Меч на ладонях - Муравьев Андрей. Страница 74

«Плохой дом», – мямлили дети Альп и порывались остаться на сеновале или подождать путешественников за селом на холмах. Только после обещания халявной выпивки гордые, но бедные горцы согласились на ночевку в одном из закутков. Стресс от своего первого пребывания в гостинице они снимали долго и старательно. Таким образом, за полночь из трактира при постоялом дворе неслись протяжные казачьи песни с аккомпанементом, отстукиваемым на крепких столах широкими швейцарскими лапищами. Репертуар был обширным, от напевов группы «Любэ» до «Барыни». Временами русскую речь прерывали веселые немецкие народные песенки с характерным тирольским переливом в конце. Так что музыки путешественникам хватало, чего не скажешь о густой швейцарской браге, которую местные называли элем. Эля постоянно было мало. Швейцарцы оказались настоящими бездонными бочками, удивив даже Горового.

В первом часу ночи дверь заведения, открытая в любое время суток, впустила в общую залу еще одного посетителя, при виде которого новоиспеченные швейцарские друзья «полочан» почтительно сняли шапки и поклонились. Захар к тому времени уже спал за столом, Малышев тупо пялился в заросшую мхом стенку. Кроме местных, на диво легко перенесших брагу, только Горовой обратил внимание на вошедшего. А посмотреть стоило.

Маленького роста, но крепко сбитый, уже в годах, пришелец был одет в скромную кожаную безрукавку, всю промасленную и в кружочках, выдавленных доспехами. За спиной он нес мешок, судя по звяканью, вероятно, содержавший латы или кольчугу, которые надевались поверх, а в руке держал длиннющий двуручный меч, заботливо укутанный в промасленную холстину. Устало кивнув собравшимся, он занял место у самой двери на кухню, положив меч на свободную скамью рядом.

– Кто это? – тихо спросил казак одного из братьев-проводников, кивнувшего вошедшему незнакомцу.

Хмельной старший из братьев только удивленно выкатил глаза. Типа, что это за человек, который не может узнать Самого? Эту мысль он попробовал довести до сознания подъесаула заплетающимся языком, но, по пьяному делу, для общения выбрал неизвестный Горовому горский диалект итальянского языка. Увидев, что собеседник не понимает его, горец вздохнул, уронил голову на руки и захрапел. Видимо, эмоции от неожиданной встречи с какой-то местной знаменитостью подорвали его силы.

Объяснять, кто пришел на постоялый двор, взялся средний из братьев. Пока вошедший под восторженные возгласы и здравицы уплетал запрещенную по случаю поста копченую курицу, поднесенную лично хозяином, средний сын старейшины на ломаном немецком рассказывал такому же хмельному подъесаулу:

– Это… дер гросс персона… Гр-р-рос-с-с! Видный… известный человек в горах! Каждый город его уважает и знает! Мастер! Кондотьер [120]! – Он уважительно закатил глаза. – Из наших, из горцев. Долго странствовал, вернулся. У дома Тапарелла главой охраны был! В долине его тоже знают… Стефан Вон Берген его зовут.

Горовой недоумевал. Чтобы так чествовать какого-то наемника?

– Ну и что?

Швейцарец икнул. Необходимость объяснять очевидное была ему в тягость, но не похвастаться знакомством с такой известной в местных кругах персоной он не мог.

– Он был главой ополчения свободных кантонов два года назад, когда наши против императорского бейлифа [121] пошли. Тогда наши лесники из Ури свобод требовать стали. Их поддержали бурги из Вальдштеттена и Швица [122]. Люцерна обещала помощь прислать. Ха-ха… Наместник императора из Цюриха с малым отрядом вышел. Думал, при виде его все разбегутся. Да так и остался в горах. А мы от Папы письмо получили. Вот, помню, наш бург и решил свобод древних, как и все, требовать. Да уж …

Швейцарец отхлебнул из кубка, вспомнил, с чего начал повествование, и вернулся к теме:

– Так, тогда он, Стефан, сам в первых рядах сражался! Доблестный, доблестный воин! Ик! – Швейцарец икнул. Чтобы унять пришедшую не вовремя напасть, он опрокинул в себя еще полкувшина браги, на этот раз не прибегая к помощи кубка. – Известный воин, славный! Под Шелли против трех рыцарей бился! Пешим! Двоих зарубил, одного покалечил! Того рыцаря потом община на выкуп отдала за большие деньги…

Казак уже уважительно посмотрел на все так же уплетавшего мясные деликатесы Вон Бергена.

Тот, заметив негорскую одежду казака, напрягся, но, увидев приветствия сопровождавших его людей, кивнул в ответ и продолжил ужин.

– И что… Его император за восстание не повесил? – Малышев, уловив интересный разговор, вышел на минутку из сомнамбулического пьяного состояния.

Рыжий проводник затряс возмущенно головой:

– Кто ж его выдаст? За его голову награда назначена, да только будет эта награда еще долго у императорского бейлифа лежать! Мы своих не сдаем, а чужаки здесь не ходят!

«Полочан» за чужих простодушный сын альпийских гор уж не считал.

За это и выпили… Потом еще раз – за свободу кантонов и за то, чтобы деньги не переводились… Потом еще за что-то…

…Наутро голова не болела. Было ли причиной тому местное пойло или чистейший горный воздух, но и «полочане», и проводники встали поутру так, будто и не сидели допоздна за кувшинами, а спали, как добропорядочные граждане.

Проснулись с рассветом, чтобы затемно дойти до перевала, но оказалось, что к утру в гостинице посетителей поубавилось. Ремесленник уехал еще ночью, почти сразу после того, как отгулявшие гости отправились спать. По словам хозяина заведения, цеховик двинулся в сторону Цюриха, хотя и приехал оттуда. Такая странная новость сделала сборы короткими, а дневные привалы и вовсе сократила до получаса. В полдень русичи переоделись в броню, расчехлили оружие и, под недоуменными взглядами местных, построились в боевой порядок. Теперь ехать и пробираться по кручам стало намного тяжелей, но вернулось чувство защищенности. Даже императрица натянула тетиву своего арбалета, хотя предусмотрительный Горовой и настоял на том, чтобы болты к этому оружию оставались в туле.

К деревне, закрывавшей единственную дорогу на перевал, добрались только к вечеру.

Маленькое живописное село состояло из двух десятков шале [123] и часовенки. В отличие от встреченных ранее, здесь стоял вполне сносный частокол, имелась даже надвратная башенка. На вопросы русичей один из братьев-проводников пояснил, что село это независимое, не платит дань ни местному феодалу, ни племенным вождям. Только церковную десятину. Получили они это право лет сто назад и доблестно его отстаивают. Оберегать свой суверенитет местным жителям было проще из-за того, что с двух сторон место подпирали высоченные горы, с третьей – подходила из ущелья узкая дорожка, по которой и добрались путники. А в горы вела и вовсе тропинка, превращавшаяся в едва видимую ниточку. По словам опять же проводника, на самом перевале есть каменная кладка и деревянный мост, который в случае опасности можно легко разломать. По дороге к селу путники несколько раз видели на скалах местных жителей. Швейцарцы гордо пояснили, что это стража перевала, и не будь с ними проводников знакомых, путников мог бы встретить небольшой камнепад.

Впрочем, прием был не настолько теплым, как можно было бы надеяться. Глава селения, седоватый, еще не старый крепыш в потертом бархатном жилете, одетом поверх шерстяной хламиды, сухо поздоровался с проводниками путешественников. Спросил, как дела у их отца. После короткого обмена любезностями глава местного самоуправления посетовал на залежавшиеся на перевале снега и посоветовал поворачивать назад. Ошеломленным путникам он предложил сделать крюк к северу и перейти в Италию через другие перевалы.

Когда Малышев попросился хотя бы переночевать, старейшина уперся, долго мотал головой и тряс бородой, но в конце концов сдался, согласившись пустить их в гостиный дом на ночь за полмарки. Ни постоялого двора, ни трактира в селении не было.