Бой бес правил - Мякшин Антон. Страница 39

Что случилось? Не будь я бесом, я подумал бы, что кто-то навел на нас порчу. Что происходит?

— Что происходит? — в унисон моим мыслям подскулил Филимон. — Подними меня…

Нет уж… Если я попытаюсь его поднять, свалюсь сам и больше уже не встану. Превозмогая тошноту, я подполз к окну, опираясь о стену, поднялся, слабой рукой открыл створки.

Ничего ночной холодный воздух меня не освежил. Вместе с ним ворвался в комнату, выдавив мгновенно аромат волчьего лыка, лебеды и серы, колокольный звон и протяжный чей-то вой. Получается, это не в голове у меня шумит, а на самом деле поют? Кому пришло в голову качать вокал посреди ночи?

— Одна минута до полуночи… — прокряхтел позади меня Филимон. — Что делается… Неужели уволят?

Под окнами через двор пробежал кто-то… Кое-как сфокусировав зрение, я углядел лешего.

— Родненький! — позвал я — и сам поразился тому, как жалобно прозвучал мой голос — Подойди сюда!

Леший приблизился. Я заметил, что он дрожал и как-то странно озирался.

— Тебя как зовут?

— Кузьмою… — отозвался Леший. — Рядовой пехотинец. Никак, вы меня, товарищ комдив, не помните?

— Кузьма? А, помню… Скажи мне, что это за… почему поют? И откуда колокола?

В этот момент запели особенно громко. Леший схватился за голову и страдальчески сморщился.

— Комендант-то! — выкрикнул он. — Всех узников из тюрьмы выпустил, всех солдат своих разогнал, да не угомонился… Нанял попов крестный ход делать… Ой, сюда идут… Ой, голова сейчас лопнет!..

Крестный ход! Вот оно что! Владыка, как можно было так вляпаться? И почему никто дураку коменданту не объяснил, что за новая власть в городе? Крестный ход для Темных созданий все равно что напалм — если заблаговременно не спрячешься, пиши пропало… Проклятый майор! Проклятый Эликсир Святости! Проклятый старый идиот Моисей!

— Родненький! — закричал я. — Беги туда, скажи, чтобы по другой улице прошли, а сюда не сворачивали… Родненький! Кузьма! А ну выполняй приказ командира, а не то под трибунал пойдешь, свиная твоя харя!

Но лешего уже не было.

Я со стоном свалился с подоконника в комнату. Лешему хорошо. Он хотя бы убежать еще может. Малые Темные народы не так сильно реагируют на деятельность конкурирующей организации, как, скажем, мы, бесы… Высшие создания Тьмы…

Ох, лучше быть низшим! Так подумал я, чувствуя, как сознание прочно затягивает мутной пеленой. На полу, в центре мелового круга бился в судорогах Филимон. Через минуту — когда ход приблизился — и мои копыта застучали о половицы. Адово пекло! Псы преисподней!

Святые молитвы кинжалами резали мое тело, колокольный звон обухом бухал по голове. Гибельно запахло святой водой, и волосы у меня на голове зашевелились. А паскудный бывший комендант где-то уже очень близко истерично завывал:

— Покайтесь, люди добрые! Изгоните зло из своих сердец! Помолитесь за погибель врага человечества, Люцифера! Ибо открылась мне правда великая!

— Помогите-э-э! — завизжал Филимон. Или это я завизжал?

Часть третья

БРАНДЕНБУРГСКИЙ ШАРМАНЩИК И ДРУГИЕ

ГЛАВА 1

Когда я пришел в себя, никого вокруг не было. Брезжило утро, свинцовый туман скрежетал об оконные рамы.

— Филя! — позвал я.

— А я знала, что он останется! — прозвучал надо мной чей-то очень знакомый голос… Анна! Это Анна говорила.

Чуть повернув голову влево, я увидел зеленоволосую кикимору, стоящую в изголовье моей кровати.

— И я знал, — прогудел Петре — То есть догадывался.

Чтобы увидеть Карася, мне пришлось поворачивать голову вправо. О, друзья мои снова со мной! А интересно, где стоит товарищ комиссар Огоньков? В ногах, что ли? Или этот непримиримый борец за справедливость все еще в обиде на меня?

— Адольф, ты как себя чувствуешь? — спросила Анна и, не дожидаясь ответа, воскликнула: — Здорово ты все подстроил! Я ведь чувствовала, что ты не хочешь к Барону! Но это же надо было додуматься! Одурманить коменданта, полностью обезоружить гарнизон, да еще к тому же внушить майору идею насчет крестного хода! Крестный ход! Никакое бесовское колдовство не сработает! И ты ни к какому Черному Барону не улетишь!

— Молоток! — похвалил меня и Петро. — Ловко выкрутился! Наш комдив ради своего войска и не на такое способен! Не захотел, значит, нас в беде покидать…

— На моем месте так поступил бы каждый, — промямлил я. Не разубеждать же их. — А кстати, о какой беде речь?

Карась замялся. А Анна, вздохнув, ответила мне:

— Товарищ комиссар Огоньков пропал.

Я спрыгнул с кровати. Несмотря на все перенесенное мною накануне, чувствовал я себя неплохо. К тому же неприятное известие изрядно подстегнуло мой организм.

— Как пропал?

— Не то чтобы пропал… — угрюмо проговорил Петро. — Он как бы это… В общем, у нас с ним небольшая размолвка вышла. Когда ты с нами попрощался, мы пошли к себе на штаб-квартиру. Я Огонькова под руки держал, а то он все намеревался вырваться и тебе морду набить. А на штаб-квартире я его, конечно, отпустил. Правда, дождался, пока Анна не попрятала вилки, ножи и прочие колюще-режущие предметы. Ну тут товарищ комиссар разошелся! Орал по-всякому! Тебя обзывал перебежчиком и предателем, а нас — политически близорукими вредителями. Пришлось его связать, а то б он дел натворил… А поутру просыпаемся — нет Огонькова. И нет вверенного ему артиллерийского батальона. А на столе записка. Вот она…

Я принял из рук Карася скомканный листок бумаги и прочитал:

— Товарищи бывшие товарищи! В наше грозовое время, когда рушатся устои обыденности и гидра империализма поднимает головы, мягкотелость — величайшее преступление. Смерти подобно малейшее отступление от норм революционной морали. И потому считаю вашу позицию по отношению к гнусному двурушнику бесу Адольфу, этому мерзкому служаке отвратительной буржуазии, недостойной истинных борцов за дело справедливости! Прощайте навсегда! Подпись: товарищ (не ваш!) комиссар Огоньков.

— Вот скандалист, — пробормотал я. — Отделился. И что только с людьми делает идеология! А вы его искали?

— Отправили по окрестным лесам группу леших, — отрапортовала Анна. — Сплавили вниз по речке Рогуновке русалок и водяных. Речка бурная, она даже в сильные морозы не замерзает.

— Результаты? — осведомился я.

— Никаких! — отмахнулся Карась. — То есть какие-то есть, но их, ядреный штурвал, можно не принимать во внимание. Ну лешие выбрели на пасеку, напугали до икоты пасечника, залезли в омшаник, экспроприировали ульи, но пчелы оказали яростное сопротивление захватчику, вследствие чего двое пехотинцев вернулись с рейда и с тяжелыми покусами были доставлены в местный лазарет.

— Ага.

— С русалками и того хуже получилось, — приняла эстафету Анна. — Они, сплавляясь по реке, наткнулись на плотину. Стали обходить плотину посуху, а на берегу монастырь стоит. Посозерцав русалок, половина монахов бросила монастырь и ушла в большой мир. Точнее, по обычаям нашего времени, на большую дорогу. Таким образом, в местных пределах появилась новая банда. Разведчики докладывали, что монахи уже себе и флаг придумали: на зеленом фоне гологрудая русалка, бутылка вина и карты, подпись: «Вот, что нас губит».

— Н-да, — оценил я. — Надо было флотилии нашей выдать обмундирование — лифчики. И никаких следов беглого Огонькова не обнаружено?

— Нет. Хорошо хоть, нам известно направление поисков. Он явно на Ближне-Камышинск пошел. Ему идти больше некуда. Не в тыл же возвращаться! Он драки хочет.

— Будем искать, — твердо сказал я.

— Искать его еще… — проворчал Карась. — Погуляет и вернется, делов-то…

— А мы как без артиллерии будем?

— А, ну да… И правда…

— Кстати, — вспомнил я, — насчет монастыря. Коменданта надо бы туда отправить. Что-то из него больно буйный святой подвижник получился.

— Докладываю: уже отправили, — заверила меня Анна.

Вот почему так? Как случается что-то нехорошее, так враз забываются чины, звания и прочая лабуда. В беде, предчувствуя разлуку, легко и просто говорить о потаенных чувствах. А как только ситуация проясняется, снова появляется какое-то дурацкое смущение. И пошло-поехало: «слушаюсь», «докладываю»… и прочее. Я же вижу, что я ей нравлюсь очень! И она мне тоже — очень. А ведь ни одного слова признания не сказали друг другу…