Мисо-суп - Мураками Рю. Страница 47

— Интересно, правда? — с улыбкой спросил Фрэнк. — Этот тест я сам составил. Вообще-то, когда отвечаешь, нельзя слишком долго размышлять, ответы должны от зубов отскакивать, понимаешь? Это я тебе говорю как специалист. Я столько раз эти тесты проходил, что теперь разбираюсь в них лучше всех в мире!

— Ну и какие результаты? — поинтересовался я. — Я нормальный или не очень?

— Не волнуйся, Кенжи, ты психически здоровый человек со свойственными всем нормальным людям внутренними противоречиями и неуверенностью. Поверь мне, для человека гораздо опаснее быть чересчур непоколебимым в своих пристрастиях и на сто процентов знать, что он любит, а что ненавидит. Это уже в некотором роде показатель. А нормальные люди, все как один, подвержены сомнениям и живут, не зная, откуда в следующую секунду подует ветер и в какую сторону повернется под ветром флюгер.

— А ты нормальный? — спросил я.

— Конечно, — ответил Фрэнк.

Его ответ меня совсем не удивил. «Нормальный, так нормальный», — подумал я. Сегодняшний день, начиная с кусочка человечьей кожи, наклеенного на мою дверь, был переполнен неожиданностями настолько, что я уже больше ничему не мог удивляться. Я был изможден до предела, хотя спать мне не хотелось.

Было ужасно холодно. Мы сидели внутри полуразрушенной клиники. На полу валялся разный медицинский инвентарь. Эта обстановка полного раздрая несомненно повлияла на меня, я как бы эмоционально отупел. Нельзя сказать, что я вдруг почувствовал к Фрэнку симпатию или заразился от него безумием, но одно я знал точно: он тянет меня куда-то, где я никогда не был. Он, как настоящий проводник, ведет меня по нехоженым тропам, попутно давая необходимые объяснения.

— Ты, наверное, устал, — сказал Фрэнк. — Жалко, конечно, я тебе еще столько всего хотел рассказать, но ты лучше все-таки отдохни хоть немного, а то у тебя не останется сил, чтобы слушать колокол.

— Да я все равно не смогу заснуть, — ответил я.

— Боишься, что я тебя убью?

— Не из-за этого. У меня нервы напряжены очень.

— Может, съешь чего-нибудь?

— Не хочу.

— А ты через не хочу. Просто после того как поешь, сразу в сон клонит, — объяснил Фрэнк и достал из картонной коробки, стоявшей возле матраса, кофеварку. Он включил кофеварку в сеть, налил туда минеральной воды и, пока вода закипала, извлек из той же самой коробки два запечатанных стаканчика с моментальной лапшой «Рао» [34].

— Ты все время полуфабрикатами питаешься? — спросил я.

— Кажется, да, — ответил Фрэнк и засмеялся. — Но меня это мало волнует. Я вообще-то не гурман.

— А почему? — спросил я, глядя на струйки пара, вырывающиеся из специального отверстия на крышке кофеварки. — Вроде бы все любят вкусно поесть.

— Ты знаешь, в психушке меня сначала очень долго кормили насильно, а потом накачивали питательной жидкостью, поэтому я разучился понимать, что вкусно, а что нет. Это ведь вопрос вкусовой памяти, а она у меня напрочь отбита. — Он хихикнул. — Но дело даже не в этом, а в том, что, когда я ем вкусную еду, мне кажется, будто я теряю частичку себя, понимаешь? Лишаюсь чего-то очень-очень важного.

«О чем это он?»

— У меня сразу же возникает чувство, что я предаю себя. Отказываюсь от своей миссии, которая состоит в том, чтобы убивать людей.

Когда лапша уже была готова, Фрэнк дал мне пластиковую вилку. Я взял вилку и, втянув в себя теплый солоноватый пар, поднимающийся над лапшой, принялся за еду. Но тут мне пришла в голову мысль:

— А ты будешь убивать людей после того, как послушаешь Колокол Спасения? — спросил я у Фрэнка с набитым ртом.

— Не знаю, — ответил он. — Наверное, у меня нет другого выбора. Да и не было никогда. Это просто необходимость. Я должен убивать для того, чтобы жить. И то, что я вены себе резал, и то, что оттяпал этому лебедю голову и выпил его кровь, — все это тоже по необходимости. Если мозг и тело большую часть времени бездействуют, то человек, даже маленький ребенок, очень быстро впадает в маразм. Кровообращение в мозгу замедляется, совсем, как у кота в эксперименте с электрошоком — к тому моменту, как он окончательно потерял аппетит, у него от стресса кровь в мозгу почти не двигалась.

Люди придумали кучу способов борьбы с атрофией мозга: охоту на диких зверей, поп-музыку, автогонки и всякое такое. Но по-настоящему эффективных средств против маразма на самом деле очень мало. Для детей, например, это вообще очень серьезная проблема, у них же нет почти никаких возможностей. Из года в год контроль над обществом усиливается, и иногда мне кажется, Кенжи, что очень скоро в мире появится много таких, как я.

Фрэнк говорил и говорил, совсем забыв об остывающей на его вилке лапше, которую он подцепил из стаканчика и теперь держал у подбородка. Капли супа падали на пыльный пол. Лапша остыла настолько, что от нее уже даже не шел пар, но Фрэнк все продолжал говорить. У него просто вылетело из головы, что он собирался поесть. Он весь сосредоточился на разговоре — или даже не сосредоточился, а просто говорил как одержимый. Как будто, если он замолчит, то сразу же упадет на пол и умрет.

Фрэнк так и не притронулся ни разу к своей лапше. Свисающие с вилки белесые нити высохли и потемнели. Я смотрел, как они подрагивают в воздухе, медленно, но верно превращаясь в нечто неузнаваемое и абсолютно несъедобное. Я, кажется, начал понимать, что имел в виду Фрэнк, когда сказал, что он равнодушен к вкусной еде, что ему не нужен сон и что он должен убивать людей для того, чтобы жить.

Но вот наконец Фрэнк замолчал.

Я спросил:

— Может, поешь? — И показал глазами на свисающую с вилки лапшу.

— Ах да! Я совсем забыл. — И Фрэнк торопливо запихнул лапшу в рот и начал жевать, но в его печальном взоре читался безмолвный вопрос: «Почему мы, люди, обязаны ежедневно проходить через эту пытку едой?»

— Когда мне было двенадцать лет, я убил троих человек подряд — все они были старичками, из тех, что вечно дремлют на террасе в своих креслах-качалках. Потом я записал аудиокассету, на которой признавался в убийстве, и отправил ее на радио, своему любимому радиоведущему. Мне хотелось, чтобы этот парень знал, что я и есть тот самый серийный убийца, о котором так много в последнее время говорят.

Чтобы сделать свой голос неузнаваемым, я засунул в рот вату и зажал между зубов карандаш, а потом записал кассету на старом папином магнитофоне. В общей сложности я записывал кассету часов двадцать, наверное. Это было по-настоящему здорово, я ни секунды не скучал. Но парни из ФБР проанализировали голосовой отпечаток, и эта кассета стала неопровержимым доказательством моей вины. И потом я еще очень долго жалел, что записал ее и отправил на радио. Однако лет через десять после этого я вдруг вспомнил, какое удовольствие испытал, записывая эту кассету: мне казалось, будто я наконец достиг гармонии с окружающим меня миром…

Это очень трудно объяснить. Например, в тот момент, когда я убиваю кого-нибудь, я уверен на все сто, что вот это и есть настоящий я. Мое тело наконец-то становится целиком и полностью моим, я заполняю собой все пространство внутри своей телесной оболочки… Вот я и хочу проверить, что произойдет со мной после сто восьмого удара. Исчезнут ли мои бонно? Смогу ли я справиться с опустошенностью и полностью слиться с собой?.. Это очень, очень важно для меня.

Я доел лапшу, и почти сразу же меня потянуло в сон. Я потер глаза кулаками, и Фрэнк, заметив это, указал мне на матрас:

— Кенжи, ты можешь и здесь поспать. Просто на втором этаже кровати, я думал, тебе будет удобней, но, похоже, в таком состоянии тебе на второй этаж не залезть…

Я как был, прямо в пальто, повалился на матрас. Свет от лампы, лежащей на полу, слепил меня, но так как Фрэнк до сих пор еще не доел свою лапшу, то я просто прикрыл глаза рукой и попытался заснуть. Фрэнк, судя по всему, заметил мой жест и выключил свет. Матрас был холодный и сырой. «Интересно, Фрэнк все время в таких местах ночует?» — подумал я.