Золотое руно - Ашар Амеде. Страница 28

Югэ присмотрелся.

— Почерк мой, но я их не писал.

— Значит, по-вашему, они подложные?

— Не иначе, ибо повторяю: я их не писал.

— Так. Суд разберется. Хотите их прочесть?

— К чему? Это все клевета и отвратительная подлость.

— Ваш отказ будет записан. Можете идти.

Допрос был окончен. Монтестрюка увели.

Между тем Коклико с Угренком добрались до Парижа и отправились к принцессе Мамьяни.

Она проводила время в уединении. Готовясь отправиться навсегда в Италию, она мечтала ещё раз встретиться с Югэ, питая лишь самые скромные надежды. Выслушав же сообщение Коклико, она быстро поняла, чьи руки провели эту дьявольскую операцию. Ибо она хорошо знала и Суассон, и Шиврю.

— Боже мой, Коклико, — воскликнула она, — у нас очень ужасные противники!

— Вы отчаиваетесь, герцогиня?

— Мне это чувство незнакомо, но нам предстоит очень трудная борьба. Надо узнать, где твой господин.

— Я буду стараться за троих — прибавьте Кадура, которого уже нет в живых, и графа де Колиньи, которого нет в Париже. Но нужны деньги.

— Вот мой кошелек, возьми. Ты будешь искать внизу, а я — сверху. А ты что же, не боишься?

— Как же не бояться! Но я уже научился делать кое-что из Коклико — скомороха, тряпичника, солдата, коробейника… Они расстались, условившись согласовывать свои действия.

Первым делом принцесса отправилась к Суассон. Но хитрая обергофмейстерша притворилась, что ничего не знает. Когда же принцесса выразила по этому поводу удивление, она ответила вопросом:

— Вас это удивляет?

— Признаться, да.

— Ну, я ведь женщина, всего лишь женщина. Да, я любила графа де Монтестрюка, но любовь, как и ненависть, живут в моем сердце, как маргаритки на лугу. Теперь все забыто — и любовь, и ненависть.

«Ну и ложь!», подумала Мамьяни. Но делать было нечего. Ничего не узнав, принцесса направилась в Лувр. Там по этому делу царила какая-то настороженность. Как оказалось, был пущен в оборот термин «государственная измена». И все притихли, даже самые легкомысленные.

От принцессы, однако, не укрылось сияющее лицо Шиврю, которого она встретила на приеме у королевы. Пришедшему к ней вечером Коклико (тот тоже ничего не узнал, шатаясь с Угренком по Парижу) она лишь сказала, что дела Югэ совсем плохи, раз его соперник так радуется.

Коклико, казалось, это не расслышал.

— Вы были у госпожи Суассон?

— Да, была.

— Как же мы глупы… То-есть, извините, это я глуп. Ведь у нас есть Брискетта!

— Горничная у Суассон?

— Ну да! Такая хорошенькая девочка, веселая, как птичка, хитрющая, как бесенок. Она была без ума от графа де Монтестрюка, когда мы бегали по полям Арманьяка. У неё в мизинце ума больше, чем у меня во всем теле.

— Ты думаешь, она нам поможет? Это же простая горничная.

— Позвольте, принцесса, она прежде всего женщина. Разве не женщина послала бедного Паскалино в Мец? Разве не женщина послала графа де Колиньи в Венгрию? Не женщину ли я видел в доме Гуссейн-паши? Не женщина ли была в Зальцбурге, наконец? Когда одна женщина все запутает, распутать может только другая женщина.

— Пожалуй, ты прав. Действуй.

Но когда Коклико пришел в дом к графине Суассон, ему сообщили, что Брискетта уже не служит у нее.

— Где же она? — спросил он у лакея.

— О, она теперь — знатная дама, на свой лад, конечно.

— Знатная дама? Брискетта?

— Ну да. Ведь она стала актрисой.

В Париже отыскать актрису нетрудно. И хотя Брискетта сменила имя, через час поисков Коклико уже стучался в дверь квартиры госпожи Дюмайль.

Увидев его, Брискетта схватила Коклико за руки и затараторила:

— Как я рада тебя видеть, Коклико! Ты мне напоминаешь о…

Разумеется, последовали воспоминания о прошлом. Оно, впрочем, закончилось настоящим в довольно импозантном изложении:

— … И мой милый Югэ, блестящий капитан, возвращающийся из Венгрии, с лаврами на челе и с надеждой в сердце… Вот счастливец! Ведь двор засыплет его наградами.

— Нет, мой бедный господин — в тюрьме, и если выйдет оттуда, то лишь для того, чтобы лишиться головы, как я думаю.

— Что ты говоришь?!

— Правду, Брискетта… Извините, госпожа…

— Какая госпожа! Я для тебя Брискетта. Но убить Югэ! Нет, я не позволю!

— Я знал, что вас его беда поразит.

— Меня? Да ведь он мне один и дорог на всем свете. Остальные — это шуты несчастные. А. Ерунда… Главное, узнать, где он.

Она расспросила Коклико обо всех деталях, какие он знал.

— Теперь ясно. — сказала она. Это все Шиврю натворил. Но тут ещё есть и женщина.

— Две, Брискетта, две.

— Ах, да, ещё же принцесса Мамьяни. — Брискетта улыбнулась. — Моя соперница, но я её люблю. Она ведь тоже старается ради Югэ. Но я ей докажу, что актриса может быть сильнее принцессы. Сначала я узнаю, где находится мой бедный друг.

— Когда же Брискетта?

— Ну, сегодня или завтра, если не застану у себя судью по уголовным делам.

— Вы знакомы с такой важной персоной?

— Разве актрисы не знакомы со всем светом?

Брискетта позвонила, велела подать портшез и попросила

Коклико прийти к ней завтра в это же время.

Узнав о прибытии госпожи Дюмайль, судья остановил прием знатных лиц — графа, пары маркизов и с десяток дворян пониже — и велел провести её обходным путем в свой кабинет. Почти три четверти часа провела эта госпожа со страшным судьей. Прощаясь и целуя ей ручки, он спросил:

— Это все?

— Совсем не все, я ещё приду. Но вы помните, что обещали?

— Протянуть дело? Ради ваших глазок я вырву несколько дней… Три или четыре.

— Так мало!?

— Но, сударыня, поверьте…

— Мало.

— Да ведь целых четыре дня!

— Нет, шесть

— Пожалуй, шесть.

— Тогда я приду на пятый.

— Нет, лучше днем раньше. Тогда, может, выиграете ещё пару дней.

— Согласна. — Смех актрисы был вовсе не нарочитым.

Но сев в портшез, она задумалась. Дело было настолько серьезным, что у неё было возникли сомнения. Ведь она держала в руках бумаги, служившие доказательствами вины Монтестрюка. Но не для нее. Она-то в них не верила, но как доказать правду судьям? Хот письмо к Лавальер её смущало: оно ей было непонятно. И ей пришла в голову мысль — известить обо всем мадемуазель Монлюсон.

На другой день у неё были Коклико и Угренок, которым она все рассказала. Верные слуги Югэ с ужасом переглянулись. Слова «измена» и «преступление» прозвучали в их ушах погребальным звоном. Заметив это, Брискетта решила настроить их на борьбу.

— Вы, я вижу, так же негодуете, как и я вчера, когда слушала всю эту историю, — заметила она по поводу тех проклятий, которые произносил Коклико, когда в рассказе Брискетты встречались имена Шиврю или Суассон.

— Только, — заметила она, улыбаясь, — я лучше скрывала свои чувства.

— Дайте побраниться, Брискетта, ведь от этого становится легче.

— Мой добрый Коклико, давайте-ка лучше поищем предателя, способного на такие преступления.

Угренок почесал лоб.

— Может, есть средство, — прошептал он, сильно краснея.

— Ты думаешь? Какое же?

— Помните, Коклико, того мошенника, что вы спасли в окрестностях Зальцбурга?

— Пенпренеля? Как же, помню этого висельника. Не пойму, зачем я его оставил в живых.

— Пенпренеля? Как же, помню этого висельника. Не пойму, зачем я его оставил в живых.

— А, подумаешь, чепуха все это.

— Он служил у Брикетайля. Значит, он хорошо знает уловки этих людей. Он должен нам помочь.

— У вас есть его адрес? — спросила Брискетта.

— Как же… Улица Утят, вывеска «Крыса-пряха».

— Надо скорей идти туда и дать этому Пенпренелю денег. Золотая нитка — самая прочная, когда надо привязать к себе человека.

Коклико пожал плечами и написал три упомянутых выше слова.

20. Женский союз

Брискетта посетила принцессу Мамьяни со свей идеей через графиню Монлюсон обратиться за помощью к королю. Но Леонора сразу же поняла её и перебила: