Конан и грот Дайомы - Мэнсон Майкл. Страница 4

Мачты с грохотом рухнули в кипящую воду, снеся половину фальшборта. Внизу, на гребной палубе, раздавался мерный звон гонга, скрип весел и дружное «Ух!» гребцов; они старались изо всех сил, но широкие лопасти то утопали в набежавшей волне, то без толку бороздили воздух. Тем не менее, ход галеры стал уверенней, и теперь она лучше слушалась руля. Если шторм не сделается сильнее…

Но буря усиливалась с каждым мгновением. Тучи, нависавшие над морем, опускались все ниже и ниже, водяные же холмы превращались в горы, разделенные провалами темных пропастей; северный ветер ярился и швырял в лицо соленые брызги, играл кораблем словно щепкой, попавшей в гибельный водоворот. Вдобавок – невиданное дело в южных краях! – пошел снег, забушевала метель, и была она не слабее, чем в Асгарде или Ванахейме. Сразу резко похолодало; ноги скользили по доскам, и два десятка моряков, еще остававшихся на палубе, начали вязать новые узлы. Одни сгрудились у обломков мачт, другие – у трапа, ведущего на кормовую надстройку, третьи – у распахнутого люка. Харат, парусный мастер, привязался к носовому украшению, что изображало тигрицу в прыжке, с разинутой пастью; у него было на редкость острое зрение, и сейчас он, как раньше капитан, пытался разглядеть просвет в тучах.

Шуга, кормчий, поднялся к рулевому веслу и обхватил его обеими руками. Но морские демоны были сильнее, чем два человека; весло по-прежнему прыгало, вырывалось из скрюченных пальцев, норовило сбросить обоих рулевых за борт.

– Снял бы ты сапоги, капитан, – сказал Шуга. Сам он уже успел разуться: босые ступни меньше скользили по палубе.

– К чему, приятель? Доски уже обледенели… А я хотел бы отправиться к Нергалу в сапогах.

– Ха! Станет Нергал разглядывать, обут ты или бос!

– Не станет, верно. Но я собираюсь пнуть его в зад, а в сапогах-то пинок выйдет покрепче!

Они оба захохотали, болтаясь, словно тряпичные куклы, на конце рулевого весла. Потом Шуга пробурчал:

– Так он и подставит тебе свою задницу! Нергал, знаешь ли, шустрый малый; недаром ему поручено надзирать за душами мертвых.

– Говорят, он обнюхивает каждого, кто готовится ступить на Серые Равнины, – вымолвил капитан. – Чтобы узнать, много ли грехов у покойника и каким запахом тот смердит… Вот тут-то я его и пну! А не выйдет, разрисую проклятого ножом!

Он похлопал по рукояти кинжала, торчавшего за поясом. Клинок был хорош: обоюдоострый, в три ладони длиной, в изукрашенных самоцветами ножнах. Стигийская добыча, взятая в крепости Файон на берегу Стикса… Стигийцы же – известные чародеи; быть может, и этот кинжал был заколдован? Самая подходящая штука, чтоб подколоть Нергала…

– Не кликнуть ли подмогу? – сказал кормчий. – Это весло отбило мне все ребра. Пепел и прах! Оно вертится, как бедра аргосской шлюхи!

– Только они будут помягче, – со знанием дела заметил капитан.

Шуга, повернув голову, заорал:

– Эй, Патат, Стимо, Рикоза! И ты, Рваная Ноздря! Сюда, бездельники! Поможете с веслом!

Моряки зашевелились, кто-то начал резать канат, но внезапно огромный вал вознес «Тигрицу» к небесам, а затем вверг в сине-зеленую пропасть. Корпус затрещал, жалобно застонала обшивка, раздались испуганные вопли гребцов; несколько веревок лопнуло, и два человека полетели за борт. Теперь никто не рисковал распустить узлы.

– Клянусь печенью Крома, – произнес капитан, – у нас убытки, кормчий. Кажется, Брода и Кривой Козел…

– Да будет их путь на Серые Равнины выстлан туранскими коврами! – отозвался Шуга. – Эй, Патат, Стимо, Рикоза, Рваная Ноздря! Сидите, где сидите, парни! Не развязывайте веревок!

– Это правильно, – одобрил капитан. – Смоет ублюдков, не успеют и шага сделать. А так…

«А так, – подумалось ему, – пойдем на дно всей командой, только без Броды и Козла».

Внезапный гнев охватил его; холодное бешенство, ярость, злоба на этот мятущийся темный океан, уже пожравший двоих и разинувший пасть на корабль со всем остальным экипажем. Но жизни этих людей, всех восьмидесяти пяти, принадлежали только ему, капитану! Он, он сам, разыскивал лучших среди барахских рыбаков и мореходов, обшаривал кабаки Зингары, Аргоса и Шема, выбирал крепких гребцов, метких лучников, матросов, что карабкались по мачтам быстрее обезьян – и каждый из них, вдобавок, лихо рубился на саблях и топорах, метал копья и стрелы и, с одним абордажным крюком в руках, мог выпустить кровь трем стигийским латникам!

А теперь, похоже, они все обречены…

Кром! Если бы он мог поразить эти темные грозные воды пучками молний! Если бы мог разогнать тучи, заткнуть глотку ветру, скрутить ему жилистую шею! Если бы он повелевал вулканами на дне морском и, пробудив их, испарил океан потоками огненной лавы!

Но боги отказали людям в таком могуществе, приберегли его для себя… Несомненно, они были правы; человек, даже не повелевая молниями и вулканами, творил столько пакостей и мерзостей, что светлому Митре и доброй Иштар не хватало ночи и дня, чтобы оплакать убиенных и покарать грешников. Впрочем, грешниками занимался Нергал со сворой присных демонов, и было похоже, что они уже готовились наложить на «Тигрицу» свои жуткие лапы.

Ударил ветер, корабль вновь подбросило, крышка люка сорвалась, исчезла в пучине, а вместе с ней – трое моряков.

– Кто? – капитан скрипнул зубами.

– Стимо… Стимо, и еще Касс и Ворон… Прах и пепел!

– Жаль Стимо… Он был сильным парнем.

– А Ворон попадал стрелой в кольцо за пятьдесят шагов… Касс, он…

Волны стадом разъяренных быков ринулись на корму «Тигрицы», тараня ее крутыми лбами; борт треснул под их напором, холодная вода хлынула в трюм. Корабль заскрипел, застонал, словно зверь, получивший смертельную рану. Вновь послышались вопли гребцов – запертые на нижней палубе, они не знали, велик ли причиненный судну урон, но могли предполагать самое худшее.

Капитан пробормотал проклятье: «Тигрицу» завертело на гребне волны, рукоятка рулевого весла вырвалась из его пальцев и ударила Шугу в грудь. Кормчий бессильно обвис в веревочной петле, хрипя:

– Держи… держи ее… иначе… всем конец! Против волны… держи против волны… О, мои ребра! Прах и пепел… якорь в глотку… вонючая кровь Нергала… ослиное дерьмо…

Он принялся ругаться, но его скрюченные пальцы уже легли рядом с широкими ладонями капитана. Вздрогнув, галера свалилась вниз, в водяную пропасть. Снегопад прекратился, но жуткий пронзительный ветер гулял по палубе судна, валил его с боку на бок, натягивал канаты, перетряхивая вцепившихся в них людей точно бусины живого ожерелья.

– Харат! – крикнул капитан, и сильный голос его перекрыл завывание урагана. – Харат, Кром тебя раздери! Что ты видишь?

– …иии – еее – гооо! – донеслось с носа. – Ниии – чеее – ооо! Тууу – чиии! Всююю – дууу!

– Конец нам, – буркнул Шуга. Лицо его посерело, на ребрах вздулся огромный синяк, но рукоять весла кормчий держал твердо.

– Заткни пасть! – рявкнул капитан. – Не достанутся наши шкуры Нергалу!

– Это ты так говоришь, – кормчий через силу ухмыльнулся. – Ты силен, но Нергал сильнее… Отымет душу! Заявишься к нему призраком, и сапоги твои призрак, и кинжал… пинай и коли его, сколько влезет… он и не почешется, гадюка… только сунет в самое гнусное место в своей помойной яме…

– Боишься смерти, Шуга?

– А ты?

Капитан свирепо ощерился.

– Никто не живет вечно! Но за свою шкуру я спрошу хорошую цену!

– Спросить-то можно, вот только дадут ли ее… – Шуга вдруг закашлялся, захрипел и сплюнул на палубу кровью. – Здорово меня приложило, – пробормотал он. – Ребра сломаны… Ну, ничего, в нергаловой утробе станут как новенькие… – Кормчий с усилием вскинул голову, осмотрел страшное гневное море и небеса, где меж громадами темных облаков сверкали молнии, потом невесело скривился. – Не простая это буря, – донеслось до капитана, – не простая, клянусь своими ребрами! Теми, что еще уцелели!

– Не простая? Кром, что ты болтаешь!

– Кто-то наслал ее на нас… Или на кого другого, а мы просто попались на пути. Не бывает таких жутких штормов в середине весны! Не бывает! И еще: глянь, как бегут тучи… Словно их гонит кто-то… Бегут, вытягиваются копьем… а мы – на самом острие… мы или кто другой…