9 подвигов Сена Аесли. Подвиги 5-9 - Мытько Игорь Евгеньевич. Страница 2

Переодевшись в ментодерскую форму и выйдя в коридор, Бубльгум приказал охраннику не разговаривать с арестантом до тех пор, пока тот не ответит на все вопросы охранника.

Надолго озадачив таким образом обоих ментодеров, профессор уверенно двинулся куда глаза глядят.

Твердый взгляд и четкая поступь привели Бубльгума в кабинет начальника тюрьмы.

— Ну где вы опять пропали?! — закричал на него начальник.

«Ну вот, — загрустил беглец, — я опять пропал».

— Немедленно берите свой взвод и приступайте к уборке территории!

— Хорошо, — сказал Б.В., отдал что-то вроде чести и достаточно строевым шагом отправился искать подчиненных, которые захотели бы ему подчиниться.

Бубльгум плохо представлял себе, что такое взвод, поэтому принялся командовать всеми, кто попадался под руку. Будучи, с одной стороны, человеком дисциплинированным, с другой — инициативным, с третьей — опытным, с четвертой — обладая громким голосом[ 3], экс-ректор привлек к выполнению поставленной перед ним задачи половину ментодеров Безмозглона. Он уже добрался по идеально убранной территории до ворот, когда поступил новый приказ: произвести смотр личного оружия у подчиненных. Бубльгум и тут не подкачал, а, наоборот, поднажал — и к обеду все полосатые ментодерские палочки блестели, как свежепокрашенные зебры.

Начальство по достоинству оценило рвение офицера, хотя и не смогло вспомнить его фамилию.

— Это ничего, — решило начальство. — Фамилия не главное, главное — целеустремленность и решительность. Вот что, голубчик, а проверь-ка нам пациента Бубля Гума, на месте ли он, сидит ли, а то этот Бубль такой шустрый, спасу нет!

Вошедший в исполнительский раж Бубльгум, не рассуждая, побежал в палату, отдал одежду измученному следователю, отмахнулся от его чистосердечных признаний и велел передать начальству, что пациент сидит на месте и какие будут дальнейшие распоряжения.

Третий побег удался ректору особенно. И это при том, что у дверей его камеры поставили усиленный наряд, а в конце коридора разместили пост усиленного наблюдения за усиленным нарядом.

Усиление режима только раззадорило бывшего ректора Первертса. Он начал перестукиваться с соседями азбукой Морзе и за девять суток непрерывного стука просто задолбал всех заключенных. И когда на завтраке какому-то бледному типу из Трансильвании, который сидел тут по обмену, показалось, что компот слишком жидкий, столовая буквально взорвалась.

Лавируя между переворачиваемыми столами и пролетающими ментодерами, Бубльгум нырнул в окно раздачи и очутился на кухне. Повара улепетывали через заднюю дверь. Оставалось лишь накинуть на себя белый фартук, сшитый заранее из краденой простыни, и пристроиться им в хвост.

Он оглянулся на столовую. Взбунтовавшиеся пациенты уже обезоружили и связали охрану, и бунт пошел вразброд. Пятеро арестантов пластмассовыми столовыми ножами пилили стальную оконную раму. Трое швырялись тарелками в большой портрет Тетраля Квадрита. Двое рисовали на стене длинное неприличное слово. Остальные бессмысленно шатались по обезображенному помещению.

Толпа. . . Неорганизованная толпа. . . Большая неорганизованная толпа. . . Что может быть притягательней для талантливого руководителя?!

Бубльгум закусил губу. Посмотрел на дверь, за которой находилась воля. На заключенных. На дверь. На. . .

Напрасно он это делал.

Аварийная сигнализация взвыла, как оперный тенор, которому наступил на ногу. . . ну, скажем, другой оперный тенор. Дверные проемы закрылись мощными противобеспорядочными решетками.

Дилемма разрешилась сама собой, и Бубльгум с легким сердцем занялся любимым делом:

— Ты, ты и вон то! Живо навалились на эту решетку! А вы четверо — на эту! Вы восьмеро — делать из скамеек тараны! Вы двадцать три — к окнам, следить за обстановкой снаружи! Вы сто сорок семь — строить баррикады! Вы двое у стены — писать требования! Да не на стене, на бумаге! Ты, в очках, — пересчитать оружие и боеприпасы, выдавать только вменяемым и под расписку. А ты чего стоишь? Ах, ты оборотень? Во что оборачиваешься? В буйвола? А ну-ка, ребята, запрягли этого буйвола и вперед! Главное — вышибать у них решетки!

К тому времени, когда тревожный наряд[ 4] ментодеров прибыл на подавление бунта, бунта уже не было — было организованное выступление пациентов, борющихся за свои права. Бубльгум объявил непротивление злу насилием[ 5], а пока тревожные ментодеры пытались разобраться, что это означает, разоружил их, вооружил пациентов, сообразил, что это противоречит объявленному принципу, разоружил пациентов, спрятал все оружие и отпустил охранников под честное слово, что они больше не будут участвовать в тоталитарно-милитаристских вылазках.

Сбитое с толку руководство Безмозглона шло на все новые уступки, и даже согласилось на совместное патрулирование коридоров, но тут мятежный санаторий посетил Тотктонада. Выслушав истерический рапорт директора, он дал несколько рекомендаций и исчез по своим делам.

Предводителя повстанцев пригласили на переговоры. Директор Безмозглона принял его радушно, угостил кофе с птичьим молоком (только что прошла утренняя дойка в подшефном гнездовище), посетовал на никудышную дисциплину и идеологическую безграмотность пациентов, а затем предложил Бубльгуму пост заместителя по воспитательной работе.

Что-что, а воспитательную работу Бубльгум знал как никто другой. Через час бунтовщики вернули охранникам неиспользованное оружие. Через два исчезли неэстетичные баррикады. Через три в коридорах нельзя было встретить ни одного праздношатающегося. Всех пациентов рассадили по палатам. В том числе и заместителя по воспитательной работе, стены камеры которого с целью непростукивания обклеили толстыми подушками.

Как бы то ни было, бывший ректор Первертса поставил новый абсолютный рекорд: три побега за два месяца. Прежнее достижение принадлежало отцу Мергионы — Брэд Пейджер совершил один побег за двенадцать лет. Останавливаться на достигнутом Бубльгум не собирался и сейчас не просто смотрел на потолок, а совершал мысленный побег.

«Нужно сделать мысленный подкоп, — рассуждал он. — Подкапываться под пол? Но как раз этого от меня и ждут! Буду подкапываться под потолок. То есть надкалываться над потолком. Там и грунта нет, и подземных вод, и прочей канализации. Отлично! Надкапываюсь над потолком, пока не оказываюсь на крыше корпуса. А там часовой. Часового нужно оглушить, пока он не позвал на помощь. Как оглушить? Очень просто: как заору ему в ухо!»

Мысли текли плавно и приятно. Совершив мысленный побег, Бубльгум ушел в мысленное подполье и начал мысленно мстить. Отомстив всем, кому только можно, он попал в мысленную засаду, был мысленно схвачен вымышленными ментодерами и снова оказался в своей камере.

«Не повезло, — подумал Бубльгум, завершая осмотр потолка. — Но я хотя бы попытался».

— Профессор, — позвали откуда-то сбоку.

Пациент покосился на стену. Один из портретов стал выпуклым и подался вперед, глядя на него несколько настойчивей, чем остальные.

— Один, — сказал Бубльгум. — Я здесь один. Все остальное — мои галлюцинации, последствия одиночного заключения.

— Не впадайте в солипсизм[ 6], профессор, — сказал портрет. — Если бы я был галлюцинацией, я бы обставил свое появление с большим драматизмом.

Бубльгум всмотрелся и понял, что с ним говорит не портрет, а тот, кто на портрете изображен. Тот, кто каким-то образом проник в камеру через все магонепроницаемые и непростукиваемые стены.

— Здравствуй, дружок, — сказал бывший ректор. — Чего ты хочешь?

Мартовский гремучий воробей добрался до ветки, с которой недавно свалился, глянул в окно и, развернув широкие маховые крылья, отправился в менее опасное место.

Подвиг № 5

Философская каменоломня