Рок-н-ролл под Кремлем - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 47
– Почему ты решил, что именно у нас какая-то утечка? – спросил начштаба, «тыкая» не по-свойски, а свысока. – Я здесь с семьдесят второго года, от старшего инженера старта до начштаба полигона дослужился. И никаких шпионов не видел. А ты вдруг приехал и копаешь под меня…
– Мы проверяем все полигоны, – сказал Евсеев. Ему не нравился тон полковника. И то мутное пойло, которым его угощали, тоже не нравилось.
– И много успел проверить?
– Вы – первые.
– Ясно, – Рогожкин с лязгом вырвал штык из ножен, отрезан кусок плоской колбасы и бросил себе в рот.
– Пробуй! Это казахская, конская, в Москве такой не достать.
Но за гостем он ухаживать не собирался, и Евсееву пришлось самому о себе заботиться. Твердая колбаса крошилась под тупым клинком, Евсеев почувствован раздражение, но голод не тетка, и он все же откромсал приличный кусок. Вкусно. Но привкус специфический…
Пьющий медведь, никого не приглашая, допил свой стакан, раскрошил в сильных пальцах кусок хлеба, затем собрал крошки, слепил из них шарик и бросил его в рот. На контрразведчика из Москвы ему было наплевать.
Мамедов осуждающе посмотрел на начальника штаба и принялся нарезать колбасу, подкладывая ее на тарелку москвичу. Результаты проверки в первую очередь коснутся особого отдела, а не руководства полигона. И он это наглядно демонстрировал. Впрочем, скорей всего, осуждение было изображено только на одной половине его лица – той, которая была обращена к Евсееву.
– А ведь когда-то «Дичково» не проверять приезжали, – неторопливо проговорил Рогожкин. – Приезжали опыт перенимать… В семьдесят первом весь наш выпуск мечтал сюда попасть. Самый перспективный ракетный полигон страны! Второй «Байконур»!.. Дядя Коля говорил: тут и платят хорошо, и дефицит всякий завозят…
Он скатал еще один шарик, побольше, но бросил на этот раз уже не в рот, а в угол. В углу шевельнулась какая-то тень, клацнули зубы, и захмелевший Евсеев только сейчас заметил огромного черного ротвейлера, разлегшегося на коврике из вытертой овчины. Пес проглотил хлеб и снова положил голову на лапы.
– А теперь что? – Голос Мамедова даже после кисломолочного продукта не утратил обычную невозмутимость. – На поклон к казахам ходим. Валютой им платим, чтобы разрешили взять свое.
Евсеев расслабленно подумал, какая, должно быть, антропологическая пропасть лежит между казахами и татарами. Мутная гадость, которой его угощали, была ядовитой, как дихлофос: он чувствовал себя сонной мухой и мечтал добраться до подушки.
Вдруг в голове звякнул сигнальный колокольчик. Дзинь-дзинь! «Дядя Коля»! Тут же вспыхнула красная лампочка тревоги, взревела сирена. Так срабатывает, реагируя на ключевые слова, автоматическая система выборочного аудиоконтроля или, в просторечии, «прослушка». Стоит кому-то из тысяч абонентов, чешущих языки в городской телефонной сети, произнести слово «заговор», «оружие», «президент» или какое-то другое, характерное для разговоров, потенциально угрожающих государственной безопасности, как автоматически включается запись и определитель номеров.
В Академии слушателям приводили пример, когда фраза: «Я у тебя возьму машину гексогена, встречаемся у склада в двенадцать…» подняла по тревоге весь оперативный отдел, абонентов идентифицировали, выследили и ровно в двенадцать бросили лицами на землю у того самого склада. Блестяще сработали. Только вышла одна-единственная накладка: взрывчаткой в этой истории даже не пахло! Склад, забитый книжной продукцией, принадлежал крупному издательству, задержанными оказались его коммерческий директор и оптовый торговец книгами, а предметом сделки был нашумевший роман «Гексоген в городе»!
«Это называется казус, – пояснил преподававший оперативную тактику майор Вискунов. – Никто не виноват, просто фатальное стечение обстоятельств. Но вывод простой: подозрения следует тщательно проверять…»
Красная лампочка погасла. Дядя Коля на белом свете не один. Но и сонное состояние как рукой сняло.
– Дичково сейчас никому не интересно. Ни Москве, ни Вашингтону, – нетрезво посетовал начштаба. – В семидесятых еще строились, новые корпуса ставили с приличной сантехникой, здание штаба, считай, по кирпичику переложили, всю проводку и вентиляцию заменили, кондиционеры бакинские понатыкали, готовились к лучшей жизни. И товары хорошие в гарнизонном магазине водились – туфли чехословацкие, дубленки, духи… А потом – как отрезало. И – все. И ничего никому не нужно. Впрочем, что я тебе об этом толкую… Дело-то государственное. Если бы «Дичково» в свое время осталось в приоритете, сейчас на каждом космическом запуске экономилось бы около миллиона долларов…
– А дядя Коля тоже тут служил? – неожиданно спросил Евсеев.
– Что? А… Это был мой наставник по молодости. Нет, он здесь не служил. Но всю Москву знал, да что Москву – весь Союз! Театры, военные крейсеры, полигоны – везде у него были друзья…
Рогожкин устало махнул рукой.
– Что говорить… Нет уже его… Лет семь как.
– Мне очень жаль, – как можно искренней произнес Евсеев, чувствуя, как учащенно бьется сердце. – А вы в каком году выпускались?
Начштаба взялся за штык, постукивая толстой рукояткой об стол.
– В семьдесят первом. Только заболел желтухой, потом долго лечился – больницы, санатории… Комиссовать хотели, министру писал… На полигон прибыл через год, в семьдесят втором…
Красная лампочка тревоги вновь замигала.
– Я слышал, как раз тогда здесь погиб кто-то из молодых офицеров…
– Твоего земляка убило, – пьющий медведь посмотрел ему в глаза. – Москвича. Дроздов фамилия.
Мамедов явно пересказал Рогожкину, чем интересуется «проверяющий из Москвы», и начштаба подготовился к разговору. Иначе он бы не вспомнил фамилию.
– Дроздов?
– Дроздов.
«Тот самый, – сообразил Евсеев. – Угрюмый взгляд, надбровные дуги и все такое… Это не угрюмость – печать обреченности…»
– Что с ним случилось?
– Током шибануло…
Начштаба скатал еще один шарик из хлебного мякиша, положил на край стола. Ротвейлер, который, казалось, дремал в своем углу, поднялся, как по команде, подошел к столу и смахнул языком угощение.
– В штабе проводили капремонт, заодно решили подновить статую Ленина у входа. Стройбатовцы не хотели работать на высоте – не их профиль, видите ли… Вот своих и привлекали. На общественных, так сказать, началах… А тут, как назло, провод оборвался и закоротил на памятник… А этот твой Дроздов как раз наверху был, красил, что ли… Ну его и шибануло! Да еще вдобавок упал с высоты – там метров семь-восемь. Так в себя и не пришел, бедолага… Давай, Мамедов, наливай!
Евсеев помолчал, переваривая. Прямо не статуя, а Молох какой-то. И отметина на макушке. Роковая метка, зловещий знак…
– Я хочу посмотреть уголовное дело по факту смерти Дроздова, – сказал Евсеев. – Это можно организовать?
Рогожкин пожал плечами.
– Все можно. Я позвоню прокурору округа. Только зачем тебе тащиться в Оренбург? У нас должна быть копия в особом отделе. Копия устроит?
– Устроит.
– Ну, тогда… Мамедов утром все покажет.
Начштаба снова отхватил кусок колбасы и выпил, никого не дожидаясь.
– А как остальные? – спросил Евсеев. – Из выпуска семьдесят второго?
– Двое перевелись на Домбровский полигон в семьдесят шестом. Катранов и Мигунов. Тогда еще приоритеты только начали изменяться: финансирование уменьшилось, штаты сократили, дефицит исчез… Эти ребятки четко все поняли, просчитали последствия и выводы сделали сразу. А Семаго дослужился у нас до майора, перевелся в семьдесят девятом. В Плесецк, кажется.
Ротвейлер в своем углу громко зевнул, показав белые клыки.
– От нас все хорошо уходили, с повышением, – Рогожкин снова выпил и тяжелым взглядом уставился на молодого оперативника. – А ты тут воду мутишь…
Взгляд у начштаба был плавающим, и Евсееву стало ясно, что он тяжело пьян, хотя другие признаки опьянения внешне не проявлялись.
– Да ничего я не мучу… Не мутю… Тьфу!
– Ты думаешь, к нам раньше не приезжали? Приезжали эти твои, из «инквизиции», да не один раз! Они все тут вверх дном переворачивали… Тоже говорили – «утечка», «утечка»! Только ничего не раскопали. Ноль целых, ноль десятых. Потому что, когда у них там «утечки – протечки» капали, у нас никто не отлучался из расположения! А позвонить никуда нельзя, и письмо не отправишь! Значит, что? Значит, не от нас утекало!