Человек без свойств (Книга 2) - Музиль Роберт. Страница 93

— Мезеричер, — проникновенно сказал граф, — обещайте мне, что никаких недоразумений не возникнет, ведь газетчики никогда не знают, что им писать. Так вот: ни малейших изменений в ситуации с последнего раза не произошло. Может быть, что-нибудь изменится. Мы этого не знаем. Пока не надо мешать нам. Итак, прошу вас. даже если вас спросит кто-нибудь из ваших коллег, сегодняшний вечер — это только домашний прием, устроенный госпожой Туцци!

Веки Мезеричера медленно и озабоченно подтвердили, что он понял объявленный ему стратегический план. И поскольку за доверие платят доверием, губы его увлажнились и заблестели, как вообще-то полагалось бы блестеть глазам, и он спросил:

— А что с Фейермаулем, вате сиятельство, если позволено знать?

— Почему не позволено? — удивленно ответил граф Леййсдорф. — О Фейермауле решительно нечего знать! Он приглашен потому, что баронесса Вайден не унималась. пока не получила для него приглашения. А что еще должно с ним быть? Может быть, вы что-нибудь знаете?

До сих пор правительственный советник Мезеричер не хотел придавать важность вопросу о Фейермауле, считая, что это всего лишь один из тех многих случаев соперничества в свете, о которых он узнавал изо дня в день. Но то обстоятельство, что теперь и граф Лейнсдорф так энергично оспаривал важность этого вопроса, уже не позволило ему, Мезеричеру остаться при таком мнении, и теперь он был все-таки убежден, что тут готовится что-то важное. «Что они хотят выкинуть?» — размышлял он, шагая дальше и мысленно перебирая самые смелые возможности внутренней и внешней политики. Но вскоре решительно заключая: «А, ничего не будет!..» — и больше не отвлекался от своей репортерской деятельности. Ибо как ни противоречило это, казалось бы, содержанию его жизни, Мезеричер не верил в великие события, более того, не любил их. Если ты убежден, что живешь в очень важное, архипрекрасное и великое время, тебе несносна мысль, что в эту эпоху может произойти еще что-либо особенно важное, прекрасное и великое. Мезеричер не был альпинистом, а будь он им, он сказал бы, что этот его взгляд так же правдив, как тот факт, что смотровые беседки ставят всегда в горах средней высоты, а не да вершинах высоких гор. Поскольку таких сравнений у него не было, он удовлетворился неприятным чувством и намерением ни в коем случае не упоминать за это имя Фейермауля в своем отчете.

36

Готовится великое событие.

Попутно встречаешь знакомых.

Ульрих, стоявший рядом с кузиной во время ее разговора с Мезеричером, спросил ее, когда она на минуту осталась одна:

— К сожалению, я опоздал — как прошла первая встреча с Докукершей?

Диотима подняла тяжелые ресницы для одного-единственного усталого от мира взгляда и тут же опустила их.

— Конечно, прелестно, — сказала она. — Она нанесла мне визит. Сегодня мы договоримся о чем-нибудь. Это же так безразлично!

— Вот видите! — сказал Ульрих. Это прозвучало как в прежних разговорах, словно бы подводя под ними заключительную черту.

Диотима повернула голову и вопросительно посмотрела на кузена.

— Я же вам сказал это наперед. Все уже почти кончено, а ничего не было, — заявил Ульрих. У него была потребность говорить; когда он во второй половине дня вернулся домой, он застал Агату, но она вскоре снова ушла; они обменялись лишь несколькими короткими словами до приезда сюда; Агата позвала жену садовника и одевалась с ее помощью.

— Я вас предостерегал! — сказал Ульрих.

— От чего? — медленно спросила Диотима.

— Ах, не знаю. От всего!

Это была правда, он уже сам не знал, от чего только не предостерегал ее. От ее идей, от ее честолюбия, от параллельной акции, от любви, от ума, от «года всего мира», от интриг, от ее салона, от ее страстей; от чувствительности и от беспечности, от неумеренности и от правильности, от супружеской неверности и от брака; не было ничего, от чего он не предостерегал бы ее. «Такова уж она!» — думал он. Все, что она делала, он находил нелепым, и все-таки она была так красива, что от этого делалось грустно.

— Я вас предостерегал, — повторил Ульрих. — Ведь теперь вы, кажется, интересуетесь только теоретическими вопросами половой жизни?!

Диотима пропустила это мимо ушей.

— Вы считаете этого любимца Докукерши талантливым? — спросила она.

— Конечно, — отвечал Ульрих. — Талантливый, молодой, несформировавшийся. Успех и эта женщина испортят его. У нас ведь портят даже грудных младенцев, говоря им, что они замечательны своими инстинктами и что умственное развитие может лишь навредить им. У него бывают иногда прекрасные озарения, но он не может пропустить десять минут, не сказав какой-нибудь глупости. Ульрих приблизился к уху Диотимы.

— А ее вы хорошо знаете?

Диотима едва заметно покачала головой.

— Она опасно честолюбива, — сказал Ульрих. — Но она должна была бы заинтересовать вас при ваших новых занятиях: на том месте, где красивые женщины носили прежде фиговый листок, она носит лавровый! Я ненавижу таких женщин!

Диотима не засмеялась, даже не улыбнулась; она просто очень внимательно слушала «кузена».

— Что вы думаете о нем как о мужчине? — спросил он.

— Грустный, — шепнула Диотима. — Как барашек, преждевременно ожиревший,

— А что! Красота у мужчины — только вторичный половой признак, — сказал Ульрих. — Мужчина возбуждает прежде всего надеждой на его успех. Через десять лет Фейермауль станет международной знаменитостью, об этом позаботятся связи Докукерши, и тогда она выйдет за него замуж. Если слава при нем останется, это будет счастливый брак.

Диотима опомнилась и строго поправила его:

— Счастье в браке зависит от условий, судить о которых нельзя научиться без дисциплинированной работы над собой!

Затем она оставила его, как гордый корабль оставляет причальную стенку. Ее уводили прочь обязанности хозяйки дома, и она незаметно, не глядя на него, кивнула ему, когда отдавала швартовы. Но она не вкладывала в это недоброго смысла; напротив, голос Ульриха казался ей давней музыкой юности. Она даже спрашивала себя тайком, к каким результатам привело бы сексологическое освещение его особы. Как ни странно, своих подробных исследований этих вопросов она до сих пор никогда не связывала с ним.

Ульрих поднял глаза и через просвет в толпе, подобие оптического канала, которым, вероятно, следовал ум и взгляд Диотимы, прежде чем она довольно внезапно покинула свое место, увидел во второй от себя комнате беседовавшего с Фейермаулем Науля Арнгейма и доброжелательно стоявшую рядом госпожу Докукер. Она и свела обоих. Арнгейм держал поднятой руку с сигарой, это походило на безотчетный жест самозащиты, но он улыбался очень располагающе; Фейермауль говорил оживленно и, держа сигару двумя пальцами, сосал ее между фразами с жадностью теленка, тыкающегося мордой в материнское вымя. Ульрих мог представить себе, что они говорят, но не потрудился сделать это. Он остался стоять в счастливой покинутости, и глаза его искали сестру. Он обнаружил ее в группе малознакомых ему мужчин, и сквозь его рассеянность пробежал какой-то морозец. Тут Штумм фон Бордвер мягко ткнул его пальцем в ребра, и в тот же миг с другой стороны стал приближаться надворный советник профессор Швунг, но был в нескольких шагах от него задержан каким-то подбежавшим столичным коллегой.

— Наконец-то я нашел тебя! — облегченно прошептал генерал. — Министр хочет знать, что такое «фетиши».

— Как так — фетиши?

— Как так — не знаю. Так что же такое фетиши?

Ульрих определил:

— Вечные истины, которые не вечны и не истинны, а сохраняют силу для определенного времени, чтобы это время могло на что-то ориентироваться. Это философское и социологическое словечко и употребляется редко.

— Ага, так и есть, — сказал генерал. — Арнгейм, понимаешь, заявил: учение, что человек добр, — это, мол, только фетиш. А Фейермауль ответил: что такое фетиши, он не знает, но человек добр, и это вечная истина! А Лейнсдорф тогда сказал: «Это совершенно правильно. Злых людей, собственно, вообще нет, ибо зла никто не может хотеть. Это толькo сбившиеся с пути. Люди сегодня просто нервны, потому что в такие времена, — как нынешние, много скептиков, которые не верят ни во что прочное». Я подумал: жаль, что его не было с нами сегодня днем! А вообще-то он и сам считает, что с людьми, если на них не действует убеждение, надо прибегать к принуждению. И вот министр и пожелал узнать, что такое фетиши. Я сейчас только быстренько схожу к нему и сразу вернусь. Постоишь пока здесь, чтобы я снова нашел тебя?! Мне, понимаешь, нужно срочно поговорить с тобой еще кое о чем, а потом отвести тебя к министру!