По крайней мере, мне так казалось. И такая работа стала невмоготу. Хотя по сути своей коммерческая деятельность привлекала меня куда сильнее, чем счетоводческая. Сейчас я начальник коммерческого отдела, и у меня в подчинении команда из шести человек. Я отдаю распоряжения, подвожу итоги, часто посещаю оптовиков и розничных торговцев. В офисе просиживаю 60 % всего рабочего времени, за его пределами — 40 %. Чем сидеть за столом, мне куда интереснее контактировать с людьми. И это лучшее средство от стрессов.

Мы живем вдвоем с женой. Женился я в двадцать четыре. Когда это было? Лет тринадцать назад. Уже после свадьбы я ушел из «Дзэнекона» и поменял работу на нынешнюю. Никаких хлопот от перемены места работы не возникло. Жена тоже ничего не сказала. Не любим мы этого.

Живем мы в префектуре Тиба. Я выхожу из дома примерно в полвосьмого, чтобы поспеть на поезд от станции Мацудо линии Тиёда, который отправляется в 8:15. Сидячих мест, естественно, нет. Приходится все 45 минут пути ехать стоя. Бывает, после станции Оотэ-мати сесть удается. Так, «фифти-фифти». А спать хочется! Когда удается занять место, непременно сажусь. Тогда можно минут пятнадцать подремать. И это немало.

В день происшествия, 20 марта, я вышел из дома на полчаса раньше обычного. Мне предстояло выполнить одну специфическую работу, и хотелось покончить с ней до начала рабочего дня. Что поделаешь, сезон показов, — вот и приходится.

К тому же мы, коммерсанты, к концу месяца обязаны подбить все цифры: выручку и прочее. У нас существует так называемая «норма» — тот уровень продаж, исходящий из бюджета, который мы обязаны поддерживать. Из результатов каждого складывается общий результат команды, который в свою очередь влияет на наше будущее. Вот этот отчет мне и предстояло выполнить: за ту неделю отправить результаты в главный офис в расчете на запланированное на следующей неделе совещание.

Какими оказались результаты в тот раз… уже не вспомню. И в самом деле, какими?

Дело в том, что как раз 20 марта жена уходила с прежней работы. Увольнялась из фирмы, в которой проработала шесть лет — редактировала некий рекламный журнал. Работа не из легких, жена устала и решила уйти. Сейчас пишет в свободном режиме статьи. К тому же в этот день у нее день рождения. Поэтому 20 марта я помню отчетливо.

Я всегда сажусь в самый первый вагон. Оттуда ближе всего к турникету. Выхожу на поверхность в районе здания «Ханаэ Мори» на Омотэ-Сандо. Но сажусь я в вагон в самую последнюю дверь. В голове вагона всегда битком, в конце немного спокойней.

В тот день мне даже удалось сесть в районе Син-Отяно-Мидзу. Продолжались показы, просыпаться приходилось рано, постоянная усталость. Вот, думаю, повезло. Сел и сразу же уснул. Да так хорошо задремал! Очнулся — Касумигасэки, четвертая после Син-Отяно-Мидзу. Вдруг закашлялся — оттого и проснулся. Затем почуял странный запах. Несколько пассажиров перешли в следующий вагон. Рядом со мной то и дело хлопали дверью в тамбур.

Открываю глаза, смотрю — из вагона выскакивает работник станции в зеленом мундире. Пол мокрый. Лужа — в считанных метрах от меня. Преступник прорвал пакет с зарином и вышел на Син-Отяно-Мидзу. Но я при этом крепко спал и ничего не видел. Именно это интересовало полицию, но что я мог еще добавить: не видел, и все тут. Похоже, они меня крепко подозревали: напрямую проехал до Аояма, а там у «аумовцев», оказывается, штаб.

Поезд проехал до следующей станции, Касумигасэки. Там всех высадили, при этом ничего не объявили. Только сказали, что состав отправляется в депо, просим всех выйти. На переезде между Касумигасэки и Коккай-Гидзидо пришлось нелегко. Кашель, дышать трудно. На подъезде к Коккай-Гидзидо несколько человек поблизости уже были неподвижны. Одна женщина лет пятидесяти выходила, опершись на плечо станционного работника. В том злосчастном вагоне находилось человек десять, но и другие зажимали рот платками, непрестанно кашляли. Что все это значит? Очень странно, подумал я, но нужно было торопиться на работу, мне предстояло немало важных дел. Выхожу на платформу и вижу, что многие сидят на корточках. Станционные работники выявляли тех, кому стало плохо. Таких набралось человек пятьдесят. Два-три человека совсем неподвижных, еще один-два лежали на боку.

Но, как ни странно, напряженности не чувствовалось. Хотя мне все это показалось непонятным. Пытаюсь дышать, но воздух в легкие не поступает. Такое ощущение, что вокруг — разряженная атмосфера. Я мог идти, посчитал, что ничего страшного не случилось, отделился от пострадавших и сел в следующий поезд.

Он подошел почти сразу. К тому времени поезда на Касумигасэки уже не останавливались. Но не успел я войти в вагон, как подкосились ноги. Глаза стали видеть плохо. Будто внезапно наступила ночь. Черт, нужно было оставаться вместе с теми людьми, впервые пожалел я.

Доехав до станции Омотэ-Сандо, я пожаловался тамошнему работнику станции на странное состояние. Спросил, что произошло в метро? И услышал в ответ: взрыв на станции Хаттёбори. Я ему: мне показался странным вагон, в котором я ехал. А он: похоже, разлили бензин. Информация с самого начала была искаженной. Тогда я пошел прямиком к начальнику станции и говорю: что-то странное со мной происходит — глаза ничего не видят. Но на эту станцию никакой информации еще не поступало. Ко мне отнеслись в том духе, мол: посидите, отдохните здесь, будете что-нибудь холодненькое? Любезно, но как бы не в курсе.