Все божьи дети могут танцевать - Мураками Харуки. Страница 17

— Господин Квак…

— Дружише Квак, — задрал тот палец.

— Да-да, дружише Квак, — исправился Катагири. — Что вы с ними сделали?

— Да ничего особенного. Пара пустяков. Малость постращал и все. Запугал морально. Как писал Джозеф Конрад, «истинный страх — тот, что человек придумывает себе сам». Видите, господин Катагири, результатая добился.

Тот кивнул и прикурил.

— Выходит, так.

— Теперь-то вы верите всему, о чем я говорил вам вчера? Как, составите мне компанию в сражении с Дружишем Червяком?

Катагири глубоко вздохнул. Снял и протер очки.

— Если честно, то не хотелось бы. Но ведь это неизбежно.

Дружище Квак кивнул:

— Это вопрос ответственности и чести. Хочется нам этого или нет, но придется спуститься под землю и лицом к лицу схватиться с Дружищем Червяком. Погибни мы в честном бою, никто нас не пожалеет. Одолеем — никто не похвалит. Люди даже не узнают, что под их ногами вершилась великая битва. Ведь знаем об этом только мы с вами. Как ни крути, борьба одиноких сердец.

Катагири взглянул на свои руки, затем на струйку дыма и сказал:

— Знаете, господин Квак, я простой человек.

— Дружище Квак! — поправил тот, но Катагири пропустил это мимо ушей.

— Я совершенно простой человек. Даже проще, чем вы думаете. Лысею, толстею, разменял пятый десяток. Страдаю от плоскостопия, при недавнем медосмотре вскрылся диабет. Последний раз спал с женщиной месяца три назад. Да и то с профессионалкой. Коллеги знают о моих способностях к выбиванию займов, но нельзя сказать, что меня за это уважают. Ни на работе, ни в личной жизни я никому не нравлюсь. Язык у меня не подвешен, людей чураюсь, дружить не умею. Способностеи к спорту — ноль, полное отсутствие слуха, ростом не вышел, у меня фимоз, я близорук. К тому же, говорят, у меня астигматизм. Не жизнь — потемки. Просто сплю, бодрствую, ем и испражняюсь. Для чего живу — не знаю. Почему Токио должен спасать именно я?

— Господин Катагири, — странным голосом начал Дружише Квак, — спасти Токио под силу именно такому человеку, как вы. И для таких людей, как вы, я собираюсь спасать Токио.

Катагири опять глубоко вздохнул.

— И что мне нужно делать?

Дружище Квак составил план. Семнадцатого февраля (то есть за день до предполагаемого землетрясения) поздно ночью они спустятся под землю. Вход — в бойлерной отделения Синдзюку Трастобезопасного банка Токио. Если отодвинуть часть стены, там будет шурф, опустившись в который метров на пятьдесят по веревочной лестнице, они окажутся перед Дружищем Червяком. Место встречи — бойлерная. Катагири под видом сверхурочной работы останется в здании.

— А есть ли какой-нибудь план операции? — поинтересовался Катагири.

— План есть. Этого малого голыми руками не возьмешь. Он такой склизкий, что не разберешь, где у него рот, а где задний проход. И размером — с вагон метро.

— И в чем план заключается?

Дружище Квак задумался.

— Молчание — золото.

— Что, лучше не спрашивать?

— Можно сказать и так.

— А если я сбегу с поля боя, струсив в последний момент? Что вы будете делать, господин Квак?

— Дружише Квак! — поправил тот.

— Дружище Квак, что вы будете делать, случись такое?

— Буду сражаться один, — немного подумав, ответил тот. — Все-таки шансов на победу в одиночку у меня несколько больше, чем у Анны Карениной перед несущимся паровозом. Вы, кстати, читали «Анну Каренину»?

— Нет, — ответил Катагири, и Дружище Квак с жалостью посмотрел на него. Видимо, Анна Каренина ему нравилась.

— Я же считаю, что вы не бросите меня одного и никуда не убежите. Я это знаю. Как бы это сказать, будто вас держат за яйца. У меня, к сожалению, их нет. Ха-ха-ха-ха, — широко раскрыв рот, рассмеялся Дружище Квак. Кроме яиц, у него не было и зубов.

Однако случилось непредвиденное.

Семнадцатого вечером Катагири подстрелили. Закончив работу с клиентами, он возвращался по улочкам Синдзюку в банк, когда перед ним выскочил молодой парень в кожаной куртке, с невыразительным и простоватым лицом. В руке он держал маленький черный пистолет. Пистолет был настолько черным и маленьким, что казался игрушечным. Катагири рассеянно смотрел на эту мрачную вещицу в руке парня. Он не мог осознать, что ее кончик направлен на него самого, а курок уже взведен. Все казалось бессмысленным и внезапным. Вдруг раздался выстрел.

Он видел, как отдачей подбросило пистолет, и одновременно ощутил удар, будто кто-то изо всех сил заехал ему по правому плечу кувалдой. Боли не чувствовалось. Катагири покатился по асфальту, словно его отбросило. Отлетел в сторону портфель. Парень опять направил дуло в его сторону. Раздался еще один выстрел. Разлетелась вдребезги реклама бара на тротуаре. Послышались крики Куда-то соскользнули очки. Перед глазами все затуманилось. Катагири едва видел, как парень с пистолетом наизготовку приближался к нему. Ну вот, мне конец пронеслось у него в голове. Как там говорил Дружише Квак: «Истинный страх — тот, что человек придумывает себе сам». Катагири, не колеблясь, дернул за рубильник собственного воображения и погрузился в легкую тишину.

Когда он открыл глаза, то уже лежал на больничной койке. Вернее, сначала он открыл один глаз, слегка огляделся, затем открыл второй. И первой увидел у изголовья стальную стойку, с которой свисала тянувшаяся к его телу капельница. Рядом хлопотала медсестра в белом халате. Сам он лежал на жесткой кровати на спине, облаченный в какую-то причудливую одежду. Судя по всему, под ней было лишь голое тело.

Точно, кто-то стрелял в меня на дороге. Стрелял в плечо. Правое. В памяти всплыло, как все это происходило. Едва Катагири вспомнил маленький черный пистолет, заколотилось сердце. Они действительно хотели меня убить. — подумал он. Но все обошлось. С памятью все в порядке. Боли нет. Даже не так — не только боли, но и ощущений. Не получается даже приподнять руку. Палата оказалась без окон, так что непонятно, день сейчас или ночь. Стреляли в пятом часу вечера. Интересно, сколько времени прошло? Встречу с Дружищем Кваком я, пожалуй, уже прохлопал. Катагири искал глазами в палате часы, но без очков ничего толком вокруг не видел.

— Извините? — обратился он к медсестре.

— Наконец-то вы пришли в себя. Как хорошо! —воскликнула та.

— Не подскажете, который час? Медсестра посмотрела на свои часики:

— Четверть десятого.

— Вечера?

— Нет, утра.

— Четверть десятого? — приподняв с подушки голову, хрипло переспросил Катагири. Он не узнал своего голоса. — Четверть десятого утра восемнадцатого февраля?

— Да. — Медсестра на всякий случай повторно бросила взгляд на Электронный циферблат. — Сегодня восемнадцатое февраля тысяча девятьсот девяносто пятого года.

— Утром в Токио случаем не было сильного землетрясения?

— В Токио?

— В Токио.

Медсестра покачала головой:

— Насколько мне известно, никаких сильных землетрясений не происходило.

Катагири с облегчением вздохнул. Как бы там ни было, катастрофы избежать удалось.

— Кстати, как там моя рана?

— Рана? — удивилась медсестра. — Какая рана? О чем вы?

— Об огнестрельной ране.

— Огнестрельной?

— В меня стреляли. Из пистолета. Недалеко от входа в банк. Молодой парень. Кажется, попал в правое плечо.

Медсестра кисло улыбнулась:

— Ну что мне с вами делать? Никто в вас не стрелял.

— Не стрелял? Правда?

— Такая же правда, как и то, что сегодня утром в Токио не было землетрясения.

Катагири растерялся:

— Тогда почему я в больнице?

— Вчера вечером в квартале Кабуки вас обнаружили на дороге без сознания. Ран никаких нет. Вы просто потеряли сознание и упали. Причина пока неизвестна. Скоро начнется обход, придет врач. Попробуйте спросить у него.

Обморок? Катагири видел собственными глазами выстрел из дула пистолета, направленного на него. Он поглубже вдохнул и попытался сосредоточиться. Сначала нужно упорядочить факты. Вышло вот что: