Меч на ладонях - Муравьев Андрей. Страница 40

«Пора, пора уже баиньки. И ведь не думал, что пиво тут такое крепкое», – пронеслось в затуманенных мозгах.

– Ты, кстати, не слышал, о чем они шептались? – задал, наконец, Костя вопрос, с которым и подходил к археологу. – Вроде поближе сидишь…

Улугбек покачал головой и икнул.

– Нет. – Он честно старался вспомнить то, что удалось услышать из разговора. – Киевский сотник с дочерью князя Всеволода сюда приехал… Кем-то вроде посла… Они еще лет десять назад с нашим познакомились. Все истории вспоминали… А потом, на завтра Силу и Онисия ко двору императрица через него приглашает… Новости послушать. Может, купить чего пожелает…

Костя аж подобрался.

– Слушай, – глаза фотографа заблестели, а в голове будто ветер пронесся, – как думаешь, нам с новгородцами ко двору можно? Хоть позырить чуток? А?

Сомохов почесал голову.

В углу под мотив «Барыни», отстукиваемой Пригодько на деревянных ложках, Горовой лихо топтал земляной пол, подпрыгивая и с коленцами, вызывая одобрительный гвалт обступивших его дружинников.

– Да. – Археолог мечтательно закатил глаза. – Самый императорский двор в империи. Тьфу… Священный императорский… Да. – Он подумал. – В общем, было бы неплохо.

Когда пьяные Сомохов и Малышев подошли к сидящим поодаль Кондрату Будимировичу и Силе Титовичу и изложили свою просьбу, те только рукой махнули: «Ладно. Чего там».

Мол, для хороших людей – что ж такого. Только новгородский воевода с трудом произнес условие:

– Вонючки свои колдовские здесь оставите. – Он посмотрел на посла киевского князя, но тот уже слабо улавливал смысл речи и только кивнул. Мнению своего друга Кондрат доверял в эту минуту, как собственному.

На том и порешили.

Пир по случаю приезда в конечную точку маршрута прекратился далеко за полночь.

Утро начиналось хмуро.

Когда Костя смог разлепить глаза, солнце еще только взошло. Лежал он на лавке, подсунув под голову мешок с плащом из тюленьей кожи и шапкой. Видимо, спать Малышева положили (не сам же он вчера сюда заполз! Или сам?) на втором этаже постоялого двора в небольшой комнате, которую сейчас битком наполняли почивающие в самых разных позах дружинники.

Рядом на такой же лавке сопел Сомохов.

– Пи-и-ить, – прошептал Костя, но чуда не случилось. Кто бы ни принес его на эту лавку, дальше следить за благополучием подопечного он не стал.

«Как же я так нажрался?» – пронеслась в чугунной голове фраза, которую тысячи лет многие мужчины задают себе по утрам.

«И с чего?» – Костю била дрожь, любовно называемая в той, старой жизни, посталкогольным синдромом, или попросту похмельем.

«Чтобы такое с пива? – В голове словно взорвался вулкан, и Костя застонал. – Чтобы я еще… хоть раз… эту гадость…»

Дверь с шумом отворилась, и на пороге вырисовалась легко узнаваемая фигура кубанского подъесаула. Горовой был чист, свеж и румян. Вместо суконной рубахи на нем была выстиранная слегка выцветшая синяя форменная гимнастерка и галифе. В руках он держал кувшин и полотенце.

– Ну что, соколики? – Горовой с улыбкой смотрел на фотографа и начавшего подавать признаки жизни помятого археолога. – Что ж это вы, а? Надвячоркам в зюзю нализались-то?

Горовой протянул кувшин:

– Пиво-то будете, али как?

Костя молча схватился за ручку и, не останавливаясь, высосал половину. Жизнь нормализовывалась. Встряхнув значительно полегчавший кувшин, он сунул его охавшему рядом Сомохову и перевел еще мутный взгляд на казака:

– Так это ты нас сюда притянул, что ли?

Тимофей Михайлович усмехнулся:

– Я, хто ж яще. – Он кивнул в сторону археолога, жадно поглощавшего спасительную влагу. – Вы ж с Улугбеком Карловичем давеча больно расслабились. Изволили лежать на полу и пузыри пускать на пару. Думаю, уберу-ка я энтих в якись сарайчик ти в помещению какую. А тоть, не ровен час, от земли-то надует, век спиной мучиться…

Горовой ухмылялся вовсю.

Костя нашел в себе силы поблагодарить.

– Да ладно, – отмахнулся бравый подъесаул. – Тута в доле [83] Сила Титович казав, шоб вы до двору сбирались.

– До к-какого двору? – не понял Костя.

– До королевского, ну, ти как его там, императорского. – Казак потешался, глядя на опухших и плохо соображавших фотографа и ученого.– Так я б, того, думал, с вами, если можно? А?

– С нами чего? – переспросил отошедший от состояния ступора Сомохов. – С нами к императорскому двору?

Казак закивал:

– Ну да.

Сомохов и Малышев посмотрели друг на друга. После чего Костя промямлил:

– А я так и слабо помню, как мы договорились… – Он с надеждой пихнул в ногу начавшего снова заваливаться ко сну археолога: – Ты не помнишь, когда выходить?

Ответил Горовой:

– Так Сила Титович уже почти собрались.

Костя подпрыгнул, и в голове плеснулась боль. «Чтобы я… еще… когда… да никогда», – пронеслось в голове Малышева. Он побежал вниз, за ним вяло потянулся Улугбек.

Остаток утра русичи провели в приготовлении к важному визиту. Вместо душа во дворе провели обряд обливания с растиранием у бочки с дождевой водой, надели свои лучшие вещи (Сомохов предпочел френч яркой рубахе). Убедили Пригодько, что он еще молодой, на императоров и королей насмотрится, а с вещами кому-то остаться надо. Да с тем же оружием. Главным аргументом было: ежели их супостат какой повяжет, останется Захар с целым арсеналом и придет на выручку.

Двадцатилетний наивный сибиряк купился на прямолинейную лесть и согласился быть «вторым фронтом », ежели чего.

Сила Титович только скептически посматривал на рыскавших туда-сюда по двору сотоварищей. От своего обещания он не отказывался. Онисий Навкратович обещал рассчитать наемников вечером – значит, пока они еще были на службе. А ведь нужно во дворец сундуки с подношениями доставить да охранять по дороге. Полочане же – парни все как на подбор рослые, не всякий варяг до плеча достанет. Такие и дары помогут донести, и при дворе не стыдно с такой охраной показаться. Мол, вот мы какие! Пойдут без оружия и кольчуг, значит, могут одеться в свои диковинные одежды. Только интереса прибавят.

Через сорок минут приготовления были закончены. Из купеческого лабаза вышла процессия. Во главе важно шествовали Сила Титович и Онисий Навкратович (новгородцы еще не разжились лошадьми). За ними, кряхтя и чертыхаясь, семеро дружинников и трое «полочан» тянули пять сундуков подарков императорской чете от купца и новгородского князя. Подношения венценосцам составляли почти треть того, что доставили сюда на «Милой Эльзе».

Через полтора часа после уплаты таможенного городского сбора и длительного хождения по таким же, как и в Любеке, загаженным улочкам, когда Косте начало казаться, что руки сейчас оторвутся вместе с проклятым тысячу раз сундуком, русичи подошли к воротам внутреннего замка, где сейчас и находился двор императора.

У ворот их ждал Кондрат Будимирович с пятью людьми из охраны.

Наряженный в парчовый кунтуш, расшитый золотыми цаплями, сотник лихо гарцевал на великолепном вороном жеребце с шикарной золотом упряжью и серебряными удилами.

«Как на шестисотом мерсе», – пронеслось у Кости в голове сравнение из той, забывающейся жизни.

Стража понуро топталось поодаль.

Каких-либо особых мер безопасности к ним не применяли. Бывший киевский сотник махнул рукой начальнику караула у ворот, и вся процессия без досмотра прошла внутрь. Видно было, что Кондрат обладает здесь немалым влиянием.

Во внутреннем дворике собралось около сотни благородных дворян. Кто пеший, кто верхом. Некоторые были в латах, но большинство предпочитали гражданскую одежду, расшитую всеми оттенками золота и серебра, пестревшую алым и голубым цветами. Люди здоровались, раскланивались, спешили по своим делам и вообще создавали атмосферу кипучей деятельности.