Бес специального назначения - Мякшин Антон. Страница 5
— Извините, — тихонько позвал клиент. — Вы вместо сигареты карандаш в рот положили.
— Что? А… Да, действительно…
— Извините… Вы сигарету того… фильтром наоборот вставили.
Бездумно перевернув сигарету, я похлопал себя по карманам. Зажигалка куда-то делась…
— Может быть, пришла пора договор подписать? — спросил Степан Федорович, услужливо поднося мне зажженную спичку. — Я готов.
Сам собою включился телевизор. Мы оба вздрогнули.
— Продолжаем передачу «Удивительное рядом», — вкрадчиво проговорил с экрана ведущий. — Недавно американские исследователи обнаружили в Южной Африке древний храм, на камнях которого выбито, изображение летательного аппарата и существа в скафандре. Напомним телезрителям, что подобные рисунки ранее находили и в ацтекских храмах, и в египетских пирамидах. Ходят слухи, что на дне одного из озер близ Пскова до сих пор лежит проржавевшая конструкция, напоминающая настоящую летающую тарелку. Да, дорогие телезрители, много безобразий творилось в древние времена и творится по сей день, а виноват в этом мировой злодей Степан Федорович Трофимов… — Диктор наклонился и втащил в кадр здоровенный пулемет. — Давайте за это его немедленно расстреляем!
Я поспешно протянул руку и выключил телевизор.
— Опять! — простонал Степан Федорович. — Это ужасно! Ужасно! Где ваш договор, я его сейчас быстренько подпишу, и вы меня спасете!
— Договор?.. — затянувшись, я закашлялся. А потом продолжал, глядя мимо Степана Федоровича в треснувшее и кое-как заклеенное синей изолентой окно: — Вам сколько лет?
— Сорок семь.
— Сорок семь! — воскликнул я, потянув договор на себя. — Ого! Солидно! Большую жизнь прожили, Степан Федорович. Сорок семь лет! Другой бы кто позавидовал! Сорок семь — подумать только! Пушкина в ваши годы давно не было, не говоря уж о Лермонтове. А Маяковский? Есенин? Высоцкий?
— Я не понимаю, вы о чем? — удерживая договор, спросил Степан Федорович.
— Эдгар По! Гете!.. Нет, это не надо, это не считается… Андерсен! Тоже не подходит… Шиллер! Вот — Шиллер! Шиллер и… И так далее! Все умерли молодыми. Заметьте, какая закономерность — чем меньше человек пожил, тем ярче память о нем! А вы? Сорок семь лет! И не стыдно? Вот что я вам скажу, Степан Федорович, бессовестно зажились вы на этом свете!
— Не понимаю… Отпустите договор, вы его сейчас порвете.
— Не отпущу, сами отпустите!
— Я его подписывать сейчас буду!
— Не надо его подписывать!
— То есть как это — не надо? — от удивления Степан Федорович даже разжал пальцы.
— А вот так, не надо, — закончил я, убирая договор в карман. — Не имеет смысла.
— Как это — не имеет смысла?..
Ужасно тяжело работать с людьми. Ну как мне объяснять этому заплаканному дяде, что ничем я ему помочь не смогу? А если попытаюсь, сам сложу свою бедовую рогатую голову ни за грош. Каждое явление обязано быть уравновешено другим явлением — вот вам краткое изложение закона Вселенского Равновесия. За белой полосой следует черная полоса, за черной, соответственно, белая — вот вам подтверждение закона жизненным опытом. И никаких исключений! Период невероятного везения неотвратимо влечет за собой период сверхъестественного невезения…
— … проще говоря, — закончил я свои путаные объяснения, — вы, мой дорогой, теперь притягиваете к себе неприятности не только из реальной действительности, но и из других сфер. В расплату за нереальные блага, которыми незаслуженно пользовались накануне. Вас не то что охранять, с вами в одном городе опасно находиться! Космическая Кара — вещь серьезная. Вы, Степан Федорович, теперь не простой уборщик, вы — настоящая машина смерти!
Ковер в центре комнаты взбугрился и зарычал. Степан Федорович, ойкнув, взлетел на спинку дивана, как перепуганная курица. Трехногий столик в углу вдруг встал на дыбы, стряхнув с себя телевизор. Я едва успел огреть столик подвернувшимся под руки стулом — оба предмета разлетелись в щепки. Я судорожно сглотнул.
— Вот видите?
Степана Федоровича била крупная дрожь.
— Но я же не виноват! — закричал он, сползая со спинки дивана. — Эти блага сами собой на меня валились со страшной силой! Как же мне было сопротивляться? Господин Адольф! Я не Пушкин и не Лермонтов, я простой человек! Я звезд с неба никогда не хватал и хватать не собираюсь! Я всю жизнь в школе учителем проработал, теперь вот театральным уборщиком тружусь. Я два раза женат был… У меня язва, гипертония, невроз и стальной штырь в ноге вместо кости! Мне ничего не надо — только бы спокойно выйти на пенсию и остаток жизни прожить без всяких Нобелевских комитетов, белых крыс, летучих одноглазых змей, пятиэтажных особняков и прочей гадости! Помогите мне! Я вам не то что душу… Я наизнанку вывернусь и все потроха вам на блюдечке принесу! Я так не могу больше! Мне страшно!
Он рухнул с дивана на пол и зарыдал. Минуту я стоял над ним и просто смотрел, сжимая-разжимая кулаки, то и дело вытирая рукавом вспотевший лоб.
Вот мой коллега и непосредственный начальник бес Филимон тысячу раз мне говорил, что излишнее человеколюбие когда-нибудь меня погубит.
Погубит. И не когда-нибудь, а прямо сейчас. Стоит мне только открыть рот и сказать:
— Ладно уж. Подписывайте договор… Нет, карандашиком не полагается. Забыли? Вот у меня и иголка есть. Да не бойтесь, она стерильная…
— А что теперь делать? — спросил Степан Федорович, замотав указательный палец платком.
— А что хотите. Прогуляться, например, можно.
— А на работу можно сходить? Тут недалеко…
Обои на противоположной стене зашуршали и медленно начали обугливаться. Узоры на них дрогнули, поплыли и сплелись вдруг в такую устрашающую харю, что я тут же пожалел о своем скоропалительном решении. Вот уж ввязался…
— Я моментально одеваюсь! — вскочил Степан Федорович. — Одна секунда — и я готов! Куда вы?! Куда?!!
Зашипев, перестали обугливаться обои, которые я окатил водой из тазика.
— Моментально одеваюсь… — бормотал мой клиент, засовывая в брючину негнущуюся ногу, — одну секундочку…
— Да уж, поспешите, — озираясь, попросил я.
ГЛАВА 2
— Дошли наконец-то… Нам сюда, вот в эти ворота… Ой!
— Что опять такое?
— Ми… милицейская машина. Это, наверное, за мной. Неужели я опять кого-нибудь убил и изнасиловал? Задержат ведь!
«И немудрено», — подумал я, посмотрев на своего клиента. Степан Федорович, невзирая на душный летний вечер, из дома вышел в толстом ватном пальто, а на голову нацепил зимний косматый малахай. Впрочем, как выяснилось, не зря. По дороге на него с чистого неба дважды падал кирпич, но, как мячик, отскакивал от толстого малахая. Провалиться в открытый канализационный люк у Степана Федоровича тоже не получилось — в своем ватном пальто он в люке просто застрял. Да и мне по дороге скучать не пришлось, отгоняя от клиента уличных собак, взбесившихся кошек и пикирующих с крыш голубей. В общем, короткая прогулка от дома Степана Федоровича до здания театра драмы получилась на редкость захватывающей и до крайности полной впечатлений.
— Постойте здесь, я на разведку схожу, — предложил я.
— Л-ладно…
По правде говоря, ничего интересного возле ворот не было — как я разглядел, подойдя поближе. Ну, милицейский газик стоял. Какой-то мужик в драной телогрейке и классическом треухе — должно быть, сторож — горячо доказывал что-то двум унылым ментам патрульно-постовой службы и тусклолицему капитану (судя по всему, местному участковому).
— Это Валера Кузьмин… — услышал я шепот позади себя. — Наш сторож… А это участковый — Решетов его фамилия.
— Я же вам сказал: ждать за углом!
— Там страшно. Я лучше поближе спрячусь на всякий случай. Вон за тем мусорным баком.
— Как вам будет угодно.
Я подошел еще ближе, остановился рядом с газиком, скрестил на груди руки и склонил голову — короче говоря, принял позу стороннего наблюдателя. Сторож Валера Кузьмин одной рукой держался за облупленную стену, а другой активно жестикулировал, выкрикивая несвязные фразы: