Совы вылетают в сумерках - Наумов Сергей Максимович. Страница 6

Прончихин устроился поудобней, прижал ствол автомата к скале и впился глазами в тропу, выползающую из распадка тонкой каменистой лентой, темной от росы.

Первой на тропу выбежала огромная овчарка. Альта глухо зарычала, шерсть на загривке у нее поднялась, и вся она вздрагивала от предвкушения короткой знакомой команды.

Но Прончихин молчал и только погладил собаку между глаз, что означало не шевелиться.

Вслед за овчаркой один за другим вышли десять человек в пятнистых немецких комбинезонах. Они шли с интервалом метра в четыре, последний нес на плече ручной пулемет.

Прончихин поймал в прорезь прицела бандита с пулеметом, немного выждал и нажал на спуск.

Он выпустил по бандитам весь диск, увидел, как они метнулись под прикрытие скал и редких деревьев, но трое так и остались лежать на узкой каменистой ленте. И среди них эсбист с пулеметом. Затрещали автоматы, рои пуль звенели, впиваясь в скалы, прикрывавшие Прончихина, а он уже отползал дальше, волоча за собой «шмайсер». Альта ползла рядом.

Кто-то метнул из-за дерева гранату, и она разорвалась перед старой позицией сержанта, в двух скалах.

«Они догадались, что я один», – подумал следопыт, наблюдая из-за груды камней за идущими в рост бандитами.

Грохнули еще два взрыва. Взметнулись в воздух осколки гранат там, где еще пять минут назад лежал Прончихин с Альтой.

Сержант не стрелял. И только когда все семеро взбежали по склону к двум скалам, ударил длинной очередью из «шмайсера» прямо в упор. Бандиты отхлынули. Двое остались лежать на склоне.

Торопливо забил ручной пулемет, отрезая Прончихину путь наверх, где можно было укрыться за валунами. «Будут обходить», – мелькнула мысль. Пули с железным шорохом буравили землю над самой головой. Прижатый огнем к каменистой ложбине, Прончихин думал о последнем своем бое в самом конце войны. Пал Берлин, а в Бреслау шло ожесточенное сражение. Отборные эсэсовские части обороняли каждый дом. Не было обидней смерти на войне, чем та, которая настигла наших солдат в Бреслау. Ведь они знали, что подписана капитуляция и на всем огромном протяжении фронта празднуется Победа.

Но вот пал и этот город. Остался последний дом на окраине – шестиэтажная крепость, ощетинившаяся пулеметами, стволами противотанковых орудий, укрытых в многочисленных подвалах. И тогда вперед пошли те, у кого на земле не осталось родных, те, кого никто не ждал. Пошли сами, добровольно, и комбат не мог им отказать в этом подвиге.

Артиллерия превратила дом в развалины, но и после этого фашисты, засевшие в подвалах, встретили штурмовую группу ураганным огнем. Прончихина тяжело ранило. Поднятый на носилки санитарами, теряя сознание, он думал тогда, что пережил последний бой в своей жизни.

...Синеватые, цвета снятого молока, предрассветные сумерки таяли в лучах пока еще невидимого солнца. Свет его процеживался сквозь хвою близких деревьев, как сквозь решето.

И вдруг среди камней серой молнией сверкнула огромная овчарка. Она вырвалась откуда-то сбоку и уже готовилась к прыжку, когда ей наперерез бросилась Альта.

Пулемет замолк. И в наступившей тишине Прончихин услышал, как щелкнули клыки, зарычала Альта, и собаки, свившись в один живой клубок, покатились по склону.

Совсем близко под чьей-то ногой сорвался камень. Прончихин выхватил гранату, выдернул предохранительную чеку и приподнялся над грядой. Он успел увидеть совсем близко ползущего человека в пятнистом комбинезоне и бросить гранату. Внезапная слабость опрокинула его навзничь. Ему показалось, что его ударили в грудь, под сердце. И только потом до сознания дошел захлебывающийся лай пулемета.

Он лежал на спине и видел далекие облака и свое детство с шершавыми ладонями матери. Видел отца, огромного добродушного крестьянина с веселым загорелым лицом. И реку своего детства увидел Прончихин в эту свою минуту. И на душе его было такое чувство, словно теплое течение несет куда-то к золотым песчаным плесам, и нет у реки берегов, а есть только синее-синее небо и солнце, огромное, близкое, как дыхание.

В канцелярии горел свет. На крыльце Крайков еще раз одернул шинель, поправил фуражку и тогда открыл дверь.

Майор сидел за столом, склонив седую голову набок, и что-то быстро писал.

– Садись, лейтенант, – глуховатым, негромким голосом проговорил он, не поднимая головы.

Крайков смотрел на майора. Худое, словно высушенное на ветру, лицо начальника участка было сумрачно.

«Переживает за Прончихина», – подумал Крайков. Прошло уже три дня, как сержанта отвезли в госпиталь. И все эти дни Прончихин не приходил в сознание. Пуля прошла возле самого сердца навылет.

Остатки банды группа Хайдарова настигла у выхода из ущелья. Бандиты отстреливались до последнего патрона и были уничтожены. Плененный Шикуновым эсбист показал запасной бункер в лесу, а также тайный склад боеприпасов.

Крайков смотрел на Хайдарова и думал о своем отце. Они были чем-то похожи – суровые, немногословные люди долга, нелегкой судьбы и великой преданности делу, за которое пали многие герои на полях гражданской и Великой Отечественной войн.

Майор оторвался от бумаг.

– Посиди немного. Я вызвал «газик». Поедем к Федору... Врачи звонили – пришел в сознание.