Бес специального назначения - Мякшин Антон. Страница 12

— Она открылась! — удивленно проговорил Степан Федорович.

— Что?

— Я рукой пощупал… там, где углубление… она и открылась, — повторил он, заглядывая в образовавшийся проем между дверным косяком и стальной дверью.

Гитлеровцы, потерявшие объект преследования, наконец-то обратили на нас внимание. Особенный интерес у них вызвало сочетание физиономии Степана Федоровича в обрамлении эсэсовской фуражки, фор-менного воротничка и погон — и моих джинсов с ременной пряжкой в виде американского флага.

Не тратя времени на слова, я толкнул клиента так, что он перелетел через порог чудесно открывшейся комнаты, прыгнул за ним сам и навалился изнутри на дверь. Она неторопливо затворилась, щелкнул автоматический замок.

И тотчас мир звуков исчез для нас — мы очутились в полнейшей тишине.

— Вот это да-а… — протянул Степан Федорович.

Этот кабинет выглядел внушительнее того, который мы покинули. Одна дверь чего стоила! Адовы глубины, ни одно банковское хранилище не могло похвастаться такой дверью. Толщиною в полметра (толщину я отметил, когда закрывал дверь за собою), снабженная изнутри дополнительными запорами и засовами, она была практически нерушима. Я мгновенно почувствовал себя в полной безопасности. Снаружи никаких замков, которые можно было бы взломать. Только устройство, идентифицирующее открывающего по отпечаткам пальцев. Подвластное разве что хозяину…

Додумать эту мысль до конца я не успел. Шагнул по ворсистому ковру с узбекским узором к стене, на которой, словно на витрине антикварного магазина, развешано было оружие самых различных эпох. Мечи, кинжалы, ножи, винтовки, автоматы… Честное слово, тут не знаешь, на что и смотреть.

Мое внимание привлек короткий ассагай с начищенным до зеркального блеска широким лезвием. По украшенному перьями древку тянулись слова: «Дорогому Штирлицу от восхищенного племени уна-уму. Да не коснется никогда твоего горла рука Ука-Шлаки». Ассагай соседствовал с 7, 6-миллиметровым ручным пулеметом образца тысяча девятьсот двадцать седьмого года. На прикладе пулемета имелась выцарапанная чем-то острым надпись: «Братишка! Бей фрицев беспощадно! » А вот кортик со свастикой на рукоятке. На лезвии красовалась изящная гравировка: «Друг! Спасибо тебе, что ты есть! Твой Адольф».

— Оригинально… — пробормотал я, переходя к большому черному сейфу с приметной табличкой: «Проект „Машина смерти“.

Несмотря на страшную надпись, сейф был беззаботно распахнут. Внутри, правда, было немного: бутылка шнапса, едва початая, еще одна бутылка, пустая и лежащая на боку; огрызок яблока и свернутый вдвое бумажный листок. Листок я, конечно, тут же развернул, но не увидел там ничего интересного, кроме карандашного рисунка, изображающего что-то вроде лупоглазого робота-трансформера с двумя спаренными пулеметами вместо передних конечностей. Голову робота кто-то разукрасил красными чернилами: пририсовал остроконечную бородку, усики и рожки — скорее всего, это сам автор развлекался от скуки.

— Посмотрите, Степан Федорович! — позвал я. — Эй, вы где?

— Здесь, — отозвался клиент каким-то странным голосом.

— Вы куда это уставились?

Степан Федорович не ответил. Уставился он в зеркало, прекрасное старинное ртутное зеркало в золотой тяжелой раме, висящее на стене рядом с другим таким же зеркалом… Нет, не зеркалом. Кажется, это была картина. Точнее, портрет… Или… В общем, все дело в том, что изображения на портрете и в зеркале были практически идентичны. Ну, разве что разнились незначительные детали. , а конкретно: в зеркале отражался Степан Федорович растерянный и бледный, с изумленно отвисшей нижней губой и дрожащими белесыми бровями, а с портрета глядел орлом Степан Федорович надменный и решительный, с плотно сжатым ртом и вздернутым подбородком.

— Это что же?.. — бормотал мой клиент. — Это как же?.. Никто никогда моих портретов не рисовал… Кто же это сподобился?..

— Судя по подписи в углу, — подошел я, — это Сальвадор Дали сподобился. Поздравляю, Степан Федорович, не каждому уборщику выпадает такая честь.

— Не может быть! Откуда здесь мой портрет? Я вздохнул:

— Где же ему еще висеть, как не в вашем личном кабинете?

— В моем кабинете?

— Ну да, герр Штирлиц.

— Я не Штирлиц! — взвился Степан Федорович.

— Прекрасно. На портрете, значит, не вы. И именное оружие подарено не вам. И стальную дверь, снабженную системой идентификации отпечатков пальцев, не вы только что открыли.

— Я руку сунул случайно, и она сама…

— Хватит! — закричал я. — Хватит дурака валять! Заварили кашу, а теперь на попятный?!

— Да ничего я не заваривал! — взмолился Степан Федорович. — Я сам не понимаю, почему так получилось. Пришел спокойно на работу, а тут вдруг такое началось!.. Разве я виноват в том, что все актеры поголовно ударились в коллективный психоз? А театр подвергся нападению загримированных террористов? Где тут телефон? Сейчас вызову милицию и скорую психиатрическую помощь, все и разъяснится. Где телефон? А, вот на столе… Странный какой-то телефон. Где у него кнопки? И диска нет. Только какая-то ручка, как у швейной машинки. Ее крутить? А куда говорить? А откуда слушать? А…

— Рейхстаг на проводе! Дежурный вахтер рейхсканцелярии капрал Келлер слушает! — отчетливо донеслось из трубки.

Степан Федорович отшвырнул телефон, словно ядовитую змею. Его снова начало трясти.

— Еще один псих… Мы в театре, а не в рейхстаге!

— Выгляните на улицу, — посоветовал я.

Мой клиент послушно подошел к забранному толстыми прутьями окну, за которым догромыхивал бой. Рыжеволосый Микула, прихрамывая, тащил за собой покореженный пулемет. Красные партизаны, отстреливаясь из луков поверх щитов, поспешно отступали вдоль по улице. Если верить табличке на углу, улица называлась: Лихтенштрассе. Гитлеровцы, оглашая окрестности победными криками, поливали отступающих огнем из автоматов и пулеметов. То тут, то там с дикими воплями сновали чернокожие ребята в набедренных повязках, путались под ногами у сражающихся, то и дело пытаясь отрезать кому-нибудь голову. Их отгоняли прикладами и пинками. Нарастал тяжкий рев двигателей — по улице ползли танки, преграждая партизанам путь к отступлению. Где-то за крышами домов, украшенных нацистскими флагами и плакатами, полыхало зарево.

— Как это?.. — отваливаясь от подоконника, слабым голосом спросил Степан Федорович. — Что случилось? Куда мы попали? Что это за мистификация?

— Правильнее, наверное, было бы сказать, — задумчиво произнес я, — в куда мы попали…

— Не понял…

— И я мало что понимаю! Ясно для меня только одно — действительность и вправду изменена. Об этом-то я почти сразу догадался. Как только мне на голову лаптем наступили, все как-то сразу резко прояснилось. Только все поверить не мог… Все, что про-исходит с нами, происходит на самом деле. И никакой здесь нет мистификации… Помните того… с одним глазом и кривым кинжальчиком?

— Я его до самой смерти не забуду, — содрогнулся Степан Федорович.

— Помните, что он говорил? О законе Вселенского Равновесия, о концентрации в вашей персоне небывалого количества отрицательной космической энергии, способной изменить время и пространство… О глобальной катастрофе… О переломе хода истории…

Я закашлялся, снова открыл рот, чтобы продолжить пояснения, и тут меня как океанской волной накрыло. Мгновенно я стал мокрым… облизнул губы, ощутив на них горькую соль. О том, что на самом деле произошло, я начал догадываться, когда еще рассматривал вывеску молочного магазина, а уж после неожиданного нападения партизан-ратников укрепился в своей догадке окончательно. Только в пылу драки все как-то недосуг было в полной мере осмыслить события. И вот теперь я точно в черный колодец заглянул… Говорил же мне этот несуразный циклоп все то, о чем я теперь толкую Степану Федоровичу, — о возможности глобальной катастрофы, о переломе хода истории, о… А я несчастному циклопу Убойным Толчком в глаз залепил! С другой стороны, промедли я секунду, и снес бы Хранитель моему клиенту башку. Хотя… может быть, оно было бы и к лучшему?