Конан и грот Дайомы - Мэнсон Майкл. Страница 26

Гирдеро важно поднялся на кормовую надстройку, оглядел горизонт, перебросился парой фраз со своим кормчим; потом глаза его отыскали Конана, все еще торчавшего у лодки. Едва заметно кивнув головой, Гирдеро подозвал киммерийца к себе – впервые за пять дней.

– Солнце взойдет дважды, и мы увидим землю, берег нечестивых пиктов, – сказал капитан. – От него повернем на юг, к Барахам и устью Черной реки. Тебе случалось бывать на Барахских островах, купец?

– Случалось, почтенный дом, – молвил Конан, отметив, что зингарец прямо-таки прожигает его подозрительным взглядом.

– И что ты делал в сем пиратском гнезде? Киммериец пожал плечами.

– Торговал. Разве ты не знаешь, благородный дом, что многие купцы из Зингары, Аргоса и Шема торгуют с Барахами? Клянусь светлым оком Митры, – он протянул руку к солнцу, – не все островитяне пираты и разбойники. Там много рыбаков, есть козопасы, гончары и корабельные мастера. Они солят рыбу и мясо, льют свечи, обжигают большие горшки для вина и воды, делают бочки… и они отличные мореходы и гребцы. На моем погибшем судне были матросы-барахтанцы.

– Все они, особенно моряки – бандиты и злодеи, – угрюмо насупившись, заявил Гирдеро и смолк. Если у зингарца и были какие подозрения о связях купца Кинтары с пиратами, пока он предпочитал оставить их при себе.

После долгого молчания капитан покосился на Конана и сказал:

– Замечаю я, носишь ты наголовный обруч из простого железа. К чему бы? Он похож на рабский ошейник.

– Ошейник и есть, – ухмыльнулся Конан. – Был я в стигийском плену и продали меня в рабство в Луксур. Там хозяин, один из местных жрецов, надел на меня цепь и железный ошейник… Ну, а когда пришло время бежать, я прихватил то железо с собой, добрался в Мессантию, и там мне отковали на память этот обруч. С тех пор и ношу.

Он почти ничем не рисковал, рассказывая эту историю, ибо на Западном побережье никто не жаловал стигийцев – ни гордые жители Зингары, ни веселые аргосцы, ни предприимчивые шемиты. Все они поклонялись Митре или, на худой конец, Мардуку, и хоть торговали со Стигией, всегда помнили, какой бог – точнее, демон – владычествует на берегах Стикса. Вот и сейчас, при упоминании стигийского рабства Гирдеро кивнул – не то чтобы сочувственно, но вполне по-человечески, – и поинтересовался:

– А что ты сделал со своим хозяином, с тем жрецом из Луксура, наложившим на тебя цепи?

Хмыкнув, Конан бросил на зингарца многозначительный взгляд.

– Расшиб ему башку, почтенный дом, только и всего. Той самой цепью, на которую он меня посадил.

Расшиб башку! Ха!

Неужели эта крыса, злодей из злодеев, и в самом деле полагает, что его можно принять за купца из Мессантии? Не видел что ли он, дом Гирдеро, мессантийских купцов! Солидные люди, с лицами, украшенными пусть не благородством, но хитростью – однако не с такой разбойной рожей! Всякие были среди них, тучные и худые, высокие и низкие, но опять же этаких мускулистых молодцов с шеей, как у быка, не попадалось. А руки? Руки? По ним сразу видно, что привыкли они не монеты считать, а срывать чужие кошели и держаться за рукоятку топора, а не за стилос, коим записывают на пергаменте перечень товаров. Да будь этот тип хоть трижды гандерландцем, как он утверждает, дома Гирдеро ему не провести!

Капитан «Морского Грома» искоса взглянул на своего пассажира, опять спустившегося на палубу, к лодкам, и быстро отвел глаза. Нельзя, чтоб разбойник почуял, будто его в чем-то подозревают… нельзя… время еще не пришло… А придет оно дня через четыре, когда минует корабль устье Черной реки, и над холмистым берегов встанут гордые башни Кордавы, королевского города, столицы славной Зингары. Вот тут-то и придет пора хватать разбойника и ковать в железо! А пока пусть пребывает в спокойствии… все же проезд до Кордавы он оплатил… щедро оплатил…

Гирдеро с первого взгляда понял, кто ему попался. Еще там, на острове! Можно натянуть любые лохмотья и трижды назваться потерпевшим кораблекрушение купцом, но куда спрячешь темные лохмы, и горящие синие глаза, и огромный рост, и плечи шириной с гребную скамью? И эту манеру говорить, совсем неприличную для купца, зато вполне подходящую душегубу и злодею? И эту привычку шарить рукой у пояса, будто там торчит рукоять меча?

Ха! Нет уж, Гирдеро не проведешь! Не на того напал, проклятый головорез!

Собственно, почему проклятый? Дом Гирдеро подумал, что ему-то не за что проклинать злодея. Он получил великолепную цепь, а еще получит королевскую награду и славу поимщика самого грозного пирата на всем Западном побережье. Потом продаст слугу разбойника, эту здоровенную серокожую тварь… за него тоже можно выручить неплохие деньги…

При этой мысли глаза Гирдеро жадно блеснули. Он был высокомерен и храбр, как всякий зингарский дворянин, но, не в пример прочим членам своего сословия, деньги считать умел. А потому и прельстился каперским промыслом, испросив королевскую грамоту и корабль у повелителя Зингары. Занятие это являлось благородным, вполне подходящим для родовитого человека, и отнюдь не безвыгодным.

А теперь, после поимки знаменитого пирата, перед Гирдеро открывались самые блестящие перспективы. Он мог отдать злодея в руки палачей Его Величества в обмен на королевскую долю в «Морском Громе»; мог просить командования над целой флотилией каперов; мог добиться военной экспедиции на разбойные Барахские острова, торчавшие у берегов Зингары словно бельмо на глазу. Мало ли чего мог благородный воин и капитан, изловивший в океанских водах такую акулу, как этот Амра, Конан из Киммерии, волк и сын волка!

Пусть он жрет, пьет и спит, думал Гирдеро, пока через четыре дня не проглотит в вине снотворное зелье. Пусть наслаждается безопасностью, пусть тешится тем, что обманул зингарского дворянина, пусть тайком щупает Зийну, эту пуантенскую шлюху, пусть заигрывает с ней! От нее не убудет!

Тут мысли Гирдеро переключились на Зийну. Неласковая девка, размышлял он, хмурая, хоть и красивая… Надо будет продать ее вместе с Идрайном из Лифлона, с этой серокожей тварью, купив взамен красотку из Шема или Турана, где женщины приучены тешить мужчин и принимают хозяйские ласки, не каменея от ненависти и страха. Впрочем, заигрывания пирата ей вроде бы приятны… Ну, пусть, пусть!

Бросив еще один взгляд на свою добычу, беспечно загоравшую у мачты, Гирдеро решил, что надо прибавить людей в ночной вахте. И наказать, чтоб получше следили за обоими разбойниками! Амра, видно, могучий воин, а уж слуга у него – сам Нергал во плоти! Ну и чудища обретаются в этом Лифлоне, на краю мира…

Тем временем мнимый лифлонец сидел, скорчившись, в маленькой каморке под гребной палубой, и спал, как было велено. Искусство сна он освоил еще не совсем и потому находился скорее в состоянии чуткой полудремы, различая скрип весел в уключинах, перебранку гребцов, плеск воды за бортом и звон оружия стражи. Еще он думал о господине, о госпоже и обещанной ею награде.

Приказы господина полагалось исполнять – но лишь в том случае, если они не противоречили распоряжениям госпожи. А их было всего три: не удаляться от господина, защищать его и вернуть назад, на остров, где осталась госпожа. С каждым днем Идрайн все лучше понимал смысл каждого из этих трех поручений. Ему уже было ясно, что их буквальное исполнение не приведет ни к чему хорошему: скажем, если следить за господином днем и ночью, то это лишь вызовет его гнев. То же самое и с защитой; в определенных случаях – как с той светловолосой девушкой – господин вполне мог сам постоять за себя. Отсюда следовал неоспоримый вывод: ему полагалось находиться вблизи господина, но не на его глазах. Так близко, чтобы он мог в любой момент прийти на помощь.

Разумеется, самым лучшим решением было бы овладеть кораблем. Идрайн знал, что сумеет перебить всех на борту; жалкое оружие зингарцев в том не помеха, как и их многочисленность. Да и не надо убивать всех – достаточно прикончить этого Гирдеро, его помощников и еще десятка три или четыре, пока остальные не поймут, что их усилия бесполезны. В любом случае какая-то часть экипажа должна остаться, чтобы вести судно и прислуживать господину, ибо вдвоем не управишься с парусами и рулевым веслом.