Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему - Ашар Амеде. Страница 22

— Вчера туда отправилось одно, в Стокгольм, — ответил человек.

— Вчера — это слишком рано, — сказал Каркефу.

— Еще одно через месяц, пойдет туда, в Торнео.

— Через месяц — это слишком поздно, — сказал Рено.

В конце концов они выяснили, что никакое судно не отправится в северном направлении раньше, чем через восемь дней.

Рено предложил покинуть город и продвигаться вперед до тех пор, пока лошади смогут нести их, затем заменить их по дороге, купить других и таким образом добраться до Роттердама.

Арман-Луи посмотрел на Адриен.

Она сделала усилие, чтобы подняться, побледнела и вновь опустилась на свое место. Жара, длительные скачки, подобные последней, жуткие сцены схваток, при которых она присутствовала, измучили её.

— Оставьте меня.., — сказала она. — Я — ваша опасность… Ваша погибель. Когда я останусь одна, я найду себе пристанище, которое какая-нибудь милосердная душа предоставила бы мне…

Она ещё не закончила говорить, как г-н де ла Герш бросился к её ногам с тревогой в глазах, мольбой на устах.

Что касается г-на де Шофонтена, он прохаживался взбешенный, сдвинув шляпу на брови.

— Вас покинуть, мадам?! — воскликнул он. — Что сказал бы покойный маркиз де Шофонтен, мой отец, который умер со шпагой в руке? Разве поступают подобным образом люди, у которых есть сердце?

Адриен протянула свои руки обоим друзьям.

— Что ж, ладно! — сказала она со слезами на глазах. — Останемся вместе. Я готова идти туда, куда пойдете вы, упасть там, где вы упадете.

— Лучше всего и самое простое, между прочим, скрыться там, где многолюдно, — снова предложил Каркефу. — Сейчас мы находимся в квартале, который подобен муравейнику; останемся здесь. Только, по-моему, было бы благоразумным всем нам переодеться в другое платье. Другое оперенье — другая птица!

— И одновременно подыскать ночлег, — вставил Рено. — Я не знаю ничего худшего, чем спать под открытым небом, особенно когда льет дождь.

Они остановили свой выбор на трактире с двумя выходами, расположенном на отдаленной улочке. Доминик и Каркефу, занимавшиеся поисками новой одежды, вернулись вечером с огромными узлами на плечах.

— У этой одежды, которую я примерял, — сказал Каркефу, — какой-то странный запах тюрьмы, который навевает мне кошмары. А от вашей, господа, пахнет карцером. Ну ладно, все равно придется нам влезть в другую шкуру.

Когда путешественники вновь появились у причалов переодетыми, их приняли за беглых валлонских офицеров, недавно покинувших армию Тилли.

Каркефу облачился в серый драповый плащ с ярко-красной оторочкой и вовсю важничал.

12. Добрый самаритянин

Четыре дня четверо кавалеров и их подруга жили благополучно, без приключений.

Никакие люди с подозрительными физиономиями поблизости от них как будто бы не появлялись. Каждый из них по очереди ежедневно наводил справки об отправлении судов; оставшиеся в трактире охраняли Адриен.

Каждое утро и каждый вечер несколько кораблей поднимали паруса, но одни отбывали в Португалию, другие в Италию, третьи в Америку. Никакое судно не собиралось отплывать в Швецию или Данию, или в Норвегию.

— Торговля замерла, — сказал Каркефу.

Арман-Луи буквально считал часы. Всякий раз, когда он слышал звон колоколов собора, ему казалось, что пробил час его заключения под стражу. Он вспоминал о Гранд-Фортеле. Зачем позволили они тогда уехать графу де Паппенхейму?

Рено говорил, что не сомневается в том, что наемники сеньора Матеуса Орископпа потеряли их след. Но веры в это в его словах было больше, чем в душе.

— Если они будут очень долго искать, им это надоест, — уверял он.

Трижды в день он предлагал поехать в Голландию.

— Господин маркиз, не забывайте, что нас могут схватить на границе, — ответил неутомимый Каркефу.

Среди обитателей трактира, в котором они остановились, был человек лет шестидесяти, ещё довольно крепкий, хотя весь седой. Он степенно поднимался и приветствовал Адриен всякий раз, когда она проходила мимо него. Потом он провожал её глазами. Однажды, когда она недоуменно посмотрела на него, устав от этих его знаков внимания, он сказал ей:

— У меня была дочь, похожая на вас лицом и голосом. Бог дал мне её и Бог отнял. Да святится имя ее!

— Дочь? — повторила взволновано Адриен.

— У меня их было две, два чистых ягненка, точно два цветка расцветшие в один и тот же день на одном и том же стебельке. Всемилостивейший Бог оставил мне одну. Хотя это утешение несоизмеримо с горем утраты. Я увидел вас и заплакал, вспомнив о кающейся Магдалине. Да продлит Бог ваши дни!

И, сказав так, старик удалился.

— Вот гугенот, которого я попытался бы обратить в свою веру, если бы у меня было время, — сказал Рено, погрустнев.

Хозяин трактира рассказал ему, что этот кальвинист — капитан, чье судно стоит на якоре в порту.

На четвертый день вечером Каркефу вернулся в трактир в глубоком унынии. Он отвел Рено в сторону:

— Господин маркиз, — сказал он. — Я только что наткнулся на человека, который страшно походит на одного из наемников, из тех, что я запер на ключ во дворе «Мальтийского креста».

— Черт побери! Значит, они напали на наш след? — разозлился Рено.

— Боюсь, что так, — ответил Каркефу.

Арман-Луи внезапно появился перед ними.

— Псс! — прошептал Рено.

— Если у тебя плохие новости, говори, — сказал г-н де ла Герш, — если нет, пошли со мной.

Он прибавил шагу и увлек Рено с собой на площадь Мэрии.

Человек, одетый в далматику, расшитую городскими гербами, впереди которого шагал трубач, остановился посреди площади. Большая толпа народа окружила его. Должно быть, это был городской глашатай.

Человек в далматике развернул свиток с объявлением, трубач затрубил, и толпа смолкла.

— Именем Его милости светлейшего правителя Фландрии, уведомляем жителей славного города Антверпена, что капитан дон Гаспар д`Альбачет-и-Буитраго, благородный офицер на службе Его величества императора Германии, был предательски убит в трактире города Бергейма двумя французами. Вследствие чего повелеваем и приказываем бургомистрам, эшевенам и всем верноподданным гражданам славного города Антверпена найти и задержать под любым предлогом, с тем чтобы вынести приговор и повесить как должно, означенных французов и их слуг, имена и особые приметы которых таковы…

— Ну-ка, ну-ка! Приметы меня как раз очень интересуют! — с деланным нетерпением проговорил Рено.

Человек в далматике закончил читать объявление, из которого Рено старался не пропустить ни слога.

— … И пятьдесят золотых экю обещано тому, кто схватит убийц живыми или мертвыми! — добавил глашатай!

— Приметы описаны неплохо, но сумма, мне кажется, невелика за таких людей, как мы, — насмешливо заметил г-н де Шофонтен: — Пятьдесят золотых экю! Фи! Я пожалуюсь Его высочеству правителю.

В тот момент, когда они завернули за угол площади, чтобы спуститься в порт, Арман-Луи схватил вдруг Рено за руку:

— На колени! — сказал он ему.

Звонил малый колокол, который предшествует святому причастию.

— На колени перед предсмертным причастием! — прошептал Рено, упав на колени.

Но Арман-Луи пальцем указывал Рено на черного человека, который спускался по улице с непокрытой головой, осеняя себя крестом.

Матеус Орископп, это был он!

И сразу же кинжал сверкнул в руке Рено, но Арман-Луи остановил его, пригвоздив к земле.

— Разве мы одни? Подумай о мадемуазель де Сувини! — сказал он.

Черный человек скрылся с их глаз, и братья по оружию снова молча пошли по дороге к трактиру.

На этот раз они столкнулись с опасностью лицом к лицу. Каркефу, которого они встретили в тот момент, задрожал при упоминании имени Матеуса.

— Давайте, как зайцы, бросим норку! — сказал он.

Было решено, что Доминик станет на охрану трактирной двери, тогда как Каркефу сбегает в последний раз в порт, чтобы убедиться, что никакой корабль не уходит в Балтийское море. Арман-Луи вызвался предупредить Адриен. Что касается Рено, который все ещё лелеял надежду встретить сеньора Матеуса в темном углу, ему необходимо было, как он сказал, подумать.