Меч на ладонях - Муравьев Андрей. Страница 32

Вошедший окинул взглядом сидевшего мужичонку и выдавил из себя:

– Ты ошибся, Мисаил.

Сидящий поперхнулся вином и укоризненно ответил бородачу:

– Я же просил вас, господин Олаф, не называть меня Мисаилом. Мое имя – имя доброго христианина: Михаил.

Вошедший прошел мимо Мисаила-Михаила, грузно сел на скамью и залпом выпил остатки вина из стоявшего на столе кувшина.

– Мне насрать, как тебя сейчас называют. Хоть и Рафаил. Ты стал дуть на молоко. Я из-за тебя протаскался в полной броне полночи.

Мисаил пропустил оскорбления мимо ушей… Даже не удосужившись изобразить обиду.

– Ну и?

Олаф покрутил пустым кувшином, поднял его и вытряс себе в глотку еще пару капель.

– Что ну? Это обычные бродяги. Варяги. Бьются, как варяги, орут в бою, как варяги, даже песни потом вопят те же, что и парни из моего хирда. На колдунов похожи, как волк на корову. Никаких бесовских штучек – разметали шваль, что ты набрал по порту, одними кулаками, ругаясь при этом, как ругаются во фьорде, где я родился и вырос.

Сидящий Мисаил замахал руками и, картавя, начал возражать:

– Это и не значит ничего. Они из Хобурга, они высокие, бороды короткие, как будто брили на византийский манер, а что кулаками машут, так и угроза невелика была. Мастер Пионий приказал быть внимательными.

Олаф вздохнул:

– Дурак ты… Но, может, и прав насчет бород. По мне, так варяги – варяги и есть, а что бороды коротки – так не растут, может. Да и пятеро их, а не четверо, и по-нашему ругаться горазды.

Мисаил не унимался:

– Все равно – убить. Убить при первой возможности.

Олаф отмахнулся:

– Да что ты заладил: убить да убить. Иди и убей, раз такой смелый.

Секунду нурман покачал головой, потеребил бороду и продолжил:

– Говоришь, они до Хомбурга и на Магдебург пойдут по земле? – Олаф еще секунду подумал и стукнул кулаком о собственную раскрытую ладонь. – Что ж. Тут и узнаем.

Олаф повернулся с Мисаилу:

– Прибьешься к обозу. Пооботрешься, разведаешь. Если и вправду обычные викинги, то из Хомбурга – птицей сюда. Через десять дней хирд идем встречать на Руг и в Хобург. Надо выполнить приказ мастера и снести этот городок с лица Гардарики.

Мисаил сжался под тяжелым взглядом собеседника, но нашел силы пискнуть:

– А если все-таки… – Он исподлобья зыркнул на грозного викинга. – Если я прав и это колдуны?

Олаф дернул плечом:

– Тогда доложишься в Магдебурге мастеру Пионию. Он сам с ними разберется.

Мисаил закивал:

– Мастер Пионий может все. Он управится… Вот только…

Он замолчал. Нурман заметил паузу и вопросительно примолк. Мисаил прогнусавил:

– Только я приметен больно. Думаю, они меня заметили. Как бы не зарезали.

Олаф ухмыльнулся. По его лицу было видно, что такое развитие событий его не пугает. Мисаил продолжил:

– Пускай лучше Равула идет с язычниками.

Бородач еще шире осклабился, задумчиво окинул взором согнутую фигуру сидящего напротив, выдерживая паузу, почесал живот… Но возражать не стал.

– Может, и верно. Пускай идет. Заодно передаст мастеру Пионию, что хирд уйдет вовремя.

Мисаил громко выдохнул и захихикал:

– За такое и выпить не грешно.

Из-под стола вынырнул пузатый кувшин с вином. Грозное, порубленное шрамами лицо Олафа просветлело. Все решения были приняты, и наступила пора отдыха.

С утра Онисий Навкратович был зол. Едва только солнце вылезло на небосвод, по мосткам, ведущим к «Одноглазому Волку», притопала целая делегация: глава портовой стражи с десятком гридней и плюгавеньким портовым клерком явился выяснить, что за моряки устроили ночью настоящее побоище и непотребное распевание песен, потревожившие мирный сон добрых жителей славного Любека? Тон, которым это было произнесено, не сулил славным мореходам ничего хорошего. Но ни претензии, ни хмурое выражение лица главы портовой стражи, поднятого с самого утра, не напугали новгородского купца.

– Что ж это получается, господин капитан? – веско и размеренно начал новгородец свою ответную речь. – Значит, мои людишки задирать кого по ночам начали? Так, что ли?

Глава стражи кивнул головой.

– А что, и жалобщики, пострадавшие от моих людей, есть, наверное?

Капитан портовой стражи задумался. По лбу офицера пробежали морщины. Через полминуты он вынужден был признать очевидное:

– Наин. Нет потерпевших… Но ваши люди оставили лужи крови. – Капитан заводился. – Значит, будут и потерпевшие. Если выжили.

Видимо, собственные аргументы даже ему показались неубедительными.

– Есть еще жалоба на громкое распевание непотребных песен вашими корабельщиками, что есть большое нарушение правил поведения в ночной период.

Тут даже Онисий Навкратович признал это:

– Что было, то было. – Купец покачал головой и горестно взмахнул руками.

Новгородец сделал паузу, после чего с улыбкой добавил:

– Но только не мои людишки это творили.

Капитан подобрался, а новгородец продолжил:

– Вчера около полуночи на воев моей корабельной рати, возвращающихся из храма Господня в Любеке, напали тати ночные. Напали, обокрали и порезали до крови, о чем я и спешу сообщить господину капитану. Затем тати ночные бросили моих избитых воев на мостках, а сами ушли в город, распевая непотребные песни и горланя разные гадости, неуместные для повторения из уст достойного христианина.

Капитан задумался. Клерк, пришедший с ним, полез было что-то шептать ему на ухо, но грозный глава портовой стражи, не вслушиваясь, дал тому вескую затрещину. После чего повернулся к новгородцу и поклонился:

– Приношу извинения от имени города Любека за раны, понесенные вашими людьми. – Он перевел дух и продолжил: – Разбойников ночных мы найдем. Найдем и накажем.

Купец церемонно поклонился и хлопнул в ладоши. Один из его подручных вынес небольшой пузатый бочонок.

– А это – доблестным защитникам нашего ночного покоя. Лучший бочонок славного новгородского меда хмельного. Если позволите, мои люди занесут его вам в сторожку.

Капитан ухмыльнулся. Прощался он с новгородцами уже по-приятельски.

Когда стража, грохоча доспехами, покинула причальные мостки, Онисий Навкратович повернулся к своим морякам. Он смотрел на поникшего Хругви и опухшего с перепоя Горового, которые были явной причиной визита.

Даже начни те отрицать свое участие во вчерашнем инциденте, им это вряд ли бы удалось. Свидетельства были налицо, вернее, на лицах повесивших носы скамечников «Одноглазого Волка». Вчерашних ночных буянов с головой выдавали начавшие синеть фингалы, полученные в ночной потасовке. Сзади, прикрывая повязку на руке, тихарился Захар и стоящий рядом с ним унылый Бьертмар Ложка.

– Ну? – Купец, который был тяжелее любого на корабле, кроме Горового, ярился. – Что, не получилось тихо до лодки дойти? Так хоть сделали б так, чтоб не знали, кто вы! А то за каждый ваш загул по кабакам портовым мне по бочонку отдавать? Изо ртов детей моих мед крадете?

Хругви промямлил что-то, а Горовой только вздохнул и виновато развел руками, типа: «Ну виноват, ну так что же?».

Онисий Навкратович выдохнул. С трудом он смог заставить себя собраться. Красное лицо его медленно приобретало естественный оттенок. Наконец, он смог успокоиться и продолжил уже нормальным тоном:

– Не с руки нам тут сориться. Еще до Хомбурга идти. Сейчас ступайте. Бочонок я с вас вычту, сами решайте, кто виноват больше.

И добавил, уже обращаясь ко всем:

– К вечеру собраться, почиститься. Котомки сложить. Наутро в Хомбург идем.

…До вечера купец успел продать давешним торговым гостям пеньку, мед и воск, занимавшие большую часть трюма. В это же время Сила Титович сторговал на конском базаре, находившемся у южных ворот города, пять телег и два с половиной десятка бодрых тягловых лошадок. На рынке наняли и проводников. В Европе дорогам пока еще предпочитали речные и морские пути, а торговцам, решившимся на пеший путь, требовались услуги следопытов, готовых указать единственный верный путь мимо дозорных и мытных застав и разъездов поместных баронов. Германская империя была сильным государством, заинтересованным в развитии торговых связей. Существовала система имперского мыта, но уездные феодалы часто пользовались правом сильного и устанавливали непомерные местные сборы, а то и просто грабили купеческие караваны. Правда, до вольницы, царившей во Франции или в Польше, здесь еще (а правильней было сказать – уже) не доходило. Все это Малышеву и Пригодько объяснил Сомохов, удивленный тем не менее желанием купца двигаться с остатками товара в глубь империи. По прикидкам Улугбека, в сундуках, погружаемых на подводы, могли быть только ценные меха. Новгородец, вероятно, желал продать их в окружении императорского двора. Генрих IV недавно связал себя узами брака со вдовой собственного вассала и стремился окружить молодую жену роскошью, устраивая в ее честь пиры и приемы, на которых желали блистать все аристократы. А что лучше выделит тебя, чем соболиные оторочки и норковые накидки? Только пудовые золотые цепи… Да их носить тяжело. Вот и спешил ушлый купец со своим невесомым товаром ко двору императора.