Дикая роза - Мердок Айрис. Страница 40

— Мне как раз и не нравится, что ты на это смотришь только с точки зрения наших с тобой планов. И мне непонятно, почему мы должны равняться на романтические идеи Хью. Шестьдесят тысяч фунтов — дорогая цена за прошлое, а духовные блага все равно ни за какие деньги не купишь. Но даже если оставить это в стороне, как же Рэндл? Для него-то это, безусловно, плохо.

— Ты меня удивляешь, — сказала Милдред. Она оборвала со стебля все цветки и теперь раскладывала их на столе. — Во-первых, духовные блага _можно_ купить за деньги, ты сам это поймешь, если дашь себе труд подумать. Во-вторых, сейчас тебе, право же, не время радеть о моральном облике твоего соперника. Об этом он уж как-нибудь сам позаботится. — Помолчав, она добавила: — Должна сознаться, что Рэндл меня восхищает. Мерзавец такого масштаба — в этом даже есть что-то возвышенное.

В отношении Феликса к Рэндлу царила теперь полная сумятица. Перед мужем Энн он невольно чувствовал себя виноватым. Он придавал большое значение праву собственности, которым брак наделяет законного супруга, и знал, что, хотя у него не было даже поползновения нарушить седьмую заповедь, десятую-то он, несомненно, нарушил. Ревность, зависть, презрение, гнев, чувство вины и полная неспособность понять, которая была отчасти, но не совсем сродни восхищению, — все это смешалось воедино и положительно распирало его.

— Так что, видишь, — продолжала Милдред, — картина прояснилась. И наш с тобой разговор очень этому способствовал. Теперь я все вижу. Не надо мешать Хью совершить преступление. Верно? — Она раздавила пальцами один цветок, другой, третий…

— А мне так ничего не ясно. — Феликс опустил руку в карман и нащупал письмо Мари-Лоры, на которое он все ещё не ответил. — По-моему, отвратительно, что такой важный вопрос должны решать деньги.

— Так или иначе, его решит насилие. А деньги — один из видов насилия. Некоторые предпочитают вопли и кровопролитие — это уже дело вкуса.

— Не сбивай меня, Милдред. Мне просто отвратительно говорить о таких вещах в связи… с Энн. Что она-то подумает?

— Энн об этом не узнает, — сказала Милдред невозмутимо.

— Ну нет, узнает! Я сам ей скажу, если другие не скажут.

— Дорогой мой, ты сможешь ей об этом сказать, только когда дело уже будет сделано.

Феликс стал коленями на диванчик и посмотрел в сад. Доски скрипнули под его тяжестью. Хамфри был теперь еле виден — он удалялся, засунув руки в карманы, похожий на всем недовольного, истомившегося от безделья мальчишку. Феликс еле сдержался, чтобы не выругаться вслух. Не хотелось ему, чтобы все случилось именно так. А впрочем, Милдред права — как бы оно ни случилось, все будет безобразно. Противнее всего, наверно, то, что ему открыли глаза на это безобразие, заставили, пусть косвенно, в нем участвовать. Как же ему следует поступить?

Феликс давно свыкся со своей ролью выжидающего, с ощущением, что действуют все, кроме него. Он понимал, что в такой позиции есть некий утешительный фатализм. События пусть развиваются своим ходом, без его помощи, и либо Энн тихо и неизбежно достанется ему, либо нет, и тогда ему не в чем будет себя упрекнуть. Он бы предпочел, чтобы все, что должно случиться, случилось по собственным законам, вдали от него, а он бы пришел на готовенькое. Как он теперь понимал, его все время страшила и отталкивала мысль о необходимости какого бы то ни было объяснения с Рэндлом. Он каждую минуту боялся себя выдать, боялся какого-нибудь недоразумения, после которого придется выступить в открытую, и ему было не все равно, как он при этом будет выглядеть.

Зачем только Милдред с ним советовалась! Она насильно заставила его разглядеть колесики сложного механизма, и перспектива, которая теперь вырисовывалась — единственно возможная, как пыталась внушить ему Милдред, — была тем страшнее, что таила в себе столько привлекательного. Да, это значило связать себя обязательствами, но обязательствами, исключавшими для него всякое личное соприкосновение с Рэндлом. Если Рэндл эффектно, скандально и бесповоротно уйдет со сцены, если Рэндл будет куплен, заклеймен и изгнан, он сможет наконец подойти к Энн открыто и прямо. С помощью адской затеи, о которой рассказала ему сестра — затеи, принадлежащей, между прочим, самому Рэндлу, — это можно осуществить быстро и чисто — то, что иначе тошнотворно тянулось бы ещё и еще, что в конечном счете все равно неизбежно. Просто он предпочел бы об этом не знать, и было у него почти суеверное чувство, что он может потерять то, чего достиг бы вернее, предоставив события их естественному течению.

Милдред, поглядывавшая на него из своего угла у окна, медленно заговорила:

— Пойми, Феликс, я могла бы тебя от этого избавить. Могла бы дать Хью любой совет по своему усмотрению, не сказавшись тебе. Но с какой стати было тебя избавлять? Почему бы и тебе не приложить к этому руку? Рэндл этого хочет. Хью этого хочет. Результат будет хороший. Ни ты, ни Энн не молодеете. А что выглядит это гадко — так все, что имеет отношение к Рэндлу, будет выглядеть гадко. Насколько я понимаю, тебе не хочется одного — быть хоть чуточку замешанным в деле, на котором ты сам же надеешься выиграть.

Феликс бросил на неё хмурый взгляд и стал на пол. Он нашарил в кармане сигарету, скомкав при этом письмо Мари-Лоры. Спасительная мысль о чести, которую Милдред толковала как трусость, была и в самом деле скомпрометирована. Связать себя или не связать казалось сейчас одинаково скверно, и смущало, что в своем поведении он усмотрел новые, неприглядные черточки. Закуривая, он поднял голову и увидел на дороге рядом с домом свой темно-синий «мерседес» — стоит и ждет.

Может быть, это Милдред так подействовала на него своей хитростью, но теперь ему было как-то все равно, связать себя или не связывать. А раз так, почему не поступить как хочется, и с этой мыслью он сразу ощутил себя активным, способным сделать наконец что-то не таясь, не виляя, не поступаясь честью. А потом, затмив все остальное, возник образ Энн: Энн близкая, достижимая, его собственная. Милая, милая, милая Энн.

Он швырнул сигарету в камин и сказал сестре:

— Ладно.

— Что значит «ладно»?

— Советуй Хью, как найдешь нужным, и считай, что я вошел в игру.

Милдред вздохнула и встала.

— Спасибо, Феликс. — И смахнула ошметки белых цветов в корзину.

Она приняла его капитуляцию до странности вяло, и он только тут сообразил, что это означает для неё самой, — он как-то успел позабыть о столкновении их интересов. Он сказал:

— Это, конечно, эгоизм с моей стороны.

— Да-да, — сказала она тихо, — будь эгоистом, мальчик, будь эгоистом. Ведь это твое право — ты моложе, и ты мужчина. Для тебя вся эта чертова канитель ещё впереди.

— Одному богу известно, как будет лучше.

— Безусловно. Но теперь что-то по крайней мере сдвинется с места. — Откинув голову, она смотрела вверх на своего высоченного брата, приглаживая пушистые волосы, растирая дряблую кожу под глазами. После возбуждения, вызванного спором, она сразу устала и сникла, казалась слабенькой, берегущей себя старушкой.

Ему стало жаль её. Но он уже дышал более вольным воздухом. Нынче вечером он простится с Мари-Лорой. Он сказал насколько мог суше, чтобы не обидеть ее:

— Прости, Милдред.

— А я рискну. Посмотрим, что получится.

— Правильно. — Он взял её за руки, снова усадил и сам сел рядом. Теперь, когда он был полон решимости, Милдред словно стушевалась, и он сам завладел разговором. — Прежде всего Хью может и не последовать твоему совету.

— Последует.

— И даже если он последует твоему совету, с Эммой у него может не получиться.

— Путь для него будет свободен. А уж он так старается!

— Рэндл может и не убраться. И даже если он уберется, Энн, может быть, не захочет выйти за меня замуж.

— Ну, опять все сначала!

— И даже если Энн захочет за меня выйти, она может решить, что не должна, хотя бы по религиозным соображениям.

— И даже если?..

— И даже если она не решит, что не должна по религиозным соображениям, она может решить, что не должна из-за… Миранды.