Меч на ладонях - Муравьев Андрей. Страница 26

– О целости твоего живота должен думать я, колос, – сказал Аиэр.

Пионий сглотнул слюну.

– Я не хотел обидеть тебя, мудрый. – Он потер начавшие покрываться потом ладони. – Я преклоняюсь перед твоей предусмотрительностью и знанием. Мы – пыль под стопой Лучезарного, я – лишь никчемный раб в его когорте. Ты – жнец. Я – колос на поле его. Ты говоришь – я внемлю…

В словах Пиония было столько страха, что сидевшие у входа стражники поморщились.

Пионий не отрывал глаз от крышки стола, пока сменивший гнев на милость Аиэр не начал говорить:

– Как дела с Оттоном?

Пионий, получив возможность загладить первое неприятное впечатление, радостно засуетился:

– Я сделал все, как велели. Меня представили ко двору. Оттон стар, а желания его не отличаются от желаний молодого бычка. Он женился, жена моложе его раза в два. Оттон просит вернуть молодость и для этого готов на все.

Аиэр осмысливал услышанное, поигрывая замысловатыми четками. И у стен могут быть уши – эту простую истину открыли давно, и она была актуальна в любое время и в любых широтах. Оба разговаривающих не называли настоящих имен. Масляная лампа на столе чадила и распространяла вонь плохо очищенного масла: жрец Архви недолюбливал восковые свечи.

– А готов ли он предоставить нам свободу на своей земле и возможность ставить наши храмы?

Пионий отрицательно помотал головой:

– Еще нет, о великий жнец. К нему вернулось желание, он снова может многое, но теперь требует вернуть ему еще и молодое тело.

Жрец Архви отмахнулся:

– Ты же знаешь, червь, что это невозможно. Его же подданные не приемлют этого. Чернь восстанет, а знать поддержит. У Оттона и так полно проблем со своими провинциями.

Пионий развел руками:

– Генрих упрям, как мул, ваша мудрость.

Аиэр вскинулся.

– Колос, – прошипел он. – Ты не должен упоминать имя подручного своего даже в моем присутствии.

Пионий сжался. Пересохшее горло спазматически попробовало сглотнуть давно исчезнувшую слюну.

– Простите, досточтимый. Я увлекся. Я слаб.

Аиэр сделал раздраженный жест, приглашая согнувшегося в раболепном поклоне Пиония продолжить.

Тот с трудом вернулся к тому, на чем остановился:

– Пока не дадим молодость его телу, а не только чреслам и желаниям, он не уступит.

Аиэр поиграл четками и кивнул:

– Что ж. Если он настолько глуп, что ему недостаточно только чувствовать себя молодым, то мы дадим ему молодое тело.

Пионий подался вперед, а Аиэр продолжил:

– Дадим, но не сейчас. Через год я пришлю посвященного. Если у него останется желание, мы сделаем то, что он просит.

Старый жрец постукивал четками.

– А теперь ты выслушаешь еще одно задание, колос.

Пионий весь подобрался. Его худая шея вытянулась из воротника бриганты, а кадык заходил настолько быстро, что даже страже у входа было видно, насколько он волнуется.

Жрец говорил медленно, подбирая слова. Его рассказ навевал неприятные воспоминания.

– Мы нашли тех, кто разграбил наш гест на Зеленом острове. Нашли и вернули то, что было утеряно. Это было неправильно, но мы произвели забор тотчас же по получении утерянного. Лучезарный улыбнулся нам… Четверо воинов пришли к нам, но дальше… дальше все пошло… наперекосяк. Местный ярл с воинами вторгся в капище. Его люди разграбили храм Севера, а воины, дарованные нам Архви, попали к нему в руки.

Пионий сглотнул слюну, он слабо представлял, куда клонит старый жрец.

Тот продолжил:

– Ярла зовут Гуннар Струппарсон, а городок, которым он правит, – Хобург. Возьми столько денег, сколько надо, найми тысячу нурманов, и пусть этот городок исчезнет с лица Гардарики [52] еще до начала лета.

Пионий спросил внезапно осипшим голосом:

– Как я их узнаю?.. Тех, кого я должен отправить в Хель?.. К Архви, то есть?

Жрец передернул плечами:

– Узнаешь… Их тяжело не узнать. Их четверо: первый – грузный усач; второй – хрупкий, высокий, светловолосый, лицом похож на булгарина или угра; третий – с лица померанец [53] или гардариканец, кряжистый, но невысок; четвертый – широкоплеч, высок, похож на нурмана или свена… Впрочем, все они достаточно высоки ростом.

Жрец поморщился, но продолжил:

– У них оружие, которое принадлежит Лучезарному, а их тела должны уйти к Архви. Оружие уничтожишь.

Пионий молчал, осмысливая приказ, а жрец культа богини все говорил:

– Если сделаешь это, станешь серпом.

Пионий подпрыгнул и выгнулся дугой. Разные чувства – от восхищения до подобострастия – пролетели по его лицу, как легкие перьевые облака по летнему небу.

– Можете не сомневаться, досточтимый жнец. Их тела уйдут к Архви, а души к Лучезарному, клянусь серпом, который меня пометил.

Жрец поднялся, давая понять, что разговор закончен.

– Надеюсь, что ты понимаешь, чем клянешься, колос. Ты потеряешь много больше, чем твоя никчемная жизнь, если не выполнишь обещанное.

Но глаза Пиония светились счастьем. Стремясь за порог комнаты, он не обратил внимания на предупреждение, слетевшее с уст старого жреца. Еще раз поклонившись у порога, Пионий юркнул за дверь.

Старый жрец культа неизвестной богини и непонятного бога покачал головой:

– Как ты думаешь, Аиеллу, справится смертный?

Один из воинов у двери только пожал плечами.

Жрец хмыкнул.

– А ведь это лучшее, что у нас здесь есть. И если он справится, быть ему серпом Севера.

Аиэр поиграл четками.

– Собирайтесь, утром отплываем.

«Одноглазый Волк» легко скользил по свинцовым водам Балтийского моря. К утру десятого дня с момента выхода в море на горизонте появились очертания острова Борнхольм. Судно могло бы идти быстрее, но попутный ветер понемногу ослабевал, а Сила Титович стремился сохранить свою команду свежей, не заставляя гребцов сидеть на веслах по четырнадцать часов в сутки.

То, что на горизонте именно Борнхольм, поведал опытный Бьерн Гусак. По его словам, переход между Ругом, последним островом на пути в Любек, и Борнхольмом был самым опасным. Купцы, пройдя воды у берегов Скандинавии, расслаблялись. А датские и польские каперы этим отлично пользовались. Бодричский князь Генрих и германский император несколько раз снаряжали карательные экспедиции на Борнхольм и в протоки около Руга, но пираты заранее убирались со своих стоянок в сторону Дании и Швеции. Именно поэтому драккар нынче идет мимо Поморья в дальний Любек. Откуда они двинутся малой дружиной по суше до Хомбурга, где на попутных снеках и баржах можно сплавиться по Эльбе и до Магдебурга.

Сомохову план показался странным. Торговля в эти времена шла по руслам рек, потому что перевезти большие грузы по суше, уже практически лишенной римских дорог, было невозможно. Колеса телег застревали в весенней или осенней грязи, копыта коней проваливались в зимнем снегу, а лето было столь коротким, что не принималось в расчет. Поход же Онисия Навкратовича имел конкретные коммерческие интересы. А иначе зачем почтенному купцу плавать за тридевять земель, оплачивая солидную охрану и дорогое судно? Весь товар с драккара из Любека до Хомбурга на телегах не перевезешь… Так не лучше ли его сдать в первом порту, как это делало большинство купцов, или, уже увеличивая риск минимум вдвое, пройти опасные датские острова и зайти в Хомбург по морю?

Улугбек чувствовал: что-то не так. Разговаривать на эту тему с Горовым не имело смысла: казак, как примерный солдат, старался просто выполнять приказы, не обсуждая. По крайней мере, очень старался. А Захар вообще не задумывался о таких нюансах. Впервые попав на море, промысловик наслаждался новыми впечатлениями. Оставались Малышев и дружинники ярла Гуннара. Когда Улугбек поделился своими сомнениями с Костей, тот просто отмахнулся: