Свои продают дороже - Некрасова Ольга. Страница 6

Язычки встретились у пупка и разошлись.

— Андрей Никитич ждет, — не прерывая трудов, напомнила Валя.

Виктор Саулович легонько шлепнул ее по затылку:

— Не отвлекайся. Подождет.

Он брал реванш за тюремную черняшку. Все-таки как несвобода меняет человека! Сейчас ему было стыдно за свои недавние заискивания перед этим сопляком, и потому Виктор Саулович с особым удовольствием называл прокурорского Андрюшкой и заставлял ждать.

Интересно, с чем пришел, казенная душа?.. Да, так и осталась казенной. Считается, что Виктор Саулович не купил его, а как бы взял напрокат. Младший советник юстиции по-прежнему служил в прокуратуре и не взял из рук Тарковского ни копейки. Виктор Саулович поступил мудрее и тактичнее: принял на работу его жену и сразу же отправил ее в законный отпуск — какая работа, когда она на седьмом месяце. Между прочим, спас молодую семью, а то дамочка совсем уже было навострила лыжи от своего бедного, но честного.

Любопытная закономерность: почему-то идеалистам всегда достаются стервы. Или они потом стервенеют, пожив на макаронах с хлебом? Во всяком случае, дамочка поняла Виктора Сауловича с полуслова, гоняться за ней с пачкой долларов не пришлось. А вот Андрюшка, узнав имя ее нового нанимателя, тут же примчался выяснять отношения. Волосы дыбом, ноздри раздуваются — приятно было посмотреть. Что характерно, до сих пор он Виктора Сауловича, благодетеля, ненавидит… И если пришел, то с делом, понял Тарковский.

Неужели нашел?!

Прикосновения быстрых язычков сразу лишились всякой приятности. Стало просто щекотно, и все.

— Зовите, — приказал птичкам-ласточкам Тарковский.

Он вдруг так заторопился, что собственноручно застегнул «молнию» и не позволил девицам подмазать губы. — Скорей, мартышки! В приемной марафет наведете — вы мне пока не нужны.

Встали, утираясь ладонями. По Вальке сразу видно, что с хрена сорвалась, а Наталья — Снегурочка, лед, ручку поцеловать боязно.

Снимая с губы прилипший волосок. Снегурочка процокала к двери, распахнула:

— Прошу, Андрей Никитич.

— Андрюша! — Виктор Саулович встал навстречу и одарил младшего советника юстиции неподдельной улыбкой. — Хорошо, что ты заглянул, а то света белого не вижу с этими финансами-романсами. Кто бы, думаю, пришел, развеял… — Подавая прокурорскому руку, он с удовольствием заметил, что рубашка на животе осталась не застегнутой. Понял, чем я тут с птичками-ласточками, какими финансами?.. Понял, по глазам вижу. — Ну, садись, садись… Хотя у вас принято говорить «присаживайся»?

— Это у вас так принято, а я слова «садись» не боюсь, — холодно ответил молодой человек. Впрочем, сейчас он уже тянул на «мужчину» и даже на «господина»: подстрижен под модный «бобрик», лицо приятно округлилось, галстучек-костюмчик, атташе-кейс… Что делают с человеком лишние пять сотен долларов в месяц!

— Выглядишь на сто миллионов, Андрюшка! — не замечая угрюмого тона прокурорского, продолжал Виктор Саулович. — Дернешь рюмашку?

— Мне еще на службу ехать, — буркнул младший советник юстиции.

— Так я тебе «антиполицайчику» дам заесть…

Виктор Саулович отвернулся к бару, набулькал хрустальный стопарик водки. Один, конечно. В том и смак, понятная обоим издевка: как сантехнику. В зеркало было видно, что прокурорский скорчил кислую гримасу.

— Не до того, — отрезал он и раскрыл кейс. На свет появилась видеокассета.

У Тарковского сладко заныло сердце. «Достанешь мне Умника — озолочу твою стерву», — мысленно пообещал он.

— Отвернитесь, — вдруг потребовал прокурорский.

— Закрой глаза и скажи: «Ам!», — развеселился Виктор Саулович.

Прокурорский был серьезен.

— Это важно. Для чистоты эксперимента.

Виктор Саулович честно захлопнул бар, чтобы не подглядывать в зеркало. Но в полированную крышку все равно было видно, как прокурорский подошел к видеодвойке, сунул кассету в пластмассовый ротик. Тарковский закрыл глаза. Для чистоты эксперимента.

И услышал знакомый переливающийся бас:

— Да, я сочиняю сказки для взрослых. А что вы хотите, если вся печатная продукция — сказка, кроме таблиц логарифмов? По-вашему, история — не сказка? Тогда почему я изучал в школе одну историю, поколение моих детей — другую, а внуков — третью?

Умник! Эк его занесло! Интересно, кому он мозги пудрит?

— Написать абсолютную и полную правду вообще невозможно. Представьте, вы решили начать роман с нашего нынешнего разговора. Для полной, исчерпывающей картины вам пришлось бы описать этот кабинет: сообщить названия двух с половиной тысяч книг, размеры полок…

Тарковский открыл глаза и посмотрел сначала на отражение в дверце бара. Не поверил себе, обернулся. Картинка на экране, как назло, сменилась. Довольно долго камера скользила по корешкам каких-то книг. С изумлением, близким к ужасу, Виктор Саулович заметил в углу экрана примелькавшийся логотип первого телеканала.

Умник, законспирированный супершантажист, пудрил мозги всей России.

— ..Потом придет черед биографий, вашей и моей, — вы же хотите полную правду, значит, должны описать всю нашу жизнь, а это, как вы сами понимаете, невозможно…

Нет, засомневался Тарковский, просто голоса похожи. Умник любил поерничать, Умник тараторил и в то же время ухитрялся тянуть гласные: «со-ажительница» — словом, нахальный провинциал, штурмующий столицу подручными средствами. А здесь говорил посолидневший Умник — неспешно, веско. И странный его выговор пропал. Чтобы так измениться, нужны годы, а не месяцы.

В поле зрения показались руки, вертевшие сталинскую трубочку с прямым черенком, потом камера скользнула выше — крест на ленте. Понаделали этих новых орденов… Ага, и старые у него имеются… Военный! Полковник!

Проглотив готовое сорваться с языка «Нет! Ошибка!», Виктор Саулович зажмурился.

Голос был тот самый.

— В чем обвиняют меня критики? «Масскульт, рыночная литература!». Но, позвольте, разве Достоевский не был рыночным писателем? А Некрасов? Вот уж кто всем рыночникам рыночник: освоил самую массовую, непаханную по тем временам читательскую среду — крестьянскую. Правда состоит в том, что хорошая книга хорошо продается…