Двуликий Янус - Яковлев Андрей Яковлевич. Страница 21

Трудно сказать, как сложилась бы судьба Малявкина. Может, он и не стал бы предателем, если бы не встретил в лагере военнопленных своего бывшего однополчанина Гитаева.

Да, Матвея Гитаева он знал раньше, до плена. В октябре 1941 года они служили в одной части. Время тогда было тяжелое, немец подошел к Москве, война Малявкину казалась проигранной. Воевать-то он воевал честно, но душа частенько уходила в пятки, веры в победу не было. Ну, он под настроение и поделился своими мыслями с Гитаевым. А тот… Тот присматривался к нему, присматривался и вдруг предложил… перейти к немцам. Малявкин струсил и стал прятаться от Гитаева. Ничего лучше он не мог придумать. И сообщить никому ничего не сообщил. Прошла неделя, другая, и Гитаев исчез. Напросился в разведку — и пропал. Малявкин догадывался, как и куда он пропал, но опять смолчал. И вот теперь, почти год спустя, снова встретил Гитаева. В лагере для военнопленных.

Нет, Гитаев не был заключенным. Он… он носил немецкую форму. И, судя по всему, был у гитлеровцев не на плохом счету. Вскоре это подтвердилось. Самым ужасным образом.

Как потом узнал Малявкин, мало того что Гитаев перешел к немцам добровольно, он доставил им какие-то весьма ценные сведения. И это не все. Гитаев-то, оказывается, сын какого-то знатного царского офицера. Его папаша в годы гражданской войны занимал видный пост в колчаковской армии, а когда белых разбили, удрал с семьей за границу в Харбин, где и умер.

Мать Гитаева вторично вышла там замуж за крупного советского работника в системе КВЖД, и таким путем они вернулись в Россию. Только Гитаев никогда не забывал отца и лютой ненавистью ненавидел все советское. Теперь-то он не скрывал этого и сам все рассказал Малявкину.

Он, Гитаев, и на войну-то в первый день пошел, добровольцем, чтобы перейти к немцам.

Встретив Малявкина среди заключенных, Гитаев сразу его узнал и взял под свое покровительство. Помнил, что Малявкин его не выдал.

Дальше — больше. Матвей Гитаев, бывший старший лейтенант Советской Армии, стал нужным человеком в каком-то из подразделений разветвленного ведомства адмирала Канариса, в кровавом абвере — немецкой военной разведке. Он и в лагерь для советских военнопленных приезжал, чтобы подбирать «кадры» в фашистскую разведывательную школу. И — подобрал. Немного, но подобрал. В том числе и Малявкина: куда ему было деваться? Гитаеву ведь пальца в рот не клади; когда Малявкин поначалу отказался служить немцам, Гитаев и его подручные долго били Бориса, а потом Гитаев пригрозил, что немцы перебросят Малявкина обратно, к красным. И не просто перебросят, а сообщат, что он — пособник немецкого разведчика Гитаева, и уж тут один конец: свои же вздернут, да и мать… Да, арестуют и мать Малявкина. Главное — мать… Что было Борису делать? А дальше одно пошло к одному. Гитаев продолжал ему покровительствовать (и помыкать им). В разведывательной школе его обучали работе на немецкой радиоаппаратуре — дело это для опытного радиста оказалось не хитрым, — натаскивали в диверсионном деле, учили обращаться со специальным оружием и ядами — для террора. Еще учили пользоваться шифрами, кодами, тайнописью.

Но и это не все — главное впереди. Еще раньше, в 1941 году, до того как Гитаев стал предателем, Малявкин, вспоминая Москву, рассказывал о своих знакомых. В их числе не раз называл и профессора Варламова. Тогда Гитаев особого значения этим рассказам не придавал, только завистливо восклицал: «Вот какие у тебя друзья! С такими не пропадешь!»

Что он тогда имел в виду, Малявкин не догадывался. Теперь Гитаев вспомнил профессора Варламова и обо всем донес по начальству. (А может, и не теперь? Может, раньше, сразу, как встретил Малявкина в лагере? Или еще раньше?) Во всяком случае, не прошло и недели по прибытии Малявкина в школу, как его стали вызывать то к одному начальнику, то к другому — вплоть до какого-то генерала — и расспрашивать, расспрашивать, расспрашивать. Всё о профессоре: о его работах, образе мыслей, семье, домашнем укладе. До мелочей. Было ясно, что германская разведка очень интересуется профессором Варламовым и немало о нем осведомлена: и адрес знали, и место работы, и что он был в эвакуации в Уфе, и что вернулся домой, в Москву. Всё знали…

— Стоп! — остановил в этом месте Малявкина Скворецкий. — Уточним. Что же, судя по вашему впечатлению, больше всего интересовало немцев в судьбе профессора Варламова?

— Нет, — поправил майора Малявкин, — вы неправильно меня поняли. Судьба профессора? Нет. Судьба профессора Варламова, пожалуй, не очень интересовала немцев. Прежде всего они хотели знать о его работах. Впрочем, и это не совсем так. Содержание работ профессора Варламова немцы знали куда лучше меня, это я сразу понял. Правда, я-то никогда толком и не знал, чем занимается профессор. Не интересовался. К чему мне это было? Так что о работах Петра Андреевича я им ничего не мог сообщить.

— Это точно, Малявкин, — задал вопрос Горюнов, — не могли сообщить? А если бы знали, если бы могли?

Малявкин задумался, потом собрался с духом и сказал:

— Думаю, если бы что знал, наверное сообщил. Уж очень я их боялся…

— Ладно, — прервал Скворецкий. — Это ясно. Продолжим. Чего же все-таки добивались от вас немцы, расспрашивая о Варламове?

— Как вам сказать? Вот, судите сами. Они меня расспрашивали, где работает профессор, только ли в институте или дома. Где хранит расчеты. Что рассказывает о своей работе домашним. Характером его интересовались, привычками: падок ли на деньги, тщеславен ли, что любит, к чему и к кому привязан. Расспрашивали о друзьях Петра Андреевича, его знакомых. Кто, мол, у него дома бывает, к кому он ходит. Насчет жены, Евы Евгеньевны, расспрашивали. Много чем интересовались.

— Что вы им сообщили?

— А что я мог сообщить? — развел руками Малявкин. — Ведь я профессора видел последний раз перед войной, а немцев интересовало совсем другое: тот институт, где он сейчас работает, настоящие работы Петра Андреевича. Его нынешние друзья. Знакомые. Откуда мне было все это знать, уж не говоря о том, где он сейчас хранит свои расчеты. Я этого и раньше не знал.

— А насчет привычек профессора, увлечений, привязанностей?

Малявкин криво усмехнулся, потер ладонями колени, откашлялся:

— Тут я, конечно, сообщил все, что знал. И что Петр Андреевич чудак, немножко не от мира сего. И что в доме командует Ева Евгеньевна, жена профессора. Ну, короче, все. Ведь я профессора Варламова и его семью знаю много лет. Понимаю, не следовало говорить, но… — Малявкин безнадежно махнул рукой. Потом внезапно приободрился и быстро заговорил: — Только, знаете, им все и без меня было известно. О, немцы, разведка немецкая, осведомлены о профессоре досконально. И о его семье…

— Откуда же у них могли быть такие сведения? — спросил Скворецкий.

— Откуда? — растерянно переспросил Малявкин. — Но как я могу это знать? Они мне ничего не говорили. Они меня допрашивали, ставили вопросы, но мне ничего не сообщали.

— Вот именно! — подхватил Кирилл Петрович. — «Ставили вопросы». Это я и имею в виду. По вопросам-то, по вопросам вам не удалось понять, откуда у них сведения, что за источники информации? Что они вам не называли эти источники, я догадываюсь. — Он усмехнулся.

Малявкин задумался, наморщил лоб, пожевал губами. Потом горестно вздохнул:

— Нет, никак не соображу. Трудно было что-либо понять по их вопросам. Кто их о Петре Андреевиче информировал? Не знаю, врать не буду.

— Давайте разбираться вместе, — предложил Скворецкий. — Судя по степени осведомленности германской разведки, информацию они имели точную, соответствующую действительности, или кое в чем ошибочную?

— Пожалуй, скорее правильную. Ошибок я не заметил. Но вы учтите мое состояние тогда… Я мог что-то оставить и без внимания.

— Учитываем. И все же: знали ли они о профессоре только то, что мог сообщить даже мало-мальски знавший его человек, или они знали какие-либо факты, детали, обстоятельства, известные лишь близким профессора, самым близким? И, конечно, ему самому.