Полюс Лорда - Муравьев Петр Александрович. Страница 17

– А зачем ему это понадобилось? Смит рассмеялся:

– А это уж его тайна! Теперь он у вас в руках! Последнее замечание пришлось мне не по душе. Я поднялся и сказал:

– Никаких планов я не строю. Мне просто нужно было знать.

– Разумеется, – спохватился детектив и, заметив у меня на лице выжидательное выражение, добавил: – С вас еще полсотни.

Выйдя от Смита, я испытывал незнакомое чувство. Была ли это радость? Не знаю. Удовлетворение от достигнутого, то самое удовлетворение, что наступает, когда неожиданно осознаешь, что небольшой па-

кет с бумагами, весом не более чем в унцию, превращен твоими усилиями в тонкий беспощадный инструмент воздействия на человеческие судьбы? Тоже не знаю! Я сложно мыслю и сложно чувствую и не всегда могу в себе разобраться.

Когда я проснулся на другой день, я знал, что мне делать. Я только опасался, как бы на моем пути не встали какие-нибудь непредвиденные обстоятельства.

Я вышел из дому раньше, рассчитывая, при удаче, застать Дорис одну. Дело было как-никак деликатное.

Уже поднявшись на мой этаж, а затем ступив в коридор служебного помещения, я остановился, пораженный мыслью: что, если, погубив соперника, я погублю и себя?

От этой мысли меня бросило в жар! Посмотрел на часы: до работы оставалось еще двадцать минут.

Я вернулся в фойе, когда над дверью дальнего лифта зажглась белая стрелка, показывающая наверх. Еще через момент дверь лифта открылась, но никто не вышел, хотя чувство подсказало мне, что там кто-то есть. Я подошел к контрольным кнопкам на стене и надавил на красную – вниз. В ту же секунду дверь лифта стала закрываться; внутри послышалось шевеление, и оттуда поспешно выскочили сперва Дорис, а за ней Эд Хубер.

Вид их недвусмысленно говорил о том, что у них там происходила любовная сценка.

Заметив меня, оба смутились. Первым оправился Эд.

– А мы думали, что это пятый, – пробормотал он. – А вы куда?

– За папиросами… – тоже растерянно отвечал я и ступил в лифт. Эд преувеличенно любезно придержал дверь и даже попытался сострить:

– Счастливого уик-энда!

Улица не отрезвила меня. Стеклянный колпак снова опрокинулся надо мной, не пропуская воздуха и звуков. Автомобили бесшумно неслись навстречу, беззвучно двигались рты у прохожих, а в небе неподвижно нависли огромные крылья пассажирского самолета.

Все это, естественно, меня сейчас не занимало.

Какое им всем до меня дело, что им до того, что все мое существо содрогается от ревности! Узнай они – что меня волнует, они бы хохотали, потому что в их глазах я не более чем кофейник, извергающий горячую сырость.

А я ничем не могу отплатить им за равнодушие, разве что притворным презрением, от которого они и не почешутся, потому что в том и сила равнодушия, что оно стирает различие между страдающим существом и кофейником.

Не такого оружия желал я себе; чего бы я сейчас не дал, чтобы стать жестоким, научиться ненавидеть. Но именно на это я и не был способен – это я отлично сознавал – и от этого еще больше дергался в своем колпаке, как бьется о стенку муха, накрытая стаканом.

Сам того не замечая, я двинулся обратно и, пройдя несколько кварталов, повернул направо. Пересекая улицу, я неожиданно испытал странное ощущение – будто какая-то невидимая сила отрывает меня от земли. Это было нечто близкое к состоянию невесомости, какое я испытывал в детстве, поднимаясь на качелях до самого верха.

Длилось это недолго – момент-другой. Ступив на тротуар, я огляделся кругом: я стоял на углу 7-й авеню и… 52-й улицы!

Нет, я не вздрогнул, даже не удивился. Жизнь ведь только и примечательна своими загадками, хотя некоторые из них и оборачиваются шуткой. Я нащупал в кармане спрятанный конверт и улыбнулся.

Только на третье утро мне удалось застать Дорис одну.

Она даже выпрямилась от неожиданности, когда я остановился в дверях; время было раннее, а дружеского визита с моей стороны она меньше всего ожидала. Она хотела было что-то сказать, наверное, огорошить меня охолаживающим «Что вам угодно?» или «Чем могу быть вам полезна?», но, видно, раздумала и, откинувшись в кресле, выжидающе молчала.

На ней было платье с приподнятыми плечами, с талией, обозначавшейся чуть выше обычного. Этот детский стиль был, казалось, в полном противоречии с ее ростом, но именно в этом контрасте и таилось очарование. Из-под густых, спадавших на лоб волос выбивались тонкие светлые пряди, прилаженные с той безукоризненной небрежностью, какой позавидует любой дамский парикмахер.

С минуту я смотрел на нее с плохо скрытым восхищением. Она это заметила, выражение ее лица смягчилось.

– Доброе утро! – сказала она почти приветливо. – Что нового?

– Мне нужно с вами поговорить, – отвечал я. Улыбка сошла с ее лица.

– О чем?

– Это я вам потом объясню; это очень личное дело.

– Можете говорить сейчас, нас никто не слышит.

– Здесь нельзя. Это – серьезный разговор, – настаивал я.

– Я не вижу причины… – уже с раздражением начала она, но я не дал ей докончить.

– Не беспокойтесь, – сказал я, – я не собираюсь донимать вас излияниями. – Я подался ближе к Дорис и тихо, но внушительно добавил: – Это. необходимо, для вас необходимо!

Моя настойчивость поколебала ее.

– Но о чем, что за таинственность?

– Давайте где-нибудь встретимся, тогда и потолкуем.

Дорис немного помолчала, обдумывая.

– Хорошо… – сказала она, – но где?

– Да хотя бы в ресторане напротив! Когда? После работы. – Я сказал это без особой уверенности, потому что не ожидал столь быстрого успеха. – Да, – продолжал я, смелея, – после работы, к ужину.

– Хорошо…

– Я буду вас ждать к шести.

– Я приду, – отвечала она.

Но мне и этого было мало.

– Как у вас здесь темно! Почему вы прячетесь от света? – сказал я полушутя-полусерьезно и, подойдя к окну, поднял шторы.

В половине шестого я был в ресторане. В помещении было людно. Столика за три от меня расселась большая семья с тремя детьми, которые, должен отметить, вели себя капризно и шумно. Детская разнузданность всегда мне претила, но сейчас я был признателен этим непоседам, потому что раздражение, которое они во мне вызывали, отвлекало меня от тревожных мыслей.

Для храбрости я выпил коктейль и уже принялся за второй, когда увидел Дорис. Она вошла в помещение и остановилась в нерешительности. Затем осмотрелась и, заметив меня, направилась к моему столику. Выражение ее лица, взгляды, которые она бросала исподлобья по сторонам, – все это наводило на мысль, что пришла она сюда без охоты.

– Хэлло! – сухо приветствовала она меня и уселась напротив.

Я выдержал короткую паузу и ответил с притворной непринужденностью:

– Добрый вечер! Как вы себя чувствуете?

– Что вы хотели мне сказать? – отрывисто спросила она.

– Я хотел сказать, что для начала неплохо было бы поужинать.

– Я не голодна… вы… – Но я не дал ей закончить. Я сказал:

– Тогда хоть выпейте что-нибудь! – Я жестом подозвал вейтершу. – Принесите «Манхэттен» для леди! – попросил я.

Я тут же почувствовал, что балансирую над пропастью. Поэтому поторопился добавить:

– Не беспокойтесь, я все скажу, и тогда вы поймете, что пришли не зря. Но и мне не легко выложить все это сразу. Я ведь тоже человек, а не машина.

В этот момент вейтерша поставила перед Дорис стакан с напитком. Она пожала плечами и медленно отпила половину. Я последовал ее примеру.

Через минуту наши стаканы пустовали. Дорис отставила свой.

– Я вас слушаю, – сказала она.

Больше оттягивать я не мог.

– Хорошо, – начал я, – тогда слушайте: человек, которому удалось завоевать ваше расположение, совсем не то, за что вы его принимаете.

По выражению ее лица я видел, что она догадалась, о ком идет речь.