Левиафан шагает по земле - Муркок Майкл Джон. Страница 3

– Да, именно так я и считаю. Для вашей же пользы, для пользы Бастэйбла, ради всей вашей семьи. Вы тратите слишком много времени, не говоря уж о деньгах!

– Я знаю, вы искренне тревожитесь о моем благе, – сказал я ему, – но я дал Бастэйблу обещание (пусть даже капитан его никогда не слышал) и намерен сдержать слово, насколько это в моих силах. Несмотря на все, я очень рад, что вы поговорили со мной. Для такого поступка требовалось известное мужество, и я в состоянии оценить ваши добрые намерения. В любом случае мне необходимо подумать.

– Да, – горячо отозвался он, – подумайте еще раз, подумайте хорошенько. Нет никакого смысла продолжать сражение, раз оно проиграно, не так ли? Вы приняли все слишком близко к сердцу, Муркок. Я даже опасался, что вы вышвырнете меня вон. И были бы вовсе не так уж не правы.

И снова я рассмеялся:

– Но я же не настолько рехнулся, как видите. Я вовсе не утратил своего здорового человеческого рассудка. Однако, без сомнения, всякий, у кого имеется этот здоровый человеческий рассудок, сочтет меня безумным, как только выслушает. Обладаю ли я в достаточной степени здоровым человеческим рассудком для того, чтобы преодолеть свою навязчивую идею, – это уже другой вопрос.

Он встал:

– Давайте не будем больше об этом говорить. Могу ли я пригласить вас на глоточек спиртного?

В тот момент было очень важно принять его приглашение, чтобы он не подумал, что я все же оскорблен.

– Я с удовольствием выпью с вами, – ответил я. – Надеюсь, другие члены клуба не перепугаются, что я наброшусь на них с мясницким ножом, одержимый амоком!

Когда мы покинули библиотеку, он положил ладонь мне на плечо; в его голосе звучало облегчение.

– Я почти верю. Хотя одну или две недели назад заходила речь даже о том, чтобы сифон держать от вас на цепочке.

После этого я еще раз возвращался в клуб, и было совершенно очевидно, что атмосфера значительно улучшилась. Именно там и тогда я решил отказаться от прямых попыток опубликовать историю Бастэйбла и принялся разрабатывать конкретный план своего путешествия в Китай.

Солнечным осенним днем я стоял в бюро «Пиренейско-Азиатской пароходной компании» и заказывал место на ближайший рейс «Матушки Ганга». Этот пароход, как я имел случай заметить, не был гордостью компании, однако именно он первым отправлялся на Вэйхай – город, расположенный на побережье той части Шаньдуна, которая с 1898 года находилась под британским правлением. Единственно разумным шагом я счел начать мое путешествие в относительно дружественной области, где я мог бы получить подробный совет и, прежде чем углубляться в дебри страны, обзавестись помощниками.

На «Матушке Ганга» у меня было много времени для размышлений. Она была очень старым кораблем и за свою долгую жизнь пришла к выводу, что нет на свете ничего настолько неотложного, чтобы спешить и суетиться. Она делала остановки в каждой встречной-поперечной гавани – выгрузить часть фрахта, взять на борт что-нибудь новенькое, поскольку не являлась пассажирским кораблем в полном смысле слова. Это был сухогруз, который иногда брал на борт пассажиров. В высшей степени объяснимо, почему она стремилась избавиться от части своего груза (с моей точки зрения, абсолютно бесполезного), однако с большим трудом я брал в толк, почему в этих маленьких безрадостных портах местные торговцы были готовы обменивать на это барахло вполне ценные вещи.

Я подготовился к тому, что путешествие предстоит долгое, и большую часть времени занимался тем, что работал над своим планом и проглядывал стенографическую запись – не обнаружу ли там чего-нибудь такого, что могло бы дать ключ к загадке теперешнего местонахождения Бастэйбла. Нашел я весьма мало. С корабля я сошел на берег в отличной форме (благодаря привычке делать гимнастику каждый день); я отдохнул и с готовностью ждал предстоящих мне невзгод.

К лишениям я себя подготовил; однако чего я совершенно не ожидал, так это встретить в сравнительно малозначительной части Китая такую красоту и разнообразие. Прелесть этой земли успела очаровать меня, едва я вышел на палубу, чтобы проследить за тем, как выгружают мой чемодан. От увиденного захватывало дух.

Бледно-голубое небо висело над городом, где преобладали красные, золотые и белые цвета, – причудливое чередование старинных китайских пагод и современных европейских построек. Но даже новомодные здания в сказочном освещении приобретали какое-то удивительное очарование, поскольку были сооружены из местных пород камня, в котором поблескивали частицы кварца. Над гаванью, где многие торговые общества имели дочерние предприятия и склады, господствовали европейские строения; мачты с флагами двадцати различных западных государств поднимались по холму вверх, к раскинувшемуся там городу; наименования торговых фирм, написанные на их родных языках, часто повторялись тут же китайскими иероглифами; все это светилось черным, серебряным, багряным.

Китайские служащие в просторных развевающихся одеждах с трудом проталкивались среди потных, почти голых кули, среди британских и китайских полицейских, солдат и европейцев в белых костюмах, моряков из дюжины различных стран. Все они смешивались в толпе вполне непринужденно и без видимых признаков взаимной неприязни, в одно – как мне, новичку в этих краях, показалось – огромное фантастическое поле игроков в регби.

Как только я покинул корабль, меня тотчас же взял на буксир китайский мальчонка с косичкой; он проводил меня сквозь толпу, привел для меня рикшу и так усердно принялся усаживать меня и устраивать мой багаж, что плетеное ивовое сиденье закряхтело. Я вложил в его протянутую руку чаевые – довольно умеренные, как мне показалось, однако мальчик выглядел чрезвычайно обрадованным, поскольку широко улыбнулся и несколько раз поклонился, приговаривая «благослови бог, благослови бог», после чего по-китайски растолковал рикше, что я желаю быть доставленным в отель, рекомендованный компанией морских перевозок как лучший в Вэйхае.

Рикша дернулся и двинулся вперед. Лишь несколько минут спустя я с удивлением обнаружил, что мою повозку тащит хрупкая девушка никак не старше шестнадцати лет. Провозя меня по оживленным узким улочкам города, она развивала значительную скорость. Таким образом, я добрался до отеля за двадцать минут, где девушка меня и высадила.

И снова деньги были приняты с восторгом, граничащим с эйфорией, и тогда мне пришло на ум, что я, вероятно, чересчур великодушен и что в Шаньдуне хватит совсем незначительной суммы, чтобы довольно долго вести жизнь среднего китайца.

Отель был лучше, чем я мог надеяться, сервис – превосходным, а обстановка – довольно современной. Приятные комфортабельные комнаты выходили в экзотический китайский садик, полный изящных маленьких статуй, роскошных пестрых цветов и листвы двадцати различных оттенков зеленого. Все это чрезвычайно напоминало картину кисти не лишенного фантазии художника-символиста. Цветы источали душистый аромат, особенно сильный утром и вечером. Электрическая вентиляция (приводимая в движение током недавно построенной станции, принадлежащей также отелю) охлаждала помещения, жалюзи на окнах позволяли избегать близкого знакомства с особо крупными насекомыми. Мне было жаль, что я проведу в отеле лишь короткое время.

На следующее же утро после прибытия я нанес визит британскому консулу, молодому Шнёзелю, отпрыску одной из лучших британских семей. Несколько расслабленный и франтоватый, он производил такое впечатление, будто Китай и все китайское надоело ему до смерти; однако его советы показались мне разумными. К тому же он познакомил меня с одним из местных коммерсантов, который постоянно предпринимает торговые поездки в глубь провинции и готов за заранее оговоренную сумму сопровождать меня до самой Долины Утренней Зари.

Этот высокий, немного сутулый китаец средних лет держался с величайшим достоинством и умел даже в простом хлопчатобумажном костюме самого обычного покроя производить такое впечатление (во всяком случае, у меня), что далеко не всегда был обыкновенным торговцем. Я непроизвольно подумал о европейских аристократах, в стародавние времена промышлявших торговлей и авантюрами. Действительно, вскоре выяснилось, что мистер Лу Кан-фон чрезвычайно хорошо владеет французским и английским, сносно – немецким, может объясниться на испанском и голландском. Я также узнал, что он порядочно знает японский. Кроме того, он довольно много читал на всех этих языках и куда лучше был подкован по части литературы, чем я (за исключением английской). Он рассказывал, что был воспитан одним европейским миссионером, который передал ему немало из своих знаний; однако я нашел это объяснение недостаточным. Тем не менее, вынужденный к вежливости, я не стал доводить до его сведения мое мнение. Я считал его либо утратившим свою честь аристократом (возможно, из Пекина) или младшим сыном какой-нибудь знатной, но обедневшей семьи. Придворные интриги маньчжуров и их приверженцев были теперь слишком хорошо известны, и вполне могло статься, что какое-то время он играл в Пекине значительную политическую роль, но потерпел поражение и скрылся. Что ж, если он желал сохранять в тайне свое прошлое или местонахождение, меня это совершенно не касалось. Я испытывал только облегчение от того, что мне предстоит путешествовать в обществе образованного человека, говорящего по-английски почти так же бегло, как я сам (я уже начал было мучиться вопросом, как в дебрях Китая буду объясняться с проводником, ибо мои познания в кантонском диалекте, мягко говоря, никогда не были обширными).