Человек без свойств (Книга 1) - Музиль Роберт. Страница 142

Для того чтобы оперировать образами желательного и нежелательного, Какания была особенно подходящей страной; жизнь там и так отличалась какой-то нереальностью, и как раз самым аристократическим в духовном плане каканцам, чувствовавшим себя наследниками и носителями знаменитой, ведущей от Бетховена к оперетте каканской культуры, казалось вполне естественным быть в союзе и братстве с германскими немцами и их не выносить. Считали нелишним малость одернуть их и, думая об их успехах, всегда немного беспокоились о состоянии отечественных дел. А состояли эти отечественные дела главным образом в том, что Какания, государство, которое вначале было не хуже других и лучше многих, с веками порастеряло интерес к себе самому. В ходе параллельной акции можно было уже несколько раз заметить, что мировая история делается так же, как другие истории; то есть авторам редко приходит в голову что-нибудь новое, и, когда дело идет об интриге и об идеях, они списывают друг у друга вовсю. Но сюда входит и еще что-то, о чем до сих пор не упоминалось, а это не что иное, как радость от истории; сюда входит та столь частая у авторов убежденность, что их история хороша, та страсть автора, которая, пылая, удлиняет его уши и заставляет испариться всякую критику. Граф Лейнсдорф обладал этой страстной убежденностью, и в кругу его друзей ее еще можно было найти, но в остальной Какании она исчезла, и уже давно подыскивали какую-нибудь замену. На место истории Какании там стала история нации, обрабатываемая авторами в полном соответствии с тем европейским вкусом, который находит усладу в исторических романах и костюмированных драмах. Так возникло то примечательное и все-таки еще, может быть, не оцененное по достоинству положение, что люди, которым надо было решить вместе какой-нибудь самый обыкновенный вопрос, вроде постройки школы или замещения должности начальника станции, заводили при этом речь о годе 1600-м или 400-м, споря о том, какой претендент предпочтительней в свете колонизации предгорья Альп во время Великого переселения народов, а также в свете битв контрреформации, и споры эти они оснащали теми представлениями о великодушии, подлости, родине, верности и мужестве, которые примерно соответствуют наиболее распространенному везде типу начитанности. Граф Лейнсдорф, не придававший литературе никакого значения, не переставал этому удивляться, особенно при мысли о том, как хорошо, в сущности, жилось всем крестьянам, ремесленникам и горожанам, что попадались ему на глаза во время поездок по его населенным немцами и чехами богемским угодьям, и потому приписывал действию особого вируса, особого, гнусного подстрекательства тот факт, что время от времени они проявляли бурное недовольство друг другом и мудростью правительства, факт тем более непонятный, что в больших промежутках между такими приступами и когда им не напоминали об их идеалах они отлично ладили с кем угодно.

Политика же, применяемая против этого государством, известная национальная политика Какании, сводилась к тому, что каждые примерно полгода правительство то карало какую-нибудь непослушную национальность, то мудро шло перед ней на попятный, и, подобно тому, как в сообщающихся сосудах при определенном наклоне жидкость, устремляясь в один из них, убывает в другом, этим переменам соответствовало отношение к немецкой «национальности». Ей принадлежала в Какании особая роль, ибо в массе своей она всегда хотела, в сущности, лишь одного — чтобы государство было сильным. Она дольше всех сохраняла веру в то, что есть же какой-то смысл у каканской истории, и лишь постепенно, поняв, что в Какании можно начать как государственный преступник и кончить как министр, но можно и, наоборот, продолжать свою министерскую карьеру снова как государственный преступник, она тоже начала чувствовать себя угнетаемой нацией. Подобные вещи случались, возможно, не только в Какании, но своеобразие этого государства состояло в том, что там для них не требовалось никаких революций и переворотов, потому что со временем все стало идти путем естественного, спокойного, как маятник, развития, просто в силу расплывчатости понятий, и под конец в Какании остались лишь угнетенные нации и высший круг лиц, которые, собственно, и были угнетателями и чувствовали себя измученными глумлением угнетенных. В этом кругу были глубоко озабочены тем, что ничего не происходит, нехваткой, так сказать, истории, и твердо убеждены, что когда-нибудь наконец что-то произойдет. И если это обратится против Германии, как к тому клонила, казалось, параллельная акция, то такой оборот дела даже не считали нежелательным, ибо, во-первых, всегда чувствовали себя немного отставшими от своих братьев в рейхе, а, во-вторых, в правящих кругах сами чувствовали себя все-таки немцами и не могли подчеркнуть беспристрастную роль Какании лучше, чем столь самоотверженным способом.

Вполне, стало быть, понятно, что при таких обстоятельствах у его сиятельства и в мыслях не было считать свое предприятие пангерманским. Но что слыло оно таковым, явствовало из того, что среди «официально числящихся народностей», чьи пожелания должны были учитываться комитетами параллельной акции, со временем начали отсутствовать славянские группы, и к иностранным послам стали постепенно поступать такие страшные сведения об Арнгейме, начальнике отдела Туцци и немецком заговоре против славянства, что кое-что в приглушенной форме слухов дошло и до ушей его сиятельства, подтвердив его опасения, что и в те дни, когда ничего особенного не происходит, ты пребываешь в состоянии тяжкой деятельности из-за того, что многого делать не смеешь. Но будучи реалистическим политиком, он не преминул сделать ответный ход — к сожалению, однако, со столь щедрым расчетом, что таковой принял сначала вид ошибки в государственной политике. Глава комитета по пропаганде — задачу этого комитета составляла популяризация параллельной акции — тогда еще не был назначен, и граф Лейнсдорф принял решение избрать для этого барона Виснечки, учитывая, что Виснечки, который несколько лет назад был министром, принадлежал к кабинету, сваленному немецкими националистическими партиями и проводившему, как считалось, скрытную антигерманскую политику. Ибо у его сиятельства был тут собственный план. Уже в начале параллельной акции одной из его мыслей было расположить к ней как раз ту часть каканцев немецкого происхождения, которая чувствовала себя менее привязанной к отечеству, чем к немецкой нации. Если другие «этнические группы» называли, как то бывало, Каканию тюрьмой и самым открытым образом выражали свою любовь к Франции, Италии и России, то это были, так сказать, более далекие от реальности восторги, и ни один серьезный политик не смел ставить их на одну ступень с увлечением иных немцев Германской империей, которая географически охватывала Каканию клещами и всего лишь одно поколение тому назад была с нею единым целым. К этим немецким отщепенцам, чьи происки вызывали у графа Лейнсдорфа, поскольку он сам был немцем, наиболее мучительные чувства, относилось его знаменитое изречение: «Они придут сами!» Оно тем временем достигло ранга политического пророчества, на котором основывали отечественную акцию, и смысл его состоял примерно в том, что сперва надо расположить к патриотизму «другие этнические группы», ибо, как только это удастся, все немецкие круги будут вынуждены присоединиться, ведь известно, что гораздо труднее отстраниться от того, что делают все, чем отказаться начать самим. Таким образом, путь к немцам вел поначалу против немцев и к предпочтению другим национальностям; граф Лейнсдорф уже давно это понял, а когда настало время действовать, он именно это и осуществил, поставив во главе комитета по пропаганде его превосходительство Виснечки, который, как считал Лейнсдорф, был родом поляк, но по убеждениям каканец.

Трудно решить, сознавал ли его сиятельство, что этот выбор направлен против немецкой идеи, как то позднее ставили ему в упрек; вероятно, однако, что он усматривал в своем выборе служение истинной немецкой идее. Следствием, во всяком случае, было то, что теперь и в немецких кругах началась оживленная деятельность против параллельной акции, и одни, таким образом, стали открито бороться с ней, сочтя ее антинемецким заговором, другие же, считая ее заговором пангерманским, с самого начала осторожно избегали ее под всяческими предлогами. Столь неожиданный результат не ускользнул и от его сиятельства, да, и повсюду вызывал серьезную озабоченность. Однако такая тревога и чрезвычайно бодрила его сиятельство; когда Диотима и другие руководители испуганно расспрашивали его, он показывал малодушным непроницаемое, но дышавшее верностью долгу лицо и отвечал им так: