Исповедь гейши - Накамура Кихару. Страница 9

Каждая куртизанка имела свою собственную комнату, где располагалось три сундука из адамова дерева, буфет для чайной посуды, продолговатая хи-бати и зеркало — очень уютная обстановка. У меня выпала возможность посетить комнату Санаэ, любовницы господ Сайдзё и Хоригути.

Куртизанки получали чаевые, всякие лакомства и могли развлекаться — мало было посетителей, которые почти ничего от них не требовали бы. Поэтому они радовались таким гостям, как господа Сайдзё и Хоригути.

Если однажды посетитель пожелал Санаэ, Усугу-мо или Миюки, девушка затем остается в его распоряжении. Пригласить в свой следующий визит другую куртизанку означало нарушить правила увеселительного квартала. Поскольку я бывала там довольно часто, у меня завязались приятельские отношения с некоторыми из куртизанок, и мы обменивались письмами и фотографиями.

Однако вернемся к нашему времяпрепровождению в «Кадоэби». В конце мы давали гейшам, что пели для нас и танцевали, чаевые и возвращались в Симбаси.

Покидая квартал, мы проходили мимо стоящей рядом с входными воротами так называемой «прощальной ивы». После расставания посетители возле этого места непроизвольно оборачивались, чтобы бросить прощальный взгляд на своих дам.

Иногда куртизанки сопровождали своих гостей за ворота и оттуда махали им вслед. Бывало, что прощание оказывалось тяжелым. Уже окончательно покидая Ёсивара, все еще оборачивались назад.

Другой достопримечательностью Ёсивара был склон Эмон, который полого спускался к реке. Прежде можно было добраться до Ёсивара на носилках по дамбе, что шла вдоль реки Сумида, а при сходе с паланкина приходилось придерживать свой эмон. Этим словом обозначают то место, где спереди накладываются друг на друга оба края кимоно. Сам жест напоминает движение рук, когда приходится поправлять галстук.

Во всяком случае, получаемое нами в увеселительном квартале удовольствие вовсе не было столь односторонним, как это, возможно, представляют себе сегодня.

Тогда в определенные праздничные дни ноября — День птицы — вечером был открыт доступ в увеселительный квартал всем без исключения, даже женщинам и детям.

День птицы сохранился до сегодняшнего дня. После посещения храма Отори1 в соответствии со старым обычаем покупают большие разукрашенные грабли, чтобы заручиться в будущем удачей в своих делах. Ёсивара в ту пору буквально кишит людьми, несущими на плечах грабли.

Грабли украшаются маской круглолицей женщины, приносящей счастье окамэ. Поскольку сам День птицы отмечается целых двенадцать дней, в некоторые годы в один месяц трижды устраиваются базары птиц. Они называются первая, вторая и третья птичьи ярмарки. Маски окамэ расходятся в соответствии с их привлекательностью, и поэтому больших дурнушек, на которых, подобно менее красивым граблям, не нашелся спрос, называют «залежалым товаром третьей птичьей ярмарки».

Господин Того и его жена привязались ко мне всем сердцем, и я их часто посещала в их белом, утопающем в зелени доме в Кагаяма. Милая, доброжелательная, очень привлекательная госпожа Того позже была в гостях и у меня, в моем доме в западной Гиндзе. Будучи дочкой вице-адмирала, она была всеми опекаема и воспитывалась в строгих правилах, поэтому ей так сильно нравилась царящая в квартале гейш атмосфера. Все, что она видела и слышала у нас, казалось ей удивительным. Моя бабушка очень ценила эту женщину и обыкновенно говорила: «Во всем Токио не отыщется женщины, которую можно было бы сравнить с госпожой Того. Никто так не прекрасен, так учтив и при этом столь обходителен, как она».

Острый же язык господина Того, напротив, нередко досаждал мне, однако большей частью все же я не сдерживалась и фыркала.

Одно время стали очень популярны бархатные пальто. Когда я впервые гордо прогуливалась по Гиндзе в своем новом зеленом бархатном пальто, то ненароком столкнулась с господином Того.

— Я только что спрашивал себя, кто же это может расхаживать в зеленом бархатном футляре, и тут увидел тебя, Кихару, — сказал он.

Однажды мы сопровождали одного гостя, который хотел ехать в Осаку, на токийский вокзал. Тогда еще не было ни синкансэн, ни авиарейсов. Между Токио и Осакой курсировал скорый поезд «Ласточка», который отправлялся в девять часов утра.

Я вырядилась по этому случаю в палантин из черно-бурой лисицы, как добропорядочная молодая жена. Чернобурку мне как раз привез один возлюбленный из Ванкувера, и это имело для меня по разным причинам огромное значение.

Господин Того тоже был на перроне, провожая кого-то.

— Привет, Кихару, что ты здесь делаешь? — спросил он и и улыбнулся мне. — Тащиться ни свет ни заря с детьми одно наказание, не так ли?

Я ничего не поняла. Но когда на обратном пути проходила мимо большого зеркала, то увидела, что мордочка свернувшейся вокруг моей шеи чернобурки создавала впечатление, словно у меня на руках маленький ребенок.

«Как это пошло», — подумала я, признав при этом, что само наблюдение было очень метким.

В другой раз моя подруга Сигэно появилась на одной встрече, гордо демонстрируя свою новую прическу, которую тогда именовали «Помпадур». Выглядело это так: волосы спереди высоко зачесаны, а по обеим сторонам высоко взбиты и убраны назад.

— Ну пронесло, а то я подумал, что сюда пожаловала испанская гейша, — воскликнул господин Того…

После этого все одно время называли Сигэно «испанской гейшей».

Я хотела в свое последнее посещение Японии навестить его и уже предвкушала его язвительные замечания, но он взял и умер… ну, не плут же!

Потеря невинности

— Кихару, оками-сан хочет поговорить с тобой о чем-то личном, — позвала меня Окацу, экономка из «Томбо». Я как раз вернулась с одной вечеринки и переодевалась с помощью нашего слуги Хан-тянсг.

— Но у меня назначена еще одна встреча.

— Где же ?

— В «Синкираку», — ответила я.

— Ну, это совсем рядом, так что не волнуйся. Ты можешь спокойно подойти попозже. В любом случае тебе необходимо поговорить с хозяйкой, ведь она ждет тебя.

Однако у меня оказалось еще два приглашения, а затем в «Томбо» я повстречала знакомого, который тоже попросил разделить его компанию.

Примерно через час за мной пришла Окацу.

Когда я вошла в комнату оками-сан, на меня пахнуло запахом дорогих сигарет.

— Нам хотелось бы обсудить твое будущее, так что обратись вся в слух, — такими словами встретила она меня.

Даже для образованной гейши очень важно, кто возьмет ее в жены, многозначительно начала она. Если женщина желает стать известной гейшей, то следует брать в расчет лишь министра либо крупного промышленника, который мог бы при некотором везении стать моим покровителем. Тем самым мое будущее было бы полностью обеспечено. Ну а если не получится, то я по меньшей мере могла бы хвалиться тем, что невинности лишил меня министр такой-то. Если же первым окажется ничего не значащий человек, то это ровным счетом ничего не принесет. Так терпеливо растолковывала она мне, сколь важно, оказывается, отдаться в первый раз видной особе.

— Ты находишься в ином положении, нежели другие ученицы, ибо у тебя нет никаких долгов, и ты можешь не унижаться перед работодателем. Однако, если хочешь стать настоящей гейшей, не следует упускать удобного случая, если тот подвернется. Это было бы тебе на благо.

Во время этого разговора я впервые осознала, что понятие «потеря невинности», которое вовсе не было новым для моего слуха, на этот раз касалось непосредственно меня.

Наша хозяйка затем поведала, что я очень приглянулась министру железнодорожного транспорта Мицути Тюдзо, и тот не прочь сделать меня женщиной.

— Кихару-тян, у тебя еще нет покровителя. Одна пожилая гейша из администрации уже заметила, что ты пока не строишь никаких планов. Я полагаю, что тебе, по крайней мере в отношении лишения невинности, следует предпочесть видного человека.

Тогда царило мнение, что самой заметной персоной является министр.

Не каждый мог стать доктором или министром, как пелось в известной песенке «В конце же доктор или министр». Я присутствовала на многих приемах, но при всем своем старании не могла вспомнить, как выглядит министр железнодорожного транспорта. В то время совершенно немыслимо было видеть сорокалетнего министра, все политики уже имели солидный возраст. Принадлежали ли они буржуазной или народной партии, все без исключения были дедушками. Так что ничье лицо из министров не отложилось у меня в памяти.