Дитя Всех святых. Перстень со львом - Намьяс Жан-Франсуа. Страница 77

Больше так французский крестьянин не мог! Условия его существования и раньше были недалеки от скотских, но теперь он, которого все пренебрежительно называли Жак-Простак, дошел до крайних пределов нищеты. Сперва чума, потом война, а теперь вот еще и мародеры!

Из-за стольких невзгод многих поначалу охватило безразличие. В сельской местности, окружавшей Париж, крестьяне перестали обрабатывать поля и виноградники, выгонять коров и коз на пастбище. Чего ради? Кому на поживу? Англичанину? Разбойнику? Сеньору? Настало полное запустение. Руки, обрабатывавшие землю, опустились. Уж лучше смерть!

Но потом в крестьянский ум закралась одна мысль (причем нельзя в точности сказать, когда она появилась и откуда пришла): во всем этом должен быть кто-то виноват. Ведь Бог поделил все заботы между тремя сословиями: народ трудился, духовенство молилось, а дворянство сражалось. Однако если первые два сословия добросовестно выполняли то, что им предписано, то с третьим дело обстояло иначе. Рыцарство при Пуатье отказалось сражаться. Оно предпочло постыдное бегство и плен без сопротивления. Оно пренебрегло своим долгом. И если бы только это! Тем крестьянам, чей сеньор на их беду попал в плен, приходилось теперь сверх всего прочего собирать деньги и на его выкуп. Ведь за редкими исключениями эта повинность ложилась опять-таки на них…

Вот тогда, около 24 мая, в лесу Шантильи, меж Санлисом и Крейем, и разразились внезапно первые «ужасы». В Сен-Лье-д'Эссеран, в Мелло и прочих местах крестьяне стали сбиваться в вооруженные толпы. Внезапно Жак-Простак, у которого больше не было ни дома, ни хлеба, ни одежды, ни даже слез, заставил услышать свой голос. И этот голос кричал:

— Бей дворян!

Именно в Мелло движение обрело имя и вожака. Ударил набат, крестьяне собрались перед церковью. Она, как и многие деревенские церкви, была окружена кладбищем. Какой-то человек лет двадцати пяти вспрыгнул на самый большой надгробный камень, стоявший на могиле сеньора. Был он высокий, сильный и красивый. Его правильное лицо составляло контраст с лицами его товарищей. Он потребовал тишины. В ответ раздались выкрики:

— Говори, Гильом!

— Ты грамотный, Гильом Каль, ты и в солдатах бывал. Говори!

И Гильом Каль заговорил:

— Жил да был пес, очень сильный, и защищал тот пес хозяина от волков. Но вот как-то раз снюхались пес с волком, а хозяин про то не знал. Пес стал только прикидываться, что гоняет волка, и они вместе жрали хозяйских коз… Братья мои, гот волк — англичанин, пес — наш дворянин, а хозяин — мы с вами!

Ему ответил негодующий вой.

— Но однажды хозяин заметил предательство своего пса, да и перерезал ему глотку!

Раздались еще более неистовые вопли. Крестьянский круг сомкнулся плотнее. На своих лицах эти люди несли бесчисленные следы невзгод, которые мучили их всю жизнь. То были сплошные уродства: беззубые рты, гноящиеся губы, помертвевшие глаза, красные распухшие носы, незаживающие рубцы, запаршивевшие головы. Их кожа была серой, красной или багровой, иногда испещренная шрамами; и во всех было что-то землистое, словно их облепили комья земли, которую они обрабатывали, словно они были недолюди, сохранившие в своем облике что-то от растений. Они жадно глядели на Гильома Каля, ожидая продолжения. А тот протянул к ним руку.

— Взгляните на себя, братья! Ваши страдания так вас изуродовали, что и смотреть страшно! Ну так пусть это им будет страшно! Давайте нагоним на них страху! Пускай дрожат… Да, я был солдатом. Я был под Пуатье и видел, как они бежали от англичан — что твои мыши от кота! Они и от нас так же побегут!

У толпы вырвался рев. Люди с налитыми кровью глазами скалили зубы, подобно зверям; женщины неистовствовали ничуть не меньше, их черты искажала гримаса ненависти.

— Они над нами насмехаются, мужик для них — «Жак-Простак»? Ну так станем все Жаками! И пусть наша Жакерия повсюду сеет ужас!

Восставшие крестьяне сплотились вокруг Гильома Каля, потрясая вилами, косами, дубинами, окованными железом палками. Среди них раздались возгласы:

— Изнасилуем их жен! Изрубим их детей в мелкие кусочки! А их самих будем пытать до смерти!

Гильом Каль сумел унять шум.

— Нет, братья мои, станем солдатами, а не убийцами! Мы будем сражаться с дворянами, потому что они предали Францию, снюхавшись с англичанами. Мы будем драться за короля и за страну!

Крики, призывающие к мести, смолкли. Предводитель жаков отдал свои первые приказы:

— Сделаем себе знамена, и пусть нашим кличем будет: «Монжуа королю!» И еще: «Франция, святой Дени!» С Божьей помощью мы победим!

Под предводительством Гильома Каля жаки двинулись осаждать Компьен. Но то был лишь самый значительный отряд повстанцев. Повсюду вокруг Парижа, со всех четырех сторон, независимо друг от друга случились одни и те же «ужасы»: в Амьенуа, в Пертуа, в окрестностях Мондидье, Линьера, Сен-Врена, Таверни, Кормейль-ан-Паризи, Монморанси, Арпажона. Из рядов восставших выдвинулись и другие вожаки: Симон Дубле, Жан ле Ферон, Жан Флажоле, Жанен из Шенвьера, Жан-Пекарь.

Свои доспехи в мастерской на Шлемной улице Франсуа нашел совсем готовыми. Золотая плакировка, может, была и не столь удачной, как на предыдущих, но из-за такой мелочи не стоило задерживаться. Что касается оружия, то Франсуа выбрал меч и боевой цеп для себя, и меч для Туссена. Пока его господин выбирал снаряжение, оруженосец отправился в конюшню «Старой науки», и они смогли покинуть Париж 25 мая, перед самой ночной стражей.

Затемно они добрались до Сен-Дени. При других обстоятельствах Франсуа обязательно посетил бы базилику святого Дени, где погребены короли Франции, и непременно поклонился бы могиле Людовика Святого, но задерживаться было некогда. Они остановились на первом же попавшемся постоялом дворе и продолжили путь ранним утром, после короткого сна и скудного завтрака.

Они скакали на север, проезжая через деревни — с виду спокойные. Впрочем, многое рассмотреть было трудно, потому что все это время дождь лил как из ведра. Франсуа и Туссен въехали в лес Шантильи в терцию. Дождь перестал, выглянуло солнце, стало припекать, и лес окутался плотным туманом. Временами видно было не дальше ближайших стволов. Путники перешли на шаг.

Франсуа медленно проезжал сквозь завесу молочно-белого пара, когда вдруг до него донеслись чьи-то предсмертные крики, сопровождаемые ругательствами и проклятиями. Он пришпорил коня и пустил его вскачь, направляя на звук. Туман рассеялся. Впереди человек двадцать крестьян толпились вокруг какого-то верхового в легких доспехах. Всадник изо всех сил отбивался мечом, и за несколько секунд Франсуа увидел, как рухнули два человека, сраженные им. Но остальные наваливались еще сильней, окружив его плотным кольцом и, казалось, совершенно нечувствительные к потерям. Один крестьянин, вооруженный дубиной, вспрыгнул на круп лошади и ударил всадника по затылку. Тот упал. Крестьяне всем скопом бросились на свою добычу. В этот миг Франсуа и налетел на них.

Это было скорее избиение, чем настоящий бой. Круговыми взмахами боевого цепа Франсуа раскалывал головы, отрывал кисти рук. Вскоре крестьяне разбежались. Он пустился вдогонку, настиг одного, сразил без труда, и его снова окутало туманом.

Тут-то оно и случилось. Франсуа вскрикнул: два волка, два огромных волка прыгнули на него одновременно! Один зашел справа, другой слева. Однако он смог сохранить хладнокровие и отбить нападение сначала ударом цепа, потом меча… Туман все сгущался. Франсуа больше ничего не видел. Убил ли он зверей или они готовились напасть снова? Но в то же время он не мог взять в толк: откуда взялись два огромных волка в мае месяце? Обычно они появлялись лишь в самые суровые зимы, когда от мороза все становилось хрупким, как стекло. Франсуа вздрогнул. Ужасные воспоминания всплыли у него в памяти, воспоминания, которые он предпочел бы забыть навек…

Мало-помалу туман рассеивался. Два тела, валявшиеся на земле у ног его коня, принадлежали не животным, а человеческим существам. То были крестьяне, сшившие себе из волчьих шкур грубые одеяния. Тот, что справа, очень смуглый бородатый мужчина, был мертв. Франсуа раскроил ему череп, и мозг вытек на землю. Его волосатая рука все еще сжимала большой камень — единственное оружие, которым он, по-видимому, располагал. Слева лежала женщина, молодая, красивая, с длинными белокурыми волосами и полуобнаженной крепкой грудью. Меч поразил ее в самое основание шеи. Она медленно шевелила губами, на которых появилось немного розовой слюны.