Мое чужое лицо - Муратова Ника. Страница 43

Раз уж они здесь, вдвоем в пустой квартире, почему бы не попробовать? Пусть даже безо всякого продолжения, просто пофлиртовать, поиграть в эту вечную игру между женщиной и мужчиной, вновь ощутить себя не бесполым существом, а желанной женщиной. Как давно она ощущала себя желанной? Склизкий Драгов не в счет. Это не желание, это похоть. Получается — после ожога эта ниша ощущений была совершенно пуста. Ответит ли Тёма на её призыв? Ведь наши инстинкты, влечение, желание — они не зависят от восприятия одного лишь лица. Слишком тогда было бы все просто. Нет, в эту сложную суммарную входят запахи, взгляды, мысли, ощущения… Они остались прежними, они не изменились за десять лет, надень на неё сейчас пластиковую маску, и он сразу бы догадался кто она. Почему же новое лицо настолько пугает его? А если закрыть ему глаза поцелуем? Почувствует ли он?

Она стояла перед зеркалом, критически оглядывая себя. Ничего лучшего, кроме как поддаться на искушение соблазнить одеждой, она не придумала. Столь банальный подход диктовался комплексами. Они крепко запаяли рот естественной чувственности, не давая волю природным женским инстинктам. Она одела белую блузку с черным атласным бельем, просвечивающим сквозь тончайшую ткань, облегающие черные джинсы, тонкие полусапожки на высоком каблуке и серьги в виде колец. Хотела убрать волосы наверх, но не решилась — уши безобразно торчали, скорее бы можно было сделать пластику и «пригладить» их! Дымчатые тени и вишневый блеск для губ… К чему все это…

Она вышла из ванной, встав в эффектную стойку в проеме двери, зная, что свет проходит как раз через неё, выделяя силуэт.

Симонов бегло оглядел её и кивнул на холодильник.

— Ты что, по вечерам танцовщицей работаешь?

— Почему ты так говоришь? — вздрогнула она.

— Да на твой рацион смотрю. Фигуру бережешь?

— А что, о фигуре заботятся только танцовщицы?

— Не знаю. — пожал он плечами. — Просто спросил. Я смотрю, ты Кальвадос жалуешь?

Не удержался таки от вопроса. Зачем спросил?

— Да, люблю, — слова её звучали приглушенно, боясь выдать рвавшиеся наружу эмоции. — А ты? Ты тоже?

— Когда-то нравился. Давно.

— Давно? А сейчас?

— Сейчас уже не так. Вкусы меняются. — он равнодушно улыбнулся, словно говорил о погоде. — Ну что, поехали?

Стоп-кадр. Прочь иллюзии. Он закрыт для неё. Закрыт на огромный замок. Весь запал как рукой сняло. И о чем она размечталась? Забыла, как она теперь выглядит? Решила, что шмотки могут что-то изменить? Разве раньше одежда имела значение для её игр в любовь? Она и обнаженной чувствовала себя так же, как в самом разном тряпье — уверенно. Смешно пытаться сейчас разыгрывать спектакль с плохими актерами. Никакие декорации не спасут.

— Где ужинаем? — спросил Артем, с недоумением покосившись на её расстроенное лицо. Не поймешь этих женщин — минуту назад сияла, как медный чайник, а теперь дуется неизвестно на что.

— Куда хочешь. Где ты любишь ужинать?

— Боюсь, тебе там не понравится! — рассмеялся он.

— Почему?

— Шашлычки, жаренные на углях ребрышки, хачапури — тут о фигуре придется забыть!

— Пойдет. Поехали.

Маленькое грузинское кафе было заполнено посетителями, но, увидев Тёму, официантка тут же нашла для них столик, усадив их с самой любезной улыбкой. Альбина, приподняв бровь, наблюдала за этой сценой. Видно, он тут известный посетитель.

— Как всегда? — осведомилась девушка.

— Да, Танюша. Ты вино домашнее будешь? — обратился он к Альбине. Она кивнула. — И вина нам литра два.

— Ты же за рулем? Или думаешь, что я два литра выпью?

— Да я здесь машину оставлю, они присмотрят. Завтра заберу перед работой. Я здесь недалеко живу.

Пока девушка раскладывала на столе зелень, соленья, брынзу, специи, к ним подсел низкого роста упитанный мужчина с характерной кавказской внешностью.

— Какие гости! Давно не видел, дорогой! Где пропадал? — похлопал но по-свойски Симонова. — Дато, — представился он Альбине и с широченной гостеприимной улыбкой протянул руку. — Большой друг вашего уважаемого спутника. Друзья моего друга — мои друзья! Заходите в любое время — все лучшее будет для вас!

— Спасибо!

— Ты как сам, Дато? — спросил Артем. — Все нормально?

— Да, слава создателю и тебе, все хорошо! Ваш друг меня из маленьких кусочков заново собрал и склеил, вы знаете об этом? Я ему жизнью обязан! Ну ладно, не буду больше вам мешать. Кстати, у нас сегодня свинина отменная, рекомендую! Вино — за мой счет!

Он ушел, кивая налево и направо посетителям и Альбина заметила, что он прихрамывает.

— Что, действительно собрал по кусочкам? — спросила она тихо.

— Вроде этого. Он в хорошую мясорубку попал, чудом выжил. Молодец, не будь у него такой воли к жизни и оптимизма, ни за чтобы не выкарабкался.

Альбина опустила глаза. Не то, что у неё.

Еда и вино были отменными, как и обещали. Прелесть маленьких домашних кафе в том, что они за массовостью не утрачивают колорита и домашнего качества. Альбина сто лет не была в подобном месте, предпочитая раньше какие-нибудь шикарные и модные места, где еда была хоть и хорошей, но не такой уютной. Вино ударило в голову, расслабило, разлилось по всему телу волной, снимающий одну за другой цепи комплексов, давая свободу каждой мышце, каждому суставу, возвращая былую гибкость и пластику, зажатым беспощадной хозяйкой, решившей, что им больше не место в её движениях. К концу вечера она уже танцевала под звуки томного голоса симпатичной певицы, призывающей верить в любовь. Отдавалась танцу всем телом, закрыв глаза, забыв об окружающей обстановке. На какой-то миг она забыла обо всем — об ожоге, о чужом лице, о Тёме, она почувствовала себя Альбиной, Альбиной Дормич, прежней, беззаботной, восемнадцатилетней девушкой, мир для которой был полон самого лучшего. Замолчавшая певица вернула её в реальность. Она вздрогнула, обвела взглядом кафе, людей, восхищенно смотревших на неё, Тёму, державшего её за талию. Почему взгляды окружающих настоящего так напоминают прошлое? Новая игра воображения?

Они сели за свой столик. Тёма молчал. Смотрел на неё, потом взгляд улетел куда-то вдаль, сквозь неё. В глазах читалось отчаяние. Ничем неприкрытое. Разве что смешанное со смятением. Он вдруг выпалил с решимостью тореадора, бросающего вызов быку:

— Знаешь, ты только не смейся, но мне на мгновение показалось, что ты так сильно напоминаешь одну мою знакомую.

— Да? И кого же?

Зачем она спросила? Она же прекрасно знает ответ. Хочет сатисфакции? Чтобы он произнес, наконец, её имя? Чтобы показал, что помнит, что для него это тоже не прошло бесследно, что страдает не меньше, чем она?

— Только, повторяю, не смейся. — он нервно отхлебнул вина. — Помнишь, ты мне её фотографию показывала — Альбины Дормич?

— Да чем же я на неё похожа? — резко засмеялась Альбина. Если он сейчас дотронется до неё, она расплачется, разрыдается прямо здесь. И все расскажет. Но он, наоборот, откинулся на спинку стула, словно нарочито увеличив расстояние между ними. Чего он боится?

— Да многим. Голос, фигура, походка, движения, как танцуешь. Даже в глазах есть что-то такое…

— А ты её так хорошо помнишь? — она наклонилась к нему вперед всем телом, почти улегшись на стол. — Ведь говорил, что не видел давно, что не интересуешься ею?

Скажи это! Скажи! Произнеси то, что она хочет услышать!

— Да, помню.

Запнулся. Подбирает слова. Заметно, как выражение лица меняется, вновь приобретает прежнее, беззаботное, лишенное воспоминаний.

— Она же известная личность! — это уже слова не из глубины души. Просто стандартное прикрытие. Все. Момент упущен. —Она же везде мелькала, невозможно не видеть.

— Так она тебе нравилась или нет?

Этот вопрос она задала уже чисто механически. Разговор вновь перешел на уровень общения двух масок.

— Да при чем тут это?

— Ну, пытаюсь определить, если я на неё похожа, это мне плюс или минус.