В окопах Сталинграда - Некрасов Виктор Платонович. Страница 6

– 5 -

С Игорем сталкиваемся совершенно неожиданно. Он и Лазаренко – связной штаба, оба верхами, вырастают перед нами точно из-под земли. Кони взмыленные, храпят. Игорь без пилотки, черный от пыли, на щеке царапина.

– Воды!

Впивается в фляжку. Запрокинув голову, долго пьет, двигая кадыком. Вода льется за воротник, оставляя белые дорожки на шее и подбородке. Мы ничего не спрашиваем.

– Перевяжи кобылу, Лазаренко…

Лазаренко отводит лошадей. Большая рыжая кобыла – по-моему, Комиссарова – хромает. Пуля пробила левую заднюю ногу. Кровь запеклась, липнут мухи.

Игорь вытирает ладонью губы и садится на обочину.

– Дела дерьмовые, – коротко говорит он, – полк накрылся…

Мы молчим.

– Майор убит… комиссар тоже…

Игорь кусает нижнюю губу. Губы у него совершенно черные от пыли, сухие, потрескавшиеся.

– Второй батальон сейчас неизвестно где… От третьего – рожки да ножки. Артиллерии нет. Одна сорокапятимиллиметровка осталась, и та с подбитым колесом… Дайте закурить… Портсигар потерял.

Закуриваем все трое. Газеты нет, рвем листочки из блокнота.

– Максимов сейчас за командира полка. Тоже ранен. В левую руку… в мякоть. Велел вас разыскать и повернуть.

– Куда?

– А кто его знает теперь куда… Карта есть? У меня ни черта не осталось. Ни карты, ни планшетки, ни связного. Пришлось Лазаренко с собой взять.

– А Афонька что, убит?

– Ранен… Может, и умер уже… В живот попало… Направил в медсанбат, а тот тоже вдребезги…

– И медсанбат?

– И медсанбат. И рота связи дивизионная, и тылы все… Дай еще воды…

Он делает еще несколько глотков, полощет рот. Сейчас я только замечаю, как сильно он похудел за эти два дня. Щеки провалились. Цыганские глаза блестят, волосы спиральками прилипли ко лбу.

– Короче говоря, в полку сейчас человек сто, не больше. Вернее, когда я уезжал, было сто. Это вместе со всеми – с кладовщиками и поварами. Саперы твои пока целы. Один, кажется, только ранен… У тебя горит?

Он прикуривает, придерживая пальцами мою цигарку. Глубоко затягивается. Выпускает дым толстой, сильной струей.

– В общем, Максимов сказал – разыскать вас и на соединение с ним идти.

Ширяев вытаскивает карту.

– На соединение с ним? В каком месте?

– Со штадивом связь потеряли. – Игорь скребет затылок мундштуком. Максимов сам принял решение. По-видимому, штадив от нас отрезан. Последнее место его было километров двадцать от Ново-Беленькой. Но до Ново-Беленькой мы так и не дошли.

– А где сейчас немцы?

– Немцы? Яичницу жрут километрах в десяти – двенадцати отсюда. И шнапсом запивают…

– Много их?

– Хватит! Машин сорок насчитали. Все пятитонки, трехосные. Считай по шестнадцать человек – уже шестьсот пятьдесят.

– И куда движутся?

– Мне не докладывали. Оттуда две дороги. Одна сюда, другая – вроде грейдера – на юг…

– Максимов куда приказал?

– Максимов? – Игорь тычет пальцем в карту. – На Кантемировку. Вернее, до села Хуторки. Если там не застанем, тогда строго на юг, на Старобельск.

Мы подымаем бойцов.

С большой дороги сворачиваем. Идем проселком. Кругом, насколько хватает глаз, высокие, сгибающиеся под тяжестью зерен хлеба. Бойцы срывают колосья, растирают ладонями и жуют спелые, золотистые зерна. Высоко в небе поют жаворонки. Идем в одних майках – в гимнастерках жарко.

Оказывается, все произошло совершенно неожиданно. Пришли в какое-то село, расположились. Игорь был с третьим батальоном. Второй где-то впереди, километрах в пяти. Стали готовить обед. Проходящие через село раненые бойцы говорили, что немец далеко – километрах в сорока, сдержали как будто.

И вдруг оттуда, из села, где второй батальон расположился, – танки. Штук десять – двенадцать. Никто ничего не понял. Поднялась стрельба, суматоха. Откуда-то появились немецкие автоматчики. Во время перестрелки убило майора и комиссара. Три танка подбили. Автоматчиков из села выгнали. Заняли круговую оборону. Тут-то Максимов и послал Игоря за нами. Как раз когда он выезжал из села, немцы перешли в атаку – десятка два танков и мотопехота, машин с полсотни. По пути Игоря обстреляли, ранили лошадь. Откуда у него царапина на щеке, он и сам не знает, он ничего не чувствовал.

Пересекаем противотанковый ров. Громадными зигзагами тянется он по полю, теряясь где-то за горизонтом. Земля еще свежая, – видно, недавно работали. Траншеи чистенькие, аккуратные, растрассированные по всем правилам, старательно замаскированные травой. Трава зеленая, не успела еще высохнуть.

Все это остается позади – громадное, ненужное, никем не использованное.

Так идем целый день. Иногда присаживаемся где-нибудь в тени под дубом. Потом опять подымаемся, шагаем по сухой, серой дороге. Воздух дрожит от жары. Одолевает пыль. Проведешь рукой по лбу – рука черная. Тело все чешется от пота. Гимнастерки у бойцов мокрые насквозь, портянки тоже. Даже курить не хочется. Неистово звенят кузнечики.

В каком-то селе бабы говорят, что час тому назад проехали немцы. Машин двадцать. А вечером мотоциклистов видимо-невидимо. И все туда, за лес.

Положение осложняется. С повозками приходится расстаться. Снимаем пулеметы, патроны раздаем бойцам на руки. Часть продуктов тоже оставляем, ничего не поделаешь.

Ночью идет дождь, мелкий, противный.

– 6 -

На рассвете наталкиваемся на полуразрушенные сараи – каменные, без крыш, только стропила торчат. По-видимому, здесь когда-то была птицеферма: кругом полно куриного помета. День начинается пасмурный, сырой. Мы озябли, в сапогах хлюпает, губы синие. Но костров разжигать нельзя, сараи просматриваются издалека.

Я не успеваю заснуть под натянутой Валегой плащ-палаткой, как кто-то носком сапога толкает меня в ноги.

– Занимай оборону, инженер… Фрицы.

Из-под палатки видны только сапоги Ширяева, собранные в гармошку, рыжие от грязи. Моросит дождь. Сквозь стропила видно серое, скучное небо.

– Какие фрицы?

– Посмотри – увидишь.

Ширяев протягивает бинокль. Цепочка каких-то людей движется параллельно нашим сараям километрах в полутора от нас. Их немного – человек двадцать. Без пулеметов, – должно быть, разведка.

Ширяев кутается в плащ-палатку.

– И чего их сюда несет? Дороги им мало, что ли? Вот увидишь, сюда попрут, к сараям…

Подходит Игорь.

– Будем жесткую оборону занимать? А? Комбат?

Он тоже, по-видимому, спал, – одна щека красная и вся в полосках. Ширяев не поворачивает головы, смотрит в бинокль.

– Уже… Подумали, пока вы изволили дрыхнуть. Люди расположены, пулеметы расставлены. Так и есть… Остановились.

Беру бинокль. Смотрю. Немцы о чем-то совещаются, стекла бинокля мокры от дождя, видно плохо. Приходится все время протирать. Поворачивают в нашу сторону. Один за другим спускаются в балочку. Возможно, решили идти по балке. Некоторое время никого не видно, потом фигуры появляются. Уже ближе. Вылезают из оврага и идут прямо по полю.

– Огня не открывать, пока не скажу, – вполголоса говорит Ширяев. -Два пулемета я в соседнем сарае поставил, оттуда тоже хорошо…

Бойцы лежат вдоль стен сарая у окон и дверей. Кто-то без гимнастерки, в голубой майке и накинутой плащ-палатке взгромоздился на стропила.

Цепочка идет прямо на нас. Можно уже без бинокля разобрать отдельные фигуры. Автоматы у всех за плечами, – немцы ничего не ожидают. Впереди высокий, худой, в очках, – должно быть, командир. У него нет автомата и на левом боку пистолет; у немцев он всегда на левом боку. Слегка переваливается при ходьбе, – видно, устал. Рядом – маленький, с большим ранцем за спиной. Засунув руки за лямки, он курит коротенькую трубку и в такт походке кивает головой, точно клюет. Двое отстали. Наклонившись, что-то рассматривают.

Игорь толкает меня в бок.

– Смотри… видишь?

В том месте, где появилась первая партия немцев, опять что-то движется. Пока трудно разобрать что – мешает дождь.