Дитя Всех святых. Перстень со львом - Намьяс Жан-Франсуа. Страница 66

— Ты не хочешь сделать исключение даже ради меня?

Жан вздохнул и наполнил их кружки мальвазией.

— Конечно, сделаю. Но раз уж мы собрались излить друг другу душу, то пусть вино тоже льется… Расскажи мне о себе. Что с тобой случилось такого, чего я еще не знаю?

Франсуа сделал несколько больших глотков.

— Я обручился!

И он поведал о том, что случилось за время его пребывания в Англии, опять умолчав о своей слепоте. Закончив рассказ, Франсуа положил руку на запястье брата.

— Теперь о тебе. Значит, ты студент Сорбонны?

Жан пожал плечами.

— Что вам всем далась эта Сорбонна [28]? Это всего лишь школа, такой же коллеж, как и все остальные, местопребывание студентов. Лекции у меня на Соломенной улице, а живу в Корнуайльском коллеже вместе со всеми остальными бретонцами.

Жан хотел снова наполнить свою кружку, но обнаружил, что кувшин пуст, и крикнул:

— Хозяин, еще пинту мальвазии! Теперь мой черед платить!

У Франсуа мелькнула внезапная мысль.

— Похоже, ты и впрямь разбогател. Как так вышло?

— Я тут всем говорю, что это крестная высылает мне деньги на содержание, но…

Пока трактирщик нес им мальвазию, Жан прервался. Когда тот удалился, он продолжил вполголоса:

— Но на самом деле эти деньги мне поступают от самого Папы.

Франсуа с сомнением посмотрел на своего брата. А тот, улыбаясь, разлил вино по кружкам.

— Не пугайся, я не пьян. Чтобы напиться, мне требуется гораздо больше, да и к тому же ты опьянеешь раньше меня.

И Жан де Вивре принялся рассказывать оторопевшему Франсуа, как провел последние семь лет своей жизни.

***

Настоятельница Ланноэ, его крестная, не ошиблась, когда заявила, что не сможет долго держать его у себя. Уже через два года она не могла научить Жана ничему новому.

Надо заметить, что в Ланноэ никогда не видывали ученика с подобной страстью к знаниям. Жан читал запоем, днем и ночью, летом и зимой. Несколько раз он чуть не умер от холода и истощения, так что пришлось даже приставить слугу к его постели, чтобы помешать ему бегать по ночам в библиотеку.

Так обстояли дела, когда его крестный отец, настоятель аббатства Монт-о-Муан, остановился проездом в обители Ланноэ. Он направлялся в Авиньон, но по дороге решил навестить своего крестника, которого не видел с самых крестин.

Среди лиц духовного звания монт-о-муанский аббат являлся фигурой заметной как в физическом, так и в духовном смысле. Это был настоящий великан, но тонкий и костлявый; его тело венчала голова со впалыми щеками, высоким лбом, пронзительным взглядом и мелко вьющимися черными волосами. В общем, любой видевший монт-о-муанского аббата не сразу мог его забыть!

Но в плане духовном он представлял собой личность еще более замечательную. Под наружностью аскета скрывалась на удивление деятельная натура. Благодаря его стараниям Монт-о-Муан располагал богатейшей библиотекой, которой завидовали многие монастыри. Сам превосходный эрудит, аббат благодаря своей репутации переманивал к себе лучших переписчиков и миниатюристов. Наконец, его известность достигла Авиньона, куда папа Клемент VI и вызвал его, чтобы назначить понтификальным библиотекарем.

Монт-о-муанский аббат был сразу же поражен внешностью своего крестника. Жану тогда исполнилось двенадцать лет. Его тело, исхудавшее от полного пренебрежения к нему, сделалось тощим до крайности. И напротив, голова казалась от этого еще больше, словно накопленные в ней знания увеличивали ее объем.

Жан знал назубок все, чему его учили в Ланноэ: грамматику, риторику, латынь, начатки греческого, географии, физики и медицины. Зато он не имел ни малейшего понятия о теологии. Но аббат, догадываясь о его умственных способностях, захотел проверить их именно в этой области. Он представил мальчику различные доказательства бытия Божия и побудил к тому, чтобы попытаться опровергнуть их. В этом месте своего рассказа взгляд Жана вспыхнул.

— Я их опроверг все до единого! Доказательство святого Ансельма разбил идеей совершенства, пять доказательств святого Фомы — их собственными следствиями. Я же ничего этого не знал. Я до всего дошел инстинктивно… Почувствовав слабое место, туда и бил. В конце концов, аббат все-таки взял надо мной верх, но признался мне, что я загнал его к самым последним укреплениям. Я был счастлив — ты даже представить себе не можешь, до какой степени!

Глаза Франсуа блестели так же, как и глаза Жана. Он вдруг почувствовал, что брат стал ему бесконечно ближе.

— Да, да, понимаю! У меня самого так было, когда я занимался фехтованием!

— Почему бы и нет? Как бы там ни было, но после этого состязания крестный решил взять меня в Авиньон, чтобы показать Папе. По дороге он учил меня не переставая. Он говорил мне: «Ум у тебя живой, но слишком непосредственный. Ты должен научиться подчинять его рассудку». Тогда же он начал обучать меня силлогизмам. Пока мы ехали, я затвердил все четыре их фигуры, восемь правил и двести пятьдесят шесть видов; мне приходилось называть их все по памяти, от первого до последнего, и приводить примеры. Мало-помалу я стал испытывать к аббату безграничное уважение. Ум у меня был сырой, грубый — аббат обтесал его; он был порывист, несдержан — аббат его упорядочил, научил работать… Я попросил позволения называть его не «господин аббат», а «pater» [29]. Он согласился. Теперь он так навсегда для меня и останется pater…

Франсуа чувствовал, что растрогался еще сильнее. Его собственная история и история его брата оказались на удивление схожи. Их крестные отцы сыграли в их жизни одну и ту же роль: они укрепляли и закаляли мальчиков в той области, которую каждый из братьев сам избрал для себя, — тело и дух… Бесконечные утренние упражнения с деревянным мечом и бесконечные повторения силлогизмов были для них одним и тем же: суровым ученичеством, которое превращает мальчишку-силача в рыцаря, а юного умника — в ученого богослова.

Франсуа улыбнулся Жану. Как понятно ему было почтение, которое вызывал в брате его pater! То же самое Франсуа испытывал и к Ангеррану. Неожиданно ему в голову пришла печальная мысль.

— Неужели твой крестный тоже умер?

— Нет, благодарение Богу. Он по-прежнему папский библиотекарь, и я очень надеюсь, что однажды он станет кардиналом.

— А как тебе показался Авиньон?

— Я его почти не видел. Сразу по прибытии меня поместили в монастыре бенедиктинцев, недавно открытом для приема студентов. Сам-то я тогда еще никаким студентом не был. Мне было двенадцать, а остальным — от тринадцати до восемнадцати. Я там находился в ожидании приема у Папы — эту честь мне должен был исхлопотать крестный. У остальных это вызывало зависть, и вот на второй же вечер один из учеников подбил меня на диспут перед всеми нашими товарищами. Он предложил такую тему: «Num fidei quaerendus intellectus, an fides intellectui?» Иначе говоря: «Что первее — разум или вера?» Я принял вызов и выбрал разум. Не знаю, хорошо ли ты меня понимаешь?

— Ты даже не представляешь, до какой степени… Продолжай.

Жан выбрал разум, как сам Франсуа некогда выбрал боевой цеп, и бросился в поединок… Он начал пересказывать, точнее — заново переживать свой давний ученый спор с тем студентом. Забыв о брате, он почти дословно воспроизводил доводы, которыми они обменивались по ходу препирательства. Его речь была заполнена малопонятными терминами: «сущность, предикат, субстанция, атрибут»… Но Франсуа это ничуть не мешало. Для него все было кристально ясным. И он переживал эту сцену вместе с братом.

Жан сражался со своим собственным Кола Дубле, которого должен был победить на равных, лицом к лицу, ум против ума.

Жану вода была по пояс… «Вера»… Студент бросился на него, выставив кулаки вперед… «Разум»… Жан слишком легко избежал первой атаки. Но студент был старше, образованнее. Он не замедлил этим воспользоваться. Своей диалектикой, лучше вскормленной, он безжалостно заставлял противника сгибаться. Попавший в ловушку Жан отбивался, задыхаясь…

вернуться

28

Первоначально богословская школа в Париже, основанная в 1253 г. Робером Сорбоном, духовником Людовика Святого. Позже превратилась в богословский факультет Парижского университета.

вернуться

29

Отец (лат.).