Призраки Лексингтона - Мураками Харуки. Страница 4

Когда пятнадцать лет назад отец умер, я, конечно, горевал, но, признаться, его смерть меня не шокировала. Мертвым он походил на себя спящего. Я даже подумал: «Как тогда!» Такое дежавю — настолько мощное, что я испугался, выдержу ли. Я видел перед собой прошлое почти тридцатилетней давности. Только не было слышно храпа.

Я любил своего отца. Никого в жизни больше так не любил. Уважал его, более того — чувствовал какое-то духовное родство. Странно: после его смерти я тоже забрался в постель и заснул как убитый. Будто перенял особый семейный обряд.

Кажется, так длилось две недели. И все это время я спал, и спал, и спал... спал до тех пор, пока не протухнет, не растает и не пропадет время. Я мог спать бесконечно. Но сколько бы ни спал, я не высыпался. Мир сна тогда казался мне настоящим, а реальный мир — пустым и примитивным. Лишенным красок, поверхностным. Мне даже казалось, что в нем больше незачем жить. Наконец-то я смог понять, что, должно быть, чувствовал отец после смерти матери. Понимаете, о чем я? В общем, некоторые вещи иногда принимают иную форму. По тому что не могут ее не принять.

Кейси замолк и о чем-то задумался. Конец осени Об асфальт изредка постукивали падающие женуди.

— Могу сказать только одно, — подняв голову едва улыбнулся своей мягкой стильной улыбкой Кейси, — умри я сейчас вот здесь, никто в мире не уснет из-за меня так крепко.

Иногда я вспоминаю призраков Лексингтона. Призраков, устроивших посреди ночи в усадьбе Кейси шумную вечеринку. Вспоминаю одинокого Кейси и его отца — они, кандидаты в покойники, плотно закрыв ставни, спят мертвым сном в спальне на втором этаже. Привязанного к людям пса Майлза и прекрасную коллекцию пластинок, от которой захватывает дух. Шуберта в исполнении Джереми и синий «БМВ» у входа. Но случилось все это, кажется мне, кошмарно давно в кошмарно далеком месте. Хотя в действительности произошло совсем недавно.

Я никому до сих пор не рассказывал эту историю. Если подумать, история, должно быть, очень странная, но странной она мне совсем не кажется из-за своей древности.

1996 г.

Зеленый зверь

Муж, как обычно, ушел на работу, и я осталась дома одна. Заняться было нечем. Я присела у окна и сквозь щель между шторами стала смотреть на сад — смотреть бесцельно, в надежде на случайную мысль о подходящем занятии. Взгляд остановился на моем давнем любимце и воспитаннике — вечнозеленом дубе. Росли мы вместе. Я часто разговаривала с ним, как с другом.

Вот и в тот раз я мысленно беседовала с дубом. О чем — сейчас не вспомню. Даже не знаю, как долго это длилось: если смотришь на сад, время течет, точно вода на стремнине. За окном совершенно стемнело. Н-да, засиделась... Очнулась я от глухого рокота. Сотрясалась земля. Сначала показалось, что рокочет у меня внутри. Будто слуховая галлюцинация. Я затаила дыхание и насторожилась от мрачного предчувствия. Рокот медленно, но верно нарастал. Даже не знаю, на что он похож. С такими жуткими раскатами, что по телу побежали мурашки. Я замерла.

Вдруг земля у корней дуба вспучилась, потрескалась и разломилась. На поверхность вылезло что-то вроде острого когтя. У меня сами собой сжались кулаки, взгляд застыл на этом, а в голове пронеслось: «Сейчас что-то будет!» Коготь энергично разгреб землю, из образовавшейся норы выкарабкался зеленый зверь.

Первым делом он отряхнулся, и со сверкающей зеленой чешуи посыпались комья земли. Его удивительно длинный нос с темным кончиком торчал тонким хлыстом. И только глаза — совсем как у человека. При виде этих глаз я невольно содрогнулась: в них жили мысли — как у меня или, скажем, у вас.

Зверь приблизился к дому и постучал в дверь кончиком носа. Сухо раздалось: «Тук, тук-тук»... Тайком, чтобы не привлечь его внимания, я пробралась в дальнюю комнату. Кричать смысла нет: в округе ни души, а муж припозднится. Черным ходом бежать невозможно: в доме всего одна дверь, и в нее стучится отвратительный зеленый зверь. Остается только затаиться и сделать вид, что внутри никого нет: быть может, он смирится и куда-нибудь уйдет. Но зверь не отступал. Он изогнул кончик носа, сунул его в замок и... Замок поддался, слегка щелкнув, дверь приоткрылась, и внутрь неспешно проник нос. Он внимательно изучал комнату-как осматривается, приподняв голову, змея. «Эх, стоять бы сейчас с ножом у двери, да отрубить этот нос по самое основание». На кухне полно острых ножей. Но зверь, словно услышав меня, только хмыкнул:

— Б-б-бес толку все это. — Странно он говорит — похоже, с трудом подбирает слова. — Этот нос — яко хвост я-я-ящерицы: руби не руби, все расти будет. Чем чаще рубишь, тем си-сильнее и длиннее становится. Так что з-з-зазря это все. — И жуткие глазищи завращались волчками.

Да он читает мысли! Ну, это уж слишком! Никому не позволю рыться у себя в мозгах — тем паче такому непонятному и жуткому зверю. Меня прошиб холодный пот. В самом деле, что он собирается сделать? Сожрать меня? Или утащить с собой под землю? «Хрен редьки не слаще», — подумала я. Хорошо хоть, он не совсем безобразный: не страшно на морду взглянуть. А когти на этих длинных лапах — ничего так, если присмотреться, весьмадаже симпатичные. Странно, но он совсем не агрессивен...

— Разум-м-меется! — сказал зверь, выгибая шею. Зеленая чешуя перекатывалась с легким звоном, будто слегка качнули стол, уставленный кофейными чашками. — Н-н-неуж-жто думаете, что я в-в-вас съем? Не-а — не буду! Пошто вы так? Я против вас ничего не имею. Не такой я в-в-варвар!

Ну, точно, он понимает все, о чем я думаю!

— Эй, хозяюшка! Хозяйка! Я пришел сюда сделать предложение. Понимаете? Я нарошно выполз из глуб-б-бокого подземелья. Не простое это дело: пришлось сполна землицы разгрести. Вона, все когти ободрал! Будь у меня злой умысел, злой умысел, злой умысел, разве б я смог такое сотворить. А сюда пришел, ибо вы мне нравитесь, нравитесь. Я думал о вас в глуб-б-боком подземелье. Но не мог больше выносить и в-в-выполз сюда. Все отговаривали, а мне не терпелось. Собрал всю свою х-х-храбрость, — я знал, вы подумаете: «Ах ты ж зверь такой! Набрался наглости делать мне предложение!»

— А разве не так? Такой нахальный зверь, да еще требует моей любви!

Тут морда зверя помрачнела. Цвет чешуек сразу поменялся на фиолетовый, тело съежилось и стало будто на размер меньше. Я скрестила руки и уставилась на усохшую тушу. Может, его тело меняется с переменой чувств? И под этим безобразным видом кроется легко ранимое сердце, нежное, как свежее пюре? Раз так, у меня есть шанс! «Попробуем еще разок. Но ты же безобразный зверь!» — громко подумала я. Так громко, что в сердце отдалось, точно лаем: «Но ты же безобразный зверь!» Чешуйки тотчас полиловели. Глаза зверя, точно всасывая всю мою неприязнь, расширились, вылезли из орбит, из них ручьями инжирного сока полились слезы.

Страх пропал. Тогда я на пробу представила, как могла, самую жестокую вещь. Мысленно связав зверя, я острым пинцетом по одной ощипала его зеленые чешуйки; потыкала раскаленным докрасна ножом в мягкие персиковые икры; что было сил вонзила обгорелый паяльник в опухшие, как инжир, глаза. Я представляла одну за другой все эти пытки, а зверь горько рыдал, кричал от боли, корчился в муках, словно это происходило с ним на самом деле. ...Цветные слезы, густая слюна из пасти, из ушей — газ пепельного цвета с запахом роз, ненавистный пристальный взгляд распухших глаз...

— Эй, хозяйка! Прошу вас, ради бога! Не думайте, пожалуйста, о таких зверствах! Умоляю, не п-п-представляйте себе всего этого!.. У меня н-н-не было злого умысла, — добавил он понуро. — Я не делаю ничего плохого. Я просто д-д-думал о вас.

Говори-говори! «Шутка ли — ты вдруг выполз в моем дворе, без спроса открыл дверь, вторгся в дом. Или я тебя приглашала? В конце концов, что хочу, то и думаю». Тем временем в голове поплыли еще более жуткие сцены. Я мучила, кромсала его тело разными механизмами и инструментами, не упуская ни одного издевательства. Я унижала его как могла. «Слушай, зверь! Ты ведь не знаешь, что такое женщина! А раз так, я тебе сколько угодно, сколько угодно всего напридумаю!» Силуэт зверя постепенно расплылся, сам он ссохся, подобно дождевому червю, до своего роскошного зеленого носа. Корчась на полу, зверь зашевелил губами, пытаясь еще что-то сказать мне напоследок. Видимо, что-то очень важное — словно забытую древнюю весть. Однако пасть его скривило гримасой, и он замер, а вскоре рассеялся и пропал вообще. Облик его стал тонкой тенью вечера. В воздухе повисли только выпуклые печальные глаза. «Такие шутки со мной не пройдут! Смотри-смотри, тебя уже ничего не спасет. Ты ничего не можешь сказать. Ты ничего не можешь сделать. Кончено твое существо». Спустя миг и глаза растворились в пустоте. Темнота ночи заполнила беззвучную комнату.